Игорь Царёв

Игорь Царёв

Четвёртое измерение № 16 (112) от 1 июня 2009 года

Ночное погружение

 
Переводчик
 
Перед небом я и босый, и голый...
Зря нелёгкая часы торопила...
Сердце бьётся, словно раненый голубь,
Залетевший умирать под стропила...

Ну, не вышло из меня капитана!
Обнесла судьба пенькой и штормами,
Не оставила других капиталов,
Кроме слов, что завалялись в кармане.
Вот и жарю их теперь каждый вечер,
Нанизав строкой, как мясо на шпажку.
Даже с чёртом торговаться мне нечем –
На черта ему душа нараспашку?
Толмачом и переводчиком чая,
Задолжавшим и апрелю, и маю,
Полуночную свечу изучая,
Языки огня уже понимаю.
Остальное и не кажется важным.
Согреваясь свитерком ацетатным,
Я однажды стану вовсе бумажным
И рассыплюсь по земле поцитатно.
Будет плакать дождь и биться о ставни,
Нарезая лунный лук в полукольца…
На полях ему на память оставлю
Переводы с языка колокольцев.

 

На Северной Двине

Когда на Северной Двине я,
От тишины деревенея,
Взошёл на каменный голец,
Калёным шилом крик совиный
Меня пронзил до сердцевины,
До первых годовых колец.
И всё, что нажил я и прожил,
На миг до обморочной дрожи
Предстало серым и пустым.
А ветер гнал по небу блики
И как страницы вещей книги
Трепал зелёные листы.
И я, склоняясь всё покорней,
К воде тянуть пытался корни,
Чтоб мир испить наверняка.
Но снова задремало Лихо,
Ушла волна, и стало тихо
В наивных кущах ивняка.
 

Ангел из Чертаново

Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
И когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,
А за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.

Для других и не виден вроде,
Пол-словца не сказав за месяц,
Он повсюду за мною бродит,
Грязь босыми ногами месит.
А в груди его хрип, да комья –

Так простыл на земном граните…
И кошу на него зрачком я:
Поберёг бы себя, Хранитель!

Что забыл ты в чужих пределах?
Что тебе не леталось в стае?
Или ты для какого дела
Небесами ко мне приставлен?
Не ходил бы за мной пока ты,
Без того на ногах короста,
И бока у Земли покаты,
Оступиться на ней так просто.

Приготовит зима опару,
Напечёт ледяных оладий,
И тогда нас уже на пару
Твой начальник к себе наладит...
А пока подходи поближе,
Вот скамейка – садись, да пей-ка!
Это всё, если хочешь выжить,
Весь секрет – как одна копейка.

И не думай, что ты особый,
Подкопчённый в святом кадиле.
Тут покруче тебя особы
Под терновым венцом ходили.
Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали,
Ведь земля — это то же небо,
Только в самом его начале.
 

Снежное

Мы и ухари, мы и печальники,
Разнолики в гульбе и борьбе,
Как тряпичные куклы на чайнике,
Каждый – столоначальник себе.
Всякий раз по державной распутице
Выходя свою самость пасти,
Ждём, что ангелы всё-таки спустятся
От осенних напастей спасти.

Ни фен-шуй, ни шаманские фенечки
Не защита от ночи лихой.
Время лузгает души, как семечки,
И нахально сорит шелухой.
Обретаясь у края безбрежного,
Сам себе я успел надоесть:
Ты прости меня, Господи, грешного,
Если знаешь вообще что я есть!

Безответный вопрос закавыкою
Око выколет из темноты:
Если всякому Якову «выкаю»,
Почему со Всевышним «на ты»?
Сверху падают снега горошины,
Снисходительно бьют по плечу,
И стою я во тьме огорошенный,
И фонариком в небо свечу.
 

Хабанера

Хмурый вяз узлом завязан сквозняками в парке старом,
Как нахохленные ноты воробьи на проводах,
А под ними на скамейке человек сидит с футляром,
Зажимая пальцем струны на невидимых ладах.

Опустевшая аллея незлопамятного года,
Милосердная погода, позабытая давно –
Здесь когда-то наши мамы танцевали до восхода,
И смотрели наши папы чёрно-белое кино.

Над эстрадою фанерной громыхала хабанера,
Медной музыкой качало фонари над головой,
И по небу проплывала желтоглазая Венера,
Словно тоже танцевала под оркестрик духовой...

А сегодня на площадке грустных листьев кружат пары,
Пляшут призрачные тени в близоруком свете фар...
Музыкант достанет скрипку из потёртого футляра,
И она негромко вскрикнет, не узнав осенний парк.
 

Субботнее

Любимая, сегодня выходной,
Позволь же сну ещё чуть-чуть продлиться,
Пока неугомонная столица
Ругается с метелью продувной.
Не вслушивайся в злые голоса,
Пускай зима за окнами долдонит,
А ты, нательный крестик сжав в ладони,
Поспи ещё хотя бы полчаса:
Полынных глаз своих не открывай,
Не уходи со сказочной дороги,
Пусть доедят твои единороги
Из тёплых рук волшебный каравай.
Дай доиграть все ноты трубачу,
Дай храбрецу управиться с драконом...
А я пока яичницу с беконом
Поджарю. И чаёк закипячу.
 

Ночное погружение

Мы в Лето канули на дно –

В заросший сад, где тени веток,
Как лапы призрачных креветок,
Всю ночь царапают окно.
Среди созвездий и комет
Кочуем в дачной батисфере,
И в незадраенные двери
Течёт зодиакальный свет.

То Рак, то Рыбы, то Луна
Являют любопытный профиль.
А полночь, как хороший кофе,
И ароматна и темна.
И с приземлённого крыльца
Сквозь крону старенькой рябины
Приоткрываются глубины
Вселенских замыслов Творца.

Но ни тревожный трубный глас,
Ни звёзд холодных отдалённость,
Ни злая предопределённость
Ещё не поселились в нас.
И путь назначенный верша,
Но не желая ставить точку,
Мы эту ночку по глоточку
С тобой смакуем не спеша.
 

Снег

С неба падает злой
снег.
Ветер валит людей
с ног.
Мир бы прожил ещё
век,
если б ночь пережить
смог.
На дороге хромой
пёс –

он не помнит своих
лет,
и бежит от седых
ос,
оставляя косой
след.

У него в колтунах
шерсть,
а в глазах пустоты
высь.
Молодёжь говорит:
«Жесть!»
Старики говорят:
«Жизнь»...
И его горловой
вой,
как последних надежд
крах.
И качается дом
твой,
словно тоже познал
страх.

И мешает понять
мрак,
очертив на снегу
круг,
кто сегодня кому
враг,
кто сегодня кому
друг.
Под ногой ледяной
тьмы
ненадёжный хрустит
наст.
И остались одни
мы –

кто ещё не забыл
нас.

На часах без пяти
шесть.
Замедляет земля
бег.
Молодёжь говорит:
«Жесть!»
Старики говорят:
«Снег»…
И дрожит на ветру
свет
занесённых ночных
ламп.
И кружит по земле
след
неприкаянных трёх
лап.
 

Колокол

Молодой нахал языком махал,
В небесах лакал облака.
Медный колокол, бедный колокол –

Все бока теперь в синяках.
Не из шалости бьют без жалости,
Тяжела рука звонаря…
Пусть в кости хрустит, коли Бог простит,
Значит, били тебя не зря.

От затрещины брызнут трещины,
Станешь голосом дик и зык.
Меднолобая деревенщина,
Кто ж тянул тебя за язык?
Из-под полога стянут волоком,
Сбросят олуха с высока.
Медный колокол, бедный колокол,
Домолчишь своё в стариках...

Отзвенит щегол, станет нищ и гол,
Но не хочет щадить бока –

Громыхает упрямый колокол
Раскалившись от языка.
Суп фасолевый, шут гороховый,
Флаг сатиновый на ветру,
С колоколенки на Елоховой
Звон малиновый поутру...
 

Айда!

Когда осенней кутерьмой
Прижмёт тоска невольная,
И вновь покажется тюрьмой
Москва самодовольная,
Когда друзьям и кабакам
Не радуюсь особо я,
Айда к сибирским мужикам
Гонять по сопкам соболя!

Бурятский идол видит сон,
Где спутались позёмками
И век джинсы, и век кальсон
С дурацкими тесёмками.
Там на хребет Хамар-Дабан
Дождями небо сеется,
Там по грибам шагает БАМ,
А грибники не селятся.

От можжевельников костру
Достался дух «Бифитера».
Теченье тянет Ангару,
Как ниточку из свитера.
Но отражая лики скал,
Гранит упрямых скул и щёк,
Байкала каменный бокал
Не опустел пока ещё.

В кармане нож, в стволе жакан,
Походочка особая...
Айда к сибирским мужикам
Гонять по сопкам соболя,
Где вьётся тропка-пустельга
Распадками лиловыми,
И душу штопает тайга
Иголками еловыми.
 

Катунь-река

По Катуни волны катят
За гружёною баржою.
Жмётся к ней скуластый катер,
Крытый охрою и ржою.
Он исходит жарким паром,
Он гремит гудком басовым...
И закат над этой парой
Словно маслом нарисован.

Полыхнул огонь причальный,
Подмигнул окрестным сёлам.
Зазвучал мотив печальный,
А за ним мотив весёлый.
Мы танцуем у ангара
Под гитару и гармошку –
И бессмертную «Шизгару»,
Надоевшую немножко.

Паутинка золотая
Облетает с небосклона.
Духи Горного Алтая
Нам кивают благосклонно.
Их удел не канул втуне,
Не растаял на закате:
По Катуни, по Катуни
Золотые волны катят.