Илья Сельвинский

Илья Сельвинский

Вольтеровское кресло № 34 (274) от 1 декабря 2013 года

...Но быть несчастным не умел и потому счастливым был

 

О любви

 

Если умру я, если исчезну,

Ты не заплачешь. Ты б не смогла.

Я в твоей жизни, говоря честно,

Не занимаю большого угла.

 

В сердце твоём оголтелый дятел

Не для меня долбит о любви.

Кто я, в сущности? Так. Приятель.

Но есть права у меня и свои.

 

Бывает любовь безысходнее круга –

Полубезумье такая любовь.

Бывает – голубка станет подругой,

Лишь приголубь её голубок,

 

Лишь подманить воркованием губы,

Мехом дыханья окутать её,

Грянуть ей в сердце – прямо и грубо –

Жаркое сердцебиенье своё.

 

Но есть на свете такая дружба,

Такое чувство есть на земле,

Когда воркованье просто не нужно,

Как рукопожатье в своей семье,

 

Когда не нужны ни встречи, ни письма,

Но вечно глаза твои видят глаза,

Как если б средь тонких струн организма

Новый какой-то нерв завелся.

 

И знаешь: что б ни случилось с тобою,

Какие б ни прокляли голоса –

Тебя с искалеченною судьбою

Те же тёплые встретят глаза.

 

И встретят не так, как радушные люди,

Но всей

           глубиною

                          своей

                                 чистоты,

Не потому, что ты абсолютен,

А просто за то, что ты – это ты.

 

1939

 

* * *

 

Не я выбираю читателя. Он.

    Он достаёт меня с полки.

Оттого у соседа тираж – миллион.

    У меня ж одинокие, как волки.

 

Однако не стану я, лебезя,

    Обходиться сотней словечек,

Ниже писать, чем умеешь, нельзя –

    Это не в силах человечьих.

 

    А впрочем, говоря кстати,

К чему нам стиль «вот такой нижины»?

Какому ничтожеству нужен читатель,

Которому

              стихи

                      не нужны?

 

И всё же немало я сил затратил,

Чтоб стать доступным сердцу, как стон.

Но только и ты поработай, читатель:

Тоннель-то роется с двух сторон.

 

1954

 

* * *

 

Б. Я. С.

 

Мечта моей ты юности,

Легенда моей старости!

Но как не пригорюниться

В извечной думе-наросте

 

О том, что юность временна,

А старость долго тянется,

И, кажется, совсем она

При мне теперь останется...

 

Но ты со мной, любимая,

И, как судьба ни взбесится,

Опять, опять из дыма я

Прорежусь новым месяцем.

 

И стану плыть в безлунности

Сиянием для паруса!

Мечта моей ты юности,

Легенда моей старости...

 

1960

 

Юность

 

Вылетишь утром на воздух,

Ветром целуя женщин.

Смех, как ядреный жемчуг,

Прыгает в зубы, в ноздри.

Что бы это такое?

Кажется, нет причины:

Небо прилизано чинно,

Море тоже в покое.

Слил аккуратно лужи

Дождик позавчерашний,

Десять часов на башне –

Гусеницы на службу.

А у меня в подъязычье

Что-то сыплет горохом,

Так что лёгкие зычно

Лаем врываются в хо-хот.

Слушай! Брось! Да полно...

Но ни черта не сделать:

Смех золотой, спелый,

Сколько смешного на све-те:

Вот, например, «капус-та».

Надо подумать о грустном,

Только чего бы наметить?

Могут пробраться в погреб

Завтра чумные крысы.

Я буду тоже лысым.

Некогда сгибли обры.

Где-то в Норвегии флагман...

И вдруг опять: «капуста»!

Чертовщина – как вкусно

Так грохотать диафрагмой!

Смех золотого разлива,

Пенистый, сочный, отличный!

Тсс... брось: ну, разве прилично

Эдаким быть счастливым?

 

1918

 

Прелюд

(из сюиты «Моленье о чуде»)

 

О, как сбежало из парадного

Её ликующее тело!

Она могла меня порадовать,

Но этого не захотела,

 

И чудеса преображения,

Присущие её дыханью,

С собой умчала эта женщина

С её весенними духами.

 

Уж вот среди домов высотных

Растаяла в чужих плечах,

Но, как перчатку или зонтик,

Она оставила печаль.

 

Печаль... Зря на неё клевещут:

Она не может погубить.

Но что мне делать с этой вещью:

Привыкнуть к ней и полюбить?

 

1963

 

Утро

 

По утрам пары туманно-сизы,

По утрам вода как черный лёд.

А по ней просоленные бризы

Мерят легкий вычурный полёт.

Тихо-тихо. Борода туманца,

Острый запах мидий на ветру...

И проходят в голубом пару

Призраки Летучего голландца.

 

1916

 

Влюблённые не умирают

 

Да будет славен тот, кто выдумал любовь

И приподнял её над страстью:

Он мужество продолжил старостью,

Он лилию выводит среди льдов.

Я понимаю: скажете – мираж?

Но в мире стало больше нежности,

Мы вскоре станем меньше умирать:

Ведь умираем мы от безнадежности.

 

1961

 

Заклинание

 

Позови меня, позови меня,

Позови меня, позови меня!

Если вспрыгнет на плечи беда,

Не какая-нибудь, а вот именно

Вековая беда-борода,

Позови меня, позови меня,

Не стыдись ни себя, ни меня

Просто горе на радость выменяй,

Растопи свой страх у огня!

Позови меня, позови меня,

Позови меня, позови меня,

А не смеешь шепнуть письму,

Назови меня хоть по имени

Я дыханьем тебя обойму!

Позови меня, позови меня,

Позови меня...

 

1958

 

* * *

 

Ангел мой, любовь моя тайная,

Снова слышу твои шаги.

Не ходи ко мне, золотая моя,

Сохрани себя, сбереги.

Для тебя я бог – Микельанджело,

Но во мне сатаны стрела:

Когда демон целует ангела,

Он сжигает его дотла.

 

* * *

 

Нет, любовь не эротика!

Это отдача себя другому,

Это жажда

Чужое сердце

Сделать собственной драгоценностью.

Это не просто ловушка

Для продолжения рода

Это стремление человека

Душу отмыть от будней.

Это стремление человечества

Лаской срубить злодейство,

Мир поднять над войной.

 

1967

 

* * *

 

Уронила девушка перчатку

И сказала мне: «Благодарю».

Затомило жалостно и сладко

Душу обречённую мою.

В переулок девушка свернула,

Может быть, уедет в Петроград.

Как она приветливо взглянула,

В душу заронила этот взгляд.

Море ждет... Но что мне это море?

Что мне бирюзовая вода,

Если бирюзовинку во взоре

Не увижу больше никогда?

Если с этой маленькой секунды

Знаю – наяву или во сне, –

Все норд-осты, сивера и зунды

Заскулят не в море, а во мне?

А она и думать позабыла...

Полная сиянья и тепла,

Девушка перчатку уронила,

Поблагодарила и ушла.

 

Евпатория, 1920

 

Тигр

 

Обдымленный, но избежавший казни,

Дыша боками, вышел из тайги.

Зелёной гривой* он повёл шаги,

Заиндевевший. Жёсткий. Медно-красный.

 

Угрюмо горбясь, огибает падь,

Всем телом западая меж лопаток,

Взлетает без разбега на распадок

И в чащу возвращается опять.

 

Он забирает запахи до плеч.

Рычит –

     не отзывается тигрица...

И снова в путь. Быть может, под картечь.

Теперь уж незачем ему таиться.

 

Вокруг поблескивание слюды,

Пунцовой клюквы жуткие накрапы...

И вдруг – следы! Тигриные следы!

Такие дорогие сердцу лапы...

 

Они вдоль гривы огибают падь,

И, словно здесь для всех один порядок,

Взлетают без разбега на распадок

И в чащу возвращаются опять.

 

А он – по ним! Гигантскими прыжками!

Весёлый, молодой не по летам!

Но невдомёк летящему, как пламя,

Что он несётся по своим следам.

 

---

*Опушка тайги.

 

1960

 

К вопросу о русской речи

 

Я говорю: «пошёл», «бродил»,

А ты: «пошла», «бродила».

И вдруг как будто веяньем крыл

Меня осенило!

 

С тех пор прийти в себя не могу...

Всё правильно, конечно,

Но этим «ла» ты на каждом шагу

Подчёркивала: «Я – женщина!»

 

Мы, помню, вместе шли тогда

До самого вокзала,

И ты без малейшей краски стыда

Опять: «пошла», «сказала».

 

Идёшь, с наивностью чистоты

По-женски всё спрягая.

И показалось мне, что ты –

Как статуя – нагая.

 

Ты лепетала. Рядом шла.

Смеялась и дышала.

А я... я слышал только: «ла»,

«Аяла», «ала», «яла»...

 

И я влюбился в глаголы твои,

А с ними в косы, плечи!

Как вы поймёте без любви

Всю прелесть русской речи?

 

1920

 

* * *

 

Каждому мужчине столько лет,

Сколько женщине, какой он близок.

Человек устал. Он полусед.

Лоб его в предательских зализах.

 

А девчонка встретила его,

Обвевая предрассветным бризом.

Он готов поверить в колдовство,

Покоряясь всем её капризам.

 

Знает он, что дорог этот сон,

Но оплатит и не поскупится:

Старость навек сбрасывает он,

Мудрый. Молодой. Самоубийца.

 

1961

 

Казачья шуточная

 

Черноглазая казачка

Подковала мне коня,

Серебро с меня спросила,

Труд не дорого ценя.

 

– Как зовут тебя, молодка?

А молодка говорит:

– Имя ты моё почуешь

Из-под топота копыт.

 

Я по улице поехал,

По дороге поскакал,

По тропинке между бурых,

Между бурых, между скал:

 

Маша? Зина? Даша? Нина?

Всё как будто не она...

«Ка-тя! Ка-тя!» – высекают

Мне подковы скакуна.

 

С той поры, – хоть шагом еду,

Хоть галопом поскачу, –

«Катя! Катя! Катерина!» –

Неотвязно я шепчу.

 

Что за бестолочь такая?

У меня ж другая есть.

Но уж Катю, будто песню,

Из души, брат, не известь:

 

Черноокая казачка

Подковала мне коня,

Заодно уж мимоходом

Приковала и меня.

 

1943

 

Завещание

        

Оказывается, в ту ночь Наталья Николаевна была у Дантеса.

Литературовед Икс

 

Завещаю вам, мои потомки:

Критики пусть хают и свистят,

Но литературные подонки,

Лезущие в мой заветный сад,

Эти пусть не смеют осквернять

Хищным нюхом линий моей жизни:

Он, мол, в детстве путал «е» и «ять»,

Он читал не Джинса, а о Джинсе;

Воспевая фронтовой пейзаж,

Всю войну пересидел в Ташкенте,

А стишата за него писал

Монастырский служка Иннокентий.

Не исследователи, вернее –

Следователи с мечом судьи –

С маху применяют, не краснея,

Чисто уголовные статьи.

Впрочем, пусть. Монахи пессимизма

Пусть докажут, что пустой я миф.

Но когда, скуфейки заломив,

Перелистывают наши письма,

Щупают родные имена,

Третьим лишним примостятся в спальне –

О потомок, близкий или дальний,

Встань тогда горою за меня!

Каждый человек имеет право

На туманный уголок души.

Но поэт... Лихие легаши

Рыщут в нём налево и направо,

Вычисляют, сколько пил вина,

Сколько съел яичниц и сосисок,

Составляют донжуанский список –

Для чего? Зачем? Моя ль вина,

Что, пока не требует поэта

Аполлон, – я тоже человек?

Эпохальная моя примета

Только в сердце, только в голове!

Мы хотим сознание народа

Солнечным сиянием оплесть...

Так не смей, жандармская порода,

В наши гнёзда с обысками лезть!

Ненавижу я тебя за всех,

Будь то Байрон, Пушкин, Маяковский,

Всех, кого облаивают моськи

За обычный человечий грех!

Да и грех ли это? Кто из вас

В жизни пил один лишь хлебный квас?

Я предвижу своего громилу.

Вот стоит он. Вот он ждёт, когда

Наконец и я, сойдя в могилу,

В мире упокоюсь навсегда.

Как он станет смаковать бумажки,

Сплетни да слушки о том, что я

Той же, как и он, запечной бражки,

Что не та мне дадена статья...

О потомок! Не из пустяка,

Не из щепетильности излишней –

Дай ему пощёчину публично,

Исходя из этого стиха!

 

1964

 

* * *

 

Трижды женщина его бросала,

Трижды возвращалась. На четвёртый

Он сказал ей грубо: «Нету сала,

Кошка съела. Убирайся к черту!»

 

Женщина ушла. Совсем. Исчезла.

Поглотила женщину дорога.

Одинокий – он уселся в кресло.

Но остался призрак у порога:

 

Будто слеплена из пятен крови,

Милым, незабвенным силуэтом

Женщина стоит у изголовья...

Человек помчался за советом!

 

Вот он предо мной. Слуга покорный –

Что могу сказать ему на это?

Женщина ушла дорогой чёрной,

Стала тесной женщине планета.

 

Поддаваясь горькому порыву,

Вижу: с белым шарфиком на шее

Женщина проносится к обрыву...

Надо удержать её! Скорее!

 

Надо тут же дать мужчине крылья!

И сказал я с видом безучастным:

«Что важнее: быть счастливым или

Просто-напросто не быть несчастным?»

 

Он:

Не улавливаю вашей нити...

Быть счастливым – это ведь и значит

Не бывать несчастным. Но поймите:

Женщина вернётся и заплачет!

 

Я:

Но она вернётся? Будет с вами?

Ну, а слёзы не всегда ненастье:

Слезы милой осушать губами –

Это самое большое счастье.

 

1959

 

* * *

 

Не верьте моим фотографиям.

Все фото на свете – ложь.

Да, я не выгляжу графом,

На бурлака не похож,

Но я не безликий мужчина.

Очень прошу вас учесть:

У меня, например, морщины,

Слава те господи, есть;

Тени – то мягче, то резче,

Впадина, угол, изгиб

А тут от немыслимой ретуши

В лице не видно ни зги.

Такой фальшивой открытки

Приятелю не пошлёшь.

Но разве не так же в критике

Встречается фотоложь?

Годами не вижу счастья,

Как будто бы проклят роком!

А мне иногда ненароком

И правду сказать случается,

А я человек с теплынью.

Но критик, на руку шибкий,

Ведёт и ведёт свою линию:

«Ошибки, ошибки, ошибки...»

В стихах я решаю темы

Не кистью, а мастихином,

В статьях же выгляжу схемой

Наперекор стихиям:

Глаза отливают гравием,

Промахов гул нестихаем...

Не верьте моим фотографиям:

Верьте моим стихам!

 

1953

 

* * *

 

Пускай не все решены задачи

И далеко не закончен бой –

Бывает такое чувство удачи,

Звериности сил, упоенья собой,

Такая стихия сродни загулу,

В каждой кровинке такой магнит,

Что прикажи вот этому стулу:

«Взлететь!» – и он удивлённо взлетит.

 

1959

 

Новелла о затяжном сне

 

Что ни ночь – один и тот же сон.

Как я жаждал наступленья ночи!

 

С чего всё это началось?

Однажды,

Когда я шёл на службу к десяти,

Мне встретилась в пустынном переулке

Она.

Мы разминулись.

В ту же ночь,

Хоть я совсем о девушке не думал,

Приснилось мне, что я ей поклонился.

Она ответила и улыбнулась.

 

На следующий день, когда я снова

Пошёл на службу к десяти, она

Мне встретилась в пустынном переулке.

Под мышкой у неё была ракетка

В клеёнчатом чехле.

Я поклонился.

Но девушка с надменным выраженьем

Откинула головку.

Этой ночью

Мне снилось, будто мы сидели рядом

На голубой скамейке у воды.

Лица я не запомнил, но приметил

Лишь ямочку на подбородке…

Утром

Я снова поклонился ей. Она

По-прежнему откинула головку,

И я увидел ямочку, которой

Не видел наяву.

На этот раз

Мне снилось: девушка сидит на камне,

А я в самозабвении сжимаю

Её колени, милые колени,

Крутые, как бильярдные шары.

Но больше я не кланялся. К чему?

Ведь эта недотрога всё равно

Не обращала на меня вниманья.

 

С тех пор прошло немало дней. И всё же

Все свои ночи проводил я с ней.

Она меня не замечала днём,

Но в полночь приходила, целовала.

Шептала девичьим своим дыханьем

Заветные слова, которых я

Ещё ни разу в жизни не слыхал.

 

Как я был счастлив!

Что за чудо – сон…

Кто мог мне запретить?

Мы с ней, бывало,

Лежали в дюнах у морской губы,

Схватившись за руки, бросались в волны,

Плескались, хохотали – всё как люди,

Но утром, утром… В переулке снова

Она, любимая. Пройдёт, не глядя

И даже отвернувшись. Белый свитер,

Такой пушистый… Клетчатая юбка…

На каучуке жёлтые ботинки…

А я? Я думал: «Знаете ли вы,

Что вы – моя? До трепета моя!»

 

Ушли недели, месяцы ушли.

И вдруг в один из августовских дней

Она прошла в кровяно-красном платье

И на руках

несла ребёнка

в сон…

Теперь она приснилась мне женой,

А мальчик… Он, конечно, был моим.

И вот тогда-то среди бела дня.

Когда я шёл на службу… И она…

Я вдруг остановился перед ней.

Как бык пред матадором, – будь что будет! –

И чувствовал, как на моём лице

Все мышцы заплясали, точно маска…

«Я больше не могу! – вскричал я зычно,

И переулок отозвался гулом. –

Поймите, больше не-мо-гу!»

Она

Испуганно взглянула на меня

И шёпотом ответила:

«Я тоже…»

 

1967

 

­---

«Старое радио»: «Новеллу о затяжном сне» читает В. Андреев:

http://www.staroeradio.ru/audio/23919

 

Сонет

 

Бессмертья нет. А слава только дым,

И надыми хоть на сто поколений,

Но где-нибудь ты сменишься другим

И всё равно исчезнешь, бедный гений.

 

Истории ты был необходим

Всего, быть может, несколько мгновений...

Но не отчаивайся, бедный гений,

Печальный однодум и нелюдим.

 

По-прежнему ты к вечности стремись!

Пускай тебя не покидает мысль

О том, что отзвук из грядущих далей

Тебе нужней и славы и медалей.

 

Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна,

Когда бессмертью отдана она.

 

14 ноября 1943, Аджи-Мушкайские каменоломни

 

---

«Старое радио»: любители поэзии могут услышать
немало произведений Ильи Сельвинского в исполнении автора:

http://www.staroeradio.ru/audio/7558