Печатная машинка
«Ты пустишь нас по миру, – кричал папа. – Мы будем голодать! Ты не знаешь, что это такое, а я знаю слишком хорошо!»
Я сломал печатную машинку, на которой папа всё время печатал, когда вечером приходил с работы. Повёл каретку не в ту сторону, из машинки высыпались какие-то маленькие металлические шарики, и она перестала работать.
Я научился читать в пять лет. А писать – лишь в шесть с половиной. Но печатать я научился в пять. У нас была немецкая печатная машинка с русскими буквами на круглых клавишах.
Машинка была старенькая, рычажки с буквами иногда не отскакивали сами, а застревали в ленте, и их приходилось осторожно опускать вниз рукой, а буква «ё» почему-то печаталась выше остальных.
В машинку заправлялась бумага, а если нужна была ещё и копия, то между листами можно было вставить копирку, обычно чёрную. Но если вам очень повезло, то она могла быть синей, зелёной или даже красной, и вам доставались цветные копии. Копирку мне разрешалось брать только старую, которую папа уже использовать не мог, и для того, чтобы на второй странице хоть что-то было видно, надо было сильно дубасить по клавишам. Но дубасить папа не разрешал, оттого что от этого рвалась лента. Но даже если нажимать не так сильно, лента все равно потихоньку рвалась, а её частички застревали в металлических буквах и пачкали бумагу.
Буквы нужно было чистить, и папа поручал это мне. Особенно мне нравилась большая буква «Ж», потому что в ней было много изгибов. Чистить нужно было тонкой иглой, но мама не разрешала брать швейные иголки, так как от этой чистки они пачкались, а давала мне разогнутую скрепку. Скрепка была слишком толстой и буквы чистились плохо. Поэтому я утягивал у старшей сестры Полины комсомольский значок и чистил буквы его иголочкой. Но и здесь все было не так просто. От того, что я отгибал иголку слишком часто, она в конце концов отломалась. Сестра никак не хотела верить в то, что иголка поломалась сама и что значок я вообще не трогал.
Эту машинку папа привёз из Германии после войны. Другие привозили ковры, аккордеоны, фотоаппараты, а он привёз пишущую машинку, которую нещадно эксплуатировал, печатая свои статьи для газет и журналов и публикуя их под различными псевдонимами. Нас было трое детей, мама не работала, дом требовал расходов на уголь, дрова, газ, водопровод и все остальное, и папа как-то справлялся со всем этим, хотя нам, детям, и не приходило в голову, что это не так просто.
Папа очень сердился за поломанную машинку, и это было очень плохо. Ведь скоро 7‑е ноября и папа может не взять меня на дежурство. Папа работал на радио, или, как было написано у него на удостоверении, в Комитете по радиовещанию и телевидению. 1 мая и 7 ноября он выходил на дежурство, чтобы враги не захватили этот самый радиокомитет, пока советские люди празднуют, и обычно он брал меня с собой.
До работы идти было всего минут десять, но можно было не спеша поговорить о чем-то важном, например, о футболе. На проходной папа показывал свою красную книжечку усатому старшине, и тот пропускал нас обоих. В папином кабинете было четыре стола и на каждом стояла пишущая машинка, да не простая, а электрическая. Она печатала удивительно быстро и громко. Папа обычно строчил очередной материал, и рядом что-то строчил и я. Ну, если честно, то я не строчил, а медленно нажимал на клавиши, стараясь сильно не стучать, чтобы не пробить ленту.
И ещё, у него на работе был бесплатный телефон, и по нему можно было куда-то позвонить. У нас дома телефона не было и у моих приятелей тоже, так что звонить вообще-то было некуда, но можно было позвонить по номеру 100 в «точное время» или 1-2-3 в «прогноз погоды». У папы в кабинете на стенке висели большие круглые электрические часы, большая стрелка которых каждую минуту прыгала вперёд на одно деление. Часы, конечно, были замечательные, но разве можно было им доверять, когда есть «точное время»?
Прогноз погоды мне был вроде бы и ни к чему, потому что я и зимой, и летом носил одну и ту же одежду: синие брюки из «чёртовой кожи» и серую рубашку с пятнами от чернил. На случай дождя зонтика или плаща у меня всё равно не было, но не узнать на дежурстве прогноз погоды было просто невозможно. Вот идут люди по улице и ничего о погоде не знают, а я позвонил по телефону и знаю, что переменная облачность, температура от 15 до 17 градусов и ветер северный, умеренный до сильного.
Один раз, когда мы были на дежурстве, папа на время ушёл. И тут пришла какая-то тётя и ужаснулась, что ребёнок один. Ей нужно было куда-то идти, и она повела меня в комнату, где на подставке стоял большой микрофон, и она, нажав какую-то кнопку, громким голосом объявила на всю Молдавию: «А сейчас по заявке доярки колхоза “Память Ильичу” Марии Сырбу прозвучит Триумфальный марш из оперы Джузеппе Верди “Аида”».
Потом она выключила микрофон, подмигнула мне, и только мы из комнаты вышли, так сразу встретили какого-то дядю, который долго ругал её за то, что она взяла ребёнка в студию, ведь ребёнок мог чихнуть или заплакать на всю республику. А я знал, что не мог, что скорее бы умер, чем заплакал или чихнул, но разве этому дяде объяснишь.
А ещё у папы на работе был телевизор. По нему можно было смотреть военный парад с настоящими танками и ракетами и демонстрацию, где люди шли с плакатами и шариками. Когда людей показывали близко, они начинали улыбаться и махать руками. Я им тоже улыбался и махал, но они меня, конечно, не видели.
Но самое интересное у папы на работе – это был магнитофон. Если папа был не очень занят, он мог его включить, катушки начинали крутиться, и папа разрешал мне что-то сказать в микрофон, а потом плёнку можно было перемотать и прослушать. Получалось забавно: я сидел с закрытым ртом, а мой голос сам по себе что-то говорил.
Нет, не пойти с папой на дежурство было просто невозможно и что-то надо было придумать, чтобы папа меня простил.
Я долго думал и решил, что нужно стать хорошим и послушным. Хотя бы на время.
После ужина я спросил:
– Мама, почему ты мне сегодня не дала рыбьего жира?
Мама очень удивилась. Рыбий жир я ненавидел всей душой. Я был твёрдо уверен, что хуже рыбьего жира в мире нет ничего. Даже горький хлористый кальций, который приходилось принимать, когда все тело начинало чесаться от укуса паука или от какой-нибудь гусеницы, был лучше. Запьёшь его кружкой воды, съешь ложку сахара — и вроде как бы уже не так горько. Но рыбий жир! Маслянистый, противный, чей вкус ни водой, ни сахаром не перебьёшь. Брр!
– Илюша, ты хочешь рыбий жир? — так маму я ещё, наверное, никогда не удивлял.
– Да, мама, я хочу вырасти большим и крепким, а для этого нужно пить рыбий жир.
Мои сестры недоверчиво переглянулись. Им тоже давали рыбий жир, но они всегда что-то придумывали и увиливали. Папа опустил газету и внимательно посмотрел на меня.
– И, если можно, я бы хотел две ложки, а не одну, — потупив глаза, добавил я.
Следующий день был выходным и в школу идти не надо было. После обеда я спросил:
– Мама, можно я сейчас посплю?
Мама опять очень удивилась, потому что заставить меня спать после обеда было совершенно невозможно.
– Мама, я хочу вырасти большим и крепким, а для этого нужно спать днём.
Я зажмурил глаза и стал считать. Досчитал до ста и посмотрел на часы. Большая стрелка оставалась почти на том же месте, где она была до того, как я лёг. Я постарался считать медленнее, но стрелка не спешила перемещаться. «Надо продержаться хотя бы полчаса», — подумал я и неожиданно заснул.
Я проснулся от разговора родителей в соседней комнате. Мама говорила папе: «Илюша ужасно переживает, что поломал печатную машинку. Ты уж, пожалуйста, прости его».
«Ура! – подумал я. – Завтра рыбий жир можно не пить!»
Шёпот из 3-го «Б»
Четверть только началась, а Шёпот уже пропустил два дня. Шёпот – это не кличка и не дразнилка, а фамилия. Толя Шёпот – ученик 3-го «Б», октябрёнок моей звёздочки. Наша учительница Лия Павловна сказала: «Как же так? Скоро день рождения Ленина. Мы готовимся к поступлению в пионеры, а Шёпот уже пропустил два дня!»
К поступлению в пионеры мы готовились очень серьёзно. Лия Павловна рассказывала нам поучительные истории о пионерах, которые учатся только на «хорошо» и «отлично», и всегда готовы прийти на помощь или обезвредить врага. Она говорила: «Пионеры мечтают. Вы ещё не пионеры, вы не имеете права мечтать!».
Тут я краснел и покрывался потом. Я мечтал. Каждый день, каждый вечер перед тем, как заснуть. О приключениях, об индейцах, о пиратах и ещё о том, чтобы подружиться с Леной, которая училась в моём 3-ем «Б». Она была красавицей, отличницей и старостой класса, и у неё были две косички.
Я никому не рассказывал о своих мечтах, даже учительнице. Я часто думал, а что будет, если она узнает, что я мечтаю. Один раз мне даже приснился сон, что Лия Павловна подходит к моей парте, ударяет меня указкой по голове и говорит: «Ты, Илья, не достоин быть октябрёнком, тем более, командиром звёздочки. Октябрята – правдивые и смелые, ловкие и умелые. А ты обманом присвоил себе пионерское право мечтать. Вон из класса!» И весь класс смотрел на меня осуждающе, словно я был шпионом, перешедшим границу, чтобы отравить колодец или подложить динамит под детский сад.
И вот теперь, когда на классном часе учительница позвала меня к доске, я испугался, что она всё знает. Но она сказала: «Илья! Ты командир звёздочки. Сходи к Толе Шёпоту и узнай, почему он не ходит в школу».
Толя жил в пятиэтажке напротив школы. Его отец работал на киностудии. Мы часто просили Толю: «Скажи отцу, чтобы по телевизору показали Фантомаса». Толя обещал, но Фантомаса почему-то не показывали.
Сопровождать меня вызвался Борька Изман, санитар нашей звёздочки – он проверял, чистые ли у нас руки. Мы поднялись на 3-ий этаж и позвонили в дверной звонок. Открыл дверь Толин папа. «Шёпот дома?» – грозно спросил Борька. Папа слегка удивился: «Я – Шёпот». Борька прищурился и сказал: «Нам нужен Шёпот из 3-го «Б».
Шёпот из 3-го «Б» возлежал на кожаном диване. Я никогда до этого кожаных диванов не видел. У нас дома был диван, но не кожаный, а обыкновенный, с продавленными пружинами, на котором я спал. Мама накрывала пружины одеялом, чтобы они меня не кусали. Когда к нам приезжали гости, я перебирался на раскладушку, а если гостей было много, то папа сооружал мне кровать из двух стульев.
«Ну, ты чего это в школу не ходишь?» – спросил Борька. «Леопардовна тебя в пионеры не примет!»
Шёпот попытался что-то ответить, но в это время его мама, появившаяся непонятно откуда, строго сказала: «Вы что не видите? Он болеет».
«Толенька, съешь апельсинку», протянула она ему тарелку с апельсиновыми дольками. Я услышал, как у нас с Борькой одновременно заурчало в животах. Стараясь не смотреть на тарелку, я сказал: «Шёпот, скоро день рождения Ленина. Мы готовимся к поступлению в пионеры, а ты уже пропустил два дня».
Шёпот набил рот апельсиновыми дольками и развёл руками. У меня в животе заурчало ещё сильнее, и я сказал: «Шёпот, пионеры мечтают!» Борька прищурился и спросил: «Шёпот, а ты мечтаешь?» Толик доел апельсин и отрицательно покачал головой. Упрекнуть его было не в чем. Мы попрощались и, глотая слюну, вышли на лестничную площадку.
«Сейчас бы апельсинку», – мечтательно сказал Борька. «Вот станешь пионером, тогда и будешь мечтать», – сердито ответил я, и мы разошлись по домам.
© Илья Журбинский, 1978–2021.
© 45-я параллель, 2022.