Инна
Лиснянская

Наследственный дар плакальщицы

(24.06.1928 – 12.03.2014)

Из книги судеб. Инна родилась 24 июня 1928 года в Баку. Её отец – Лев Лиснянский. Мать – Раиса Адамова.

Школьные друзья Инны отправили её стихи в Литературный институт. Творческий конкурс девушка выдержала блестяще, однако вступительные экзамены сдавать отказалась, хотя Николай Тихонов уговаривал гостью из Баку пройти эти уже несложные испытания. Но Лиснянская вернулась в родной город, где недолго училась в университете. Вуз она оставила в 1951-м году – у неё родилась дочь Лена (ныне Елена Макарова – известный прозаик, живёт в Израиле).

Первый муж Инны Львовны, отец Елены, замечательный поэт Григорий Корин.

«Это было со мною» – так назывался дебютный сборник Инны Лиснянской, выпущенный в Баку в 1957 году. Вскоре она издаёт книгу «Верность». Её стихи печатаются в ряде «толстых» столичных журналов. В самом начале шестидесятых Инна Лиснянская переезжает из Баку в Москву. Год 1963-й отмечен выходом книги «Не просто любовь», а год 1966-й – сборником «Из первых уст»…

Именно эту книга подверглась грубой «вивисекции» – над стихами глумились и цензоры, и главный редактор Борис Соловьёв. Многие тексты были изъяты из вёрстки, а часть стихотворений Инне высокомерно разрешили опубликовать лишь после внесения драконовских правок!

(Свою пятую книгу «Виноградный свет» Лиснянской удалось опубликовать лишь через 12 (!) лет. Вы же понимаете, почему… Жаль, что наше понимание не воротит женщине ни её молодости, ни её великих друзей).

Появление семи стихотворений Инны Лиснянской в альманахе «Метрополь-1979» вызвало грандиозный скандал. Вместе с Василием Аксёновым и Семёном Липкиным Инна Львовна публично вышла из Союза писателей СССР – в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова. В течение долгих семи лет произведения Инны Лиснянской публиковалась только за рубежом.

Когда на авторов «Метрополя» начались гонения, Семён Липкин, с которым Инна познакомилась ещё в 1967-м, в своём открытом письме заявил: «Я не берусь определить масштабы поэтического дарования Инны Лиснянской, но очевидна истинность этого дарования.

Её сборник "Виноградный свет", вышедший в прошлом году, не вызвал откликов в печати, но знатоки поэзии его заметили и оценили чрезвычайно высоко. В сборнике есть то, что делает стихотворца поэтом: гармония мысли и чувства. Семь стихотворений Инны Лиснянской, отвергнутых (в числе других девяноста!) издательством и помещённых в альманахе, ретроспективно обогащают содержание "Виноградного света" и наше представление о поэте.

Среди ярлыков, наскоро приклеиваемых к "Метрополю" (серость, пошлость, секс), есть и такой: богоискательство. Видимо, этот ярлык предназначен прежде всего Лиснянской. Нужно ли возразить ярлыковедам, что поэзия испокон веков занята такого рода исканиями, испокон веков тяготеет к трансцендентности – и даже в том случае, если поэт считает себя атеистом. По пути таких исканий направили русскую поэзию Ломоносов и Державин, и мы видим на этом пути и наших старших современников – Бунина и Блока, Есенина и Пастернака. Сама просодия русского стиха, как и просодия стиха латинского или древнееврейского, – молитвенная. Изменить или разрушить её невозможно, как ни старайся…» (Открытое письмо Семёна Липкина опубликовано в «Литературной России» 30 мая 2003-го…)

С 1980-го стихи поэта Инны Лиснянской появляются в журналах русского зарубежья — «Время и мы» и «Континент». В Париже в 1983-м выходит сборник «Дожди и зеркала», в 1985-м – тоже за рубежом – сборник «На опушке сна».

Только в 1990-м ИЛ вновь публикует стихи на Родине: в 1990- выходит сборник «Воздушный пласт»; в 1995-м – сразу три книги поэта: «Одинокий дар», «Стихотворения» и «Шкатулка с тройным дном» (книга об Ахматовой, Цветаевой и русской поэзии XX века).

Иосиф Бродский в 1983 году назвал стихи Лиснянской поэзией чрезвычайной интенсивности… (Липкин позже уточнил: «это, скорее, поэзия чрезвычайной виноватости…» А Бродский высказывался и так: «Лиснянская, может быть, точнее, чем кто иной, пишет о смерти... А это ведь одна из самых главных тем в литературе».

Своё видение творчества Инны Львовны в 2003-м предложила Татьяна Бек: «Поэтика И. Лиснянской – жанровая новизна, гремучая смесь современного жаргона и фольклорной лексики, сложная и пластичная система рифмовки».

Семён Липкиным, с которым Инна познакомилась, напомним в 1967-м, в начале девяностых стал её вторым мужем…

Творчество поэта Лиснянской ныне широко признано и отмечено рядом премий. В их числе – премии журналов «Стрелец» (1994), «Арион» (1995), «Дружба народов» (1996), «Знамя» (2000); Государственная премия России (1998); премия Александра Солженицына (1999) – «за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания»; премия «Поэт» (2009).

Инна Львовна Лиснянская скончалась в Израиле 12 марта 2014 года, на 86 году жизни...

Первоисточник: электронная библиотека Александра Белоусенко

Искра третьего смысла 

В поэтическом мире Инны Лиснянской музыка птиц целительна, птичьи молитвы и гнёзда воздеты к Создателю… В этом «вавилонском разноязычье птиц» природный поэтический голос звучит как родственный.

Книга «Птичьи права» – избранное из избранного, золотые зёрнышки 11 житниц, икона-складень. Цельная лирическая книга составлена из стихотворений 11 авторских книг – «Виноградный свет», «Дожди и зеркала», «Из первых уст», «Воздушный пласт», «Ветер покоя», «Музыка и берег», «При свете снега», «В пригороде Содома», «Без тебя», «Иерусалимская тетрадь», «Житьё-бытьё». Включая в себя многообразие их концепций, книга, словно рождаясь из их побегов и прожилок, растит в себе собственную концепцию. Даты создания стихотворений в книге – с 1966-го по 2007 годы.

Тексты здесь даны фрагментами книг, по 11 разделам, наименованным «Из книги "…"». В «Птичьих правах» видна эволюция как жизни лирической героини, за которой по многим внутренним и внешним приметам, безусловно, угадывается автор, так и поэтического стиля Инны Лиснянской.

Птичьи права, права поэта, права человека – это бесправие («на птичьих правах»), «это роскошь, но с грёзами радостно бедствовать». Поэты и птицы у Инны Лиснянской бытуют в одном ряду («певчих птиц имена, имена калик и поэтов»), подобны друг другу («Если есть Осип Эмильевич – лучший на свете щегол»), растениям («Желтопёрая верба цыплячий разинула рот. / Неужели способен благовестить птенец?»), космосу («Звёздные мне отвечают просторы / Голосом птицы…») и высшим истинам («под клёкоты колоколов»). Птицы пророчески-сакральны: славка «подбивает итоги», мёртвый голубь приносит весть.  

Название книги содержит в себе противоположные смыслы, рождённые игрой идиомы и художественного образа, а названия некоторых входящих в «Птичьи права» книг – оксюмороны («Воздушный пласт», «Ветер покоя»). Оксюморон («На нежной груди херувима / Стального столетья броня») и хиазм («Защиты жди от слабого, / От сильного не жди») – излюбленные Инной Лиснянской троп и стилистическая фигура, нередко поддерживаемые параллелизмом («Нет ничего свежее древних развалин, / Нет ничего древнее свежих руин», «Ах, море бурное… / Ах, море тихое…»), градацией («Ежели к телу ближе своя рубашка, / Значит, к душе ближе своя земля»), метафорой («…вечный сон. А вечность бессонна»), символом («Что делать? – спросила у Жизни, – сказала: умри! / Что делать? – спросила у Смерти, – сказала: живи!»)

Внутренняя зеркальность оксюморона, зажигающая искру третьего смысла на стыке двух чужеродных слов («горящие слёзы»), и внешняя симметрия хиазма, построенного на обратной последовательности его членов («Не у святых прощения, у грешников проси»), важны для автора, константа мировидения которого – зеркальность и подобия. Нередко у Инны Лиснянской встречается многократный зеркальный оксюморон типа:

Хиазм с его симметричными «крыльями» органичен в «Птичьих правах», поскольку птицеподобен.

Поэт, как Творец («в одном ряду у Господа много земных имён»), даёт имена сущему. Особого внимания в процессе наименования удостаиваются пространство и время, память. Время / пространство – это «дух»/ «прах», «мотылёк» / «куколка», «молодость»/ «старость», память – «горящая спичка в соломе», «память есть душа, время – оболочка». По ходу книги эфирное время оплотневает, уподобляясь «кожице», «ткани», «дереву», «пружине», даже «зайцу на роликах», а материальное пространство покрывается туманом, дробится. Называя явление, лирическая героиня осознаёт его суть и обретает право уподоблять ему другие явления и предметы (море – береговой песок – песочные часы – время) и самоё себя («Я и время – мы так похожи!..»).

Лирическая героиня «трогает дрожко неодушевлённые вещи», словно боится испугать их. Её дыхание и дыхание леса взаимообменно. Как «скопидомка», она впитывает в себя летом «горстку зноя», «облачко жасмина кружевное», чтобы сберечь их в себе к зиме, и в этом похожа на память, хранящую всё светлое, тёплое.

Инна Лиснянская создаёт взаимопроникновения стихий, особенно огня и воды («вспыхнет дождь»), играет их метафизическими контрастами («пекло адово» – «ливни милосердные», «то в пекло – то в прорубь»), делает жизнь их подобием и своеобразным посредником одновременно («жизнь проходит между небом и землёю (в промежуточном состоянии? – Е.З.) / Вертикальная и зыбкая, как дождь»). Живое существо, родившееся из воды («Больше всего привлекает вода – / Это усвоила раз навсегда / Солоноватая память плода») и вскормлённое влагой («молоко неба, которое кропит и овцу и волка»), заворожено «водной утробой» и счастливо обитать в воде («хожу по дну, похожему на сад»). Вода – это и дождь, и слёзы, и Божья роса. Это наиболее жизнеспособная и жизнетворящая стихия, равная живому.

«Наследственный дар плакальщицы» – и подарок, и бремя. Слёзы светлеют до слёз покаяния и по воле Божьей высыхают, ведь сам Бог «плачет светом».

Подобия и симметрии – уже в названиях отдельных книг в структуре новой («Дожди и зеркала»). Как зеркало отражением творит подобие, так дождь, просачиваясь в землю, живёт и по ту сторону, в земле.

Важность подобий можно не только увидеть, но и услышать в стихах Инны Лиснянской. Плавно, просто и величаво читая свои стихи, она чуть дольше привычного протягивает гласные звуки, особенно в конце стихотворных строк. Однако пары рифменных созвучий, крыльев хиазмов и прямых линий параллелизмов внутри одного стихотворения произносит одинаково, не модулируя голосом отличие явленных в них истин, а наоборот, маркируя их подобие.

Люди отчуждают лирическую героиню, желая видеть её «другой» – безумной («в смирительных, куда меня вы прочите…»), арестанткой («каторжанская тропа»). Но она остаётся самой собой – человечной, жалостливой, надмирной («Не мучайте меня – умру от жалости, / Мне жалко вас, не мучайте меня»). Лирическая героиня «с детства приучена прощения просить» и способна «встать перед миром на колени». Несмотря на почти непреодолимые препятствия – наветы, коллективное отступничество от Бога (в ранних книгах), потерю самого дорогого человека (в поздних книгах), лирическая героиня продолжает светло чувствовать («…неистребимы надежда, вера и любовь»). И мир воскресает «игрушкой», ведь «шедшая в огонь, сжегшая мосты, чёрная от дыма» – цела. Не просто ощущение родства с людьми или духовное их «присвоение», но ощущение их в себе («Но чьё-то дыханье во мне остаётся, / и чьё-то во мне разрывается сердце»), срастание с ближними и отождествление их с собой («Не ищите меня, не ищите, / На себя же наткнётесь в итоге») сопровождают лирику Инны Львовны.

Лирическая героиня с её «одиноким даром» и «странностью любить людей и избегать людей» допускает к себе только истинно близких. Инна Лиснянская с трепетом проводит через книгу «Птичьи права» дорогих сердцу творческих людей, в первую очередь супруга Семёна Липкина, образ которого воссоздан во многих стихотворениях книги. Способы соприкосновения с классиками (А. Ахматова, М. Цветаева, О. Мандельштам) и современниками (Б. Окуджава, А. Солженицын, О. Чухонцев, Н. Иванова, Ю. Алешковский) различные – это посвящение (Муза. Ю. Алешковскому), аллюзия («Я в замшевых варежках пальцы свои / От смутного страха сжимала»), реминисценция («У нищих прошу подаяния, / Богатым сама подаю…»), цитация («в первом «Камне»), полемика с цитатой («Стихи из ничего растут, а не из сора»), вовлечение в текст имени или фамилии («Мы разговляемся в складчину у Ивановой, / Нашей коллеги, живущей через забор»), создание лирического персонажа (сосед-затворник О. Чухонцев, чья «речь как птичий голос доходчива»). Особая находка – частичная центонность в венке сонетов «В госпитале лицевого ранения»: эпиграфы к сонетам, взятые из Блока, Цветаевой, Сологуба, Некрасова, Случевского, Мандельштама, Лермонтова, Пастернака, Ахматовой, Волошина, Липкина, Баратынского, Тургенева, Ходасевича, вплетаются и в тексты этих сонетов как самостоятельные строки.  

Реалии жизни Инны Лиснянской (уход за ранеными в госпитале лицевого ранения, «родные места от бакинской лозы до креста на лесистой московской окраине» – Баку, Москва, Переделкино) конкретны, но сквозь эту конкретику проступает символика («нет иллюзорней и нету отчётливей»). Так, мотив «виноградного света» исходит и от корзины с виноградом, которую в детстве лирической героини в Баку, «как чашу света», везёт ослик, и из души лирической героини. Эти сияния сливаются, как сопряжены в книге бакинский ослик и осёл из Библии, на котором в Иерусалим въехал мессия, бакинская крепость и священные ворота Иерусалима.   

Художественное открытие Инны Лиснянской – чувственная лиризация отношений пожилых возлюбленных, достигающая невероятного подъёма в знаменитом «Гимне», состоящем из 13 озаглавленных, способных бытовать автономно текстов. «Ничего из любви и в старости не ушло…». Любовь в преклонные годы, когда «ноги утратили гибкость лоз», а «сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз», не обескровлена, ведь она «появилась Песне благодаря». Чувственная любовь здесь столь и возвышенна. «Лишь любовь не прошла, потому что одна она / Суть пространства и времени».

Явь и символ, как нередко происходит в поэзии Инны Лиснянской, прорастают друг в друга – в ванной комнате лирическая героиня купает возлюбленного «в своей глубокой любви», фимиам «пенится, словно шампунь», милый «стар, как вечнозелёное море»… Немолодость любящих столь разительна, что невольно возникает ситуация Эдема как утра их любви.

Библейские («Я – твоя Суламифь, мой старый царь Соломон»), а также иные интертекстуальные образы («…говорить тебе о весне, чьи незабудки, как танцовщицы Дега») здесь не случайны. Живописуя любовь пожилых людей, женщина-поэт абсолютно нуждается в ином, символико-мифологическом плане – ведь «славен духом мужчина, женщина – красотой». В лексическом поле гимна любящая и любимая уподобляет себя блоковской «жене» – России («потому что жена я твоя – Россия твоя»).

В «Гимне» и других гимнах любви запечатлено редкое по силе любви соединение творческих людей – супружеский союз Семёна Липкина и Инны Лиснянской. Их отношения характеризует ответ Инны Лиснянской на вопрос в интервью Анне Саед-Шах.

– Вы с Семёном Израилевичем никогда не примыкали ни к каким группам?

– Только друг к другу.

После смерти любимого лирическая героиня (и, безусловно, автор) бытует в трагическом, замкнутом состоянии послесмертия. На время всё замирает, живёт лишь текст, который у Лиснянской не может не жить. Рождается книга стихов «Без тебя», направленная к Семёну Липкину. Обращение к умершему возлюбленному продолжается и в других книгах: «И вся жизнь предо мной проплывает как некие кадры, где ты жив», «Скоро год, как нет тебя наяву» (Из книги «Иерусалимская тетрадь»). Любимый оставил на земле свою половину, чтобы «величальную пела», и «подпевают ей птицы».

Смерть становится частью жизни, она неизбежна, к ней нужно быть готовым, но возможно ль избрать её? «Я упаду лицом, / Когда конвойные / Прошьют меня свинцом?!..». «Под соловьиный напев блаженно умру / В обнимку с морозом». Что легче перенести – Голгофу или блаженство Воскресения?.. В «конвойных» здесь угадывается всё то же время, которое похоже с лирической героиней как «конвоиры и беглецы».

Умирание отнимает движение у живого («видишь, сижу я с закушенною губою / двадцать девятые сутки перед окном»), наделяя им мёртвого. Возлюбленный растворился в окружающем мире, стал природой, и любящей «жутко на неё смотреть сейчас». Но ощущение красоты мира вдруг приходит к лирической героине как откровение («Мир, до чего ж красив ты!»). «И неожиданно, как божество, / Лунное млеко. / Кроме любви, и нет ничего / У человека».

Лирическая героиня «Птичьих прав» жалеет «всех ушедших», жука и «более всех – ангела»… 

Какое существо между птицей и поэтом – не ангел?.. Мы все горние. «Тем уж чудесна земля, что небо – есть нимб её».

Елена Зейферт

2008–2009

(Впервые опубликовано в журнале «Знамя».

Текст для «45-й параллели» предоставлен автором).

А что за гробом? – Музыка и берег

Книга Инны Лиснянской «Музыка и берег»* – заснеженная русская равнина, скорее всего вечерняя, с мерцающими огоньками малолюдного селения, огоньками, дающими надежду

заплутавшему путнику на кров и ночлег.

Эта книга – быстро начертанная на синеватом листе партитура, где ноты – ласточки на телеграфных проводах, – как не вспомнить, что ласточка – метафора Психеи-души в немеркнущей греческой мифологии, которая всё равно живее, чем современная материалистическая парадигма.

Светлая скорбь. То ли реквием, то ли акафист. Реквием по уходящему бытию, но эта скорбь – всё небо, где можно окликнуть и можно откликнуться:

Значит – не Ничто, но Нечто, значит, за бытием – инобытие, и акафист звучит в его честь, и так пронзительно «звенит колокольчик сопрано», наверное, так он звучал много лет назад «в зале на 118 коек» (в цикле сонетов «В госпитале лицевого ранения»).

Чистое «си», взятое вначале, торжественно проплывает благовестным звоном через всю книгу, придавая корпусу стихотворений облик именно книги, а не сборника стихов. Семантическая кантилена (плавность, напевность) погружает читателя в ненасильственно укрощённую – уговорённую – стихию чистой лирики, и аналоги не находятся: так самобытно, с только ему присущими обертонами звучит голос поэта. Эти стихи действительно хочется петь, но как спеть их музыку, которая, по словам автора, «держится ни на чём», как всё мироздание, как всё Творение, из ничего и сотворённое? Слово Творца, посланное открытой душе, Творцу же и возвращается, чудно в кристалле души преломлённое, как преломляется хлеб в таинстве причастия…

Казалось бы, о чём писать стихи, когда в жизни не происходит ни судьбоносных событий, ни захватывающих приключений, ни увлекательных путешествий? Но счастливая особенность истинного поэта в том и состоит, что для него простая обыденная жизнь – событие, приключение, путешествие. Строго говоря, для поэта не существует обыденной жизни – слишком высока интенсивность его восприятия и острота осознания. Древние говорили, что можно познать Вселенную, не выходя из дома, – они наверняка были поэтами. Поэт и не выходит из своего дома (даже если он летит в самолете рейсом Москва– Лозанна) – из своей души, из этого вечного дома без стен и крыши. И чтобы дыхание перехватило восторгом, поэту не обязательно кататься в гондоле или любоваться Ниагарским водопадом,

Достаточно выйти в свой сотни раз виденный дачный садик, а то и вовсе просто сидеть

Одушевление, одухотворение окружающего – без устали, без табу, без предела – вот чем занимается поэт, и в апофеозе технократии – в компьютерном «окне» он видит то, чего не взломать никакому хакеру:

Но в то же время отношение к вещам у Лиснянской отнюдь не священнодейственное: поэт слишком любит Бытие, на быт сил не хватает. Да и, как гласит суфийская мудрость: «Когда входят в дом, смотрят на Хозяина, а не на утварь».

На эту тему (о Хозяине и об утвари) есть в книге «Музыка и берег» одно стихотворение, поражающее спокойствием интонации при устрашающей трагичности смысла. Оно небольшое – всего восемь строк, но что это за строки!

В книге много трагичного – ровно столько, сколько в самой жизни. В книге много света – ровно столько, сколько нужно, чтобы могла существовать жизнь. И пусть этот свет – закатный, и видна чётко очерченная солнечной алостью черта, увы, не только горизонта, автор верит, что там, за чертой, – не пустота, которая, как писал Бродский, «и вероятнее, и хуже ада»:

Низкий жанр чужд Лиснянской, хотя она не чурается прозаизмов: «За тебя зелёных тыщу / Отдала, дружок», – пишет она в «Оде компьютеру», и сленг в первой строке смягчён обращением («дружок») к вещи как к живому существу. Так же чужды Лиснянской высокопарность, пафос «высокого штиля», хотя высокородная лексика, как и просторечье, органично вплетается в поэтическую ткань: «Я пыл души влагала во слова, / Она во славу Господа горела», – сказано о свече. Муза Лиснянской говорит

И в этом её современность, и в том ещё, что поэт не разделяет свою судьбу и судьбу России, которая нынче  «чем не Вавилон?». В целом же поэтический строй книги Лиснянской высок и строг, разноплановость лексики – как переход из регистра в регистр, из тональности в тональность. Контекст, собирающий мозаику текстов в единое целое, создается исключительно самобытной интонацией: минор с улыбкой, мажор со слезой, – и как тут не вспомнить православную литургию…

Эти стихи можно не заметить, но – как мы не замечаем воздух, который вдыхаем, как не замечаем вкус воды за растворёнными в ней «ингредиентами», – а ведь только вода утоляет жажду. Чистоту, незамутнённость шлаковыбросными дискурсивными экзерсисами времени вообще заметить трудно, ибо она прозрачна, проницаема и распахнута во всё пространство. Разве мы замечаем пространство? Нет, наше внимание сосредоточено на загромождающих его предметах, из коих самыми важными, разумеется, являемся мы сами.

Способны ли мы ещё сочувствовать, сопереживать, сострадать? Автор книги от нас этого не требует: предельной открытости и незащищенности сопутствует известная застенчивость души, которая во всех мирских передрягах осталась девственной, и здесь бессильны и возраст плоти, и карательные государственные органы.

У Инны Лиснянской есть все качества для того, чтобы стать национальным народным поэтом: мастерская простота, соотнесённость личного переживания с общечеловеческими, актуальность и ясность мысли, точность метафор, ненарочитая благородная красота классического слога без красивостей и вычуров. К сожалению, современное российское общество с некоторых пор стало глухо к поэзии, и виноваты в этом по большей части сами носители культуры, профанирующие её эпатажем, китчем и постмодернистскими вывертами. Сказанное к Лиснянской не относится: она высоко держит планку русской поэзии, являя один из самых привлекательных на сегодняшний день её (поэзии) обликов.

---

*Инна Лиснянская. Музыка и берег. СПб: Пушкинский фонд, 2000

Элла Крылова

Август 2000

Санкт-Петербург

Иллюстрации:

фотографии Инны Лиснянской разных лет;

обложка книги ИЛ «Хвастунья. Вспоминательная проза»;

Инна Лиснянская и Семён Липкин, Нью-Йорк, 1989

Творчество