Юность
А помнишь, жасминовый вечер,
Черешен тугих аромат,
Каштанов упругие свечи,
Звёзд яркий, мерцающий сад
На влажном, распахнутом небе?..
Когда это было?..
Давно...
Как будто механик-волшебник
Мне памяти крутит кино.
Друзей вдохновенные лица,
Родительских рук благодать…
Придётся ещё научиться
Скорбеть, ненавидеть, терять.
Прибой белопенный сирени –
Дурманный, душистый накат,
И шёпот, и звуки, и тени,
И свист соловьиных цитат.
Горенья высокое пламя,
Любовь и надежды со мной,
И юности яркое знамя
Летит над весёлой землёй.
И в том же стремительном ритме
Земля по орбите кружит.
А жизни открытую книгу
Ещё прочитать предстоит...
В поезде
Я давно не ездила на поезде –
самолёт привычнее мне стал.
Помнишь как гудков весёлых посвистом
заполошный нас встречал вокзал,
на посадке крики и сумятицу,
мамин на дорожку поцелуй,
ситцево-поплиновые платьица,
крик носильщика: «Посторонись, не озоруй»?
Как мелькали мимо полустаночки,
деревеньки, церкви и плетни,
как взлетали ярко полушалочки:
«В добрый путь», – махали нам они.
На стоянках – женщины горластые,
молодой картошки аромат,
огурцы колючие, бокастые,
с воблой старый инвалид-солдат,
курских яблок смачное хрустение,
тульский пряничек душист, медов, упруг.
Радость распирала средостение,
и попутчик был мне брат и друг.
Вместе ели жареную курицу,
на перронах купленную снедь.
За окном неслись домишки, улицы,
поле, солнца огненная медь,
Украина: стайки хат белёные,
строй пирамидальных тополей,
палисады, мальвы с терриконами –
повседневность мирная людей.
В тамбуре весёлой сигаретою
разжигали долгий разговор,
тайнами делились и секретами
под колёс ритмичный перебор.
Молодые, искренние, дерзкие
(анекдоты, песни да стихи),
и бескомпромиссные, и резкие,
с ворохом наивной чепухи…
Ложечка звенела в подстаканнике,
тёмным янтарём качался чай.
Мимо рощи, луга и ольшаника
к морю мчался поезд, в южный край...
Ехать бы и ехать так без цели,
чтоб сменялись реки и леса,
чтоб навстречу поезду летели
и в глаза глядели небеса.
Воспоминание
Сентября литое золото.
свет разлит во все концы.
Где-то там, за горизонтом,
с севера летят гонцы.
Облаками нашпигована,
синь бескрайняя слепит,
птица вольная раскованно
плавно надо мной парит
И припомнились вдруг живо
мне другие небеса:
чайка в синеве кружила,
и звенели голоса.
Что это – мираж ли, морок?
Ярко, аж до слез в глазах:
детство, Сочи, дом у моря,
виноградная лоза
и инжира необъятный
в перевитых жилах ствол,
а под ним – в дрожащих пятнах
самодельный старый стол.
В белой шляпе, в брюках белых,
угощает всех мой дед
рыбой и арбузом спелым –
сам готовил он обед.
И счастливое блаженство
тех давно ушедших лет,
дней сентябрьских совершенство,
золотистый, ясный свет...
Словно он оттуда душу
озарил на склоне дней,
звуки, запахи обрушил
нежной родины моей.
Июльский дождь
На цыпочках дождь проскользнул на веранду,
и затанцевал, и затренькал, зацокал.
Дрожали, дышали соцветья герани,
потоки текли с затуманенных стёкол.
Июльское счастье. И радость внезапна
сверкающих капель в сиянии солнца.
Развеялась туч серокрылая завесь,
И вылилась влага до синего донца.
Открылись, зарделись пунцовые розы,
и в их лепестках расцвели адаманты.
Казалось, поддавшись внезапно гипнозу,
весь сад от восторга вдруг встал на пуанты.
И паром исходит прогретая почва,
плывёт он клубами над тёплой лужайкой.
И гром, удаляясь, все глуше рокочет…
И дружно кричат воробьи-попрошайки.
* * *
Голос, яркий, как сияние,
Разливался надо мной.
Было всё в нем: обещание,
Безмятежность, и отчаянье,
И сомненье, и покой.
Будоражил, звал и радовал,
Гладил тёплою рукой,
Сокровенный смысл угадывал
В суетной тщете земной.
Что-то грозно-неохватное
Подступало и несло
Золотую мою лодочку –
Потеряла я весло…
Мысль и чувство стали музыкой.
Стала музыкою я.
Стали лишнею обузою
Все приметы бытия.
И когда с последним тремоло
Разразилась тишина,
Я была за гранью времени –
Там, где нет его.
Одна.
* * *
Страшное время, глядящее совиными глазами пустоты и неизвестности.
Время карантина, рифмующегося с карателем.
Мы ещё на земле, но уже в каком-то другом измерении и местности,
В изоляции от любимых людей, друзей и приятелей,
от травы и весенних деревьев, от воздуха,
от жизни, привычной, простой и понятной,
в каменном мешке города – неживого, грозного,
в параличе несвободы и невнятности.
Ощущенье болотистой почвы – зыбкой, неверной,
отсутствие перспективы и опоры.
Разлюли-малина для невероятнейших слухов и скверны,
кажется, что ложью забиты все поры.
И это невидимое, отвратительное НЕЧТО
вползает в сознание клещом страха,
ужасом необоримым скрежещет:
хочу – помилую, хочу – задушу, превращу тебя в горстку праха.
При коронавирусе теряются вкус и обоняние.
Но значит, не всё потеряно, если после грозы
пьянит по-прежнему тополиных почек дыхание,
и сияние капель дождя на берёзе прозрачней слезы,
и майское солнце утешает, играя лучами.
«Всё пройдёт, и это тоже пройдёт», – сказал Соломон.
Вечно ничто не длится.
Ми́нут и эти напасти, беда и печали,
и жизни вкус обязательно возвратится.
Южная ночь
Памяти мужа Юрия Ряховского
Как ночь нежна! (Ты помнишь тот роман,
который в юности читали с упоеньем?)
Волшебно извиваются растенья
под лунным светом, реют светляки,
и южный свод разверзся звёздной бездной…
Воспоминанья так ли бесполезны?
Они – моё лекарство от тоски.
Летит, звучит чарующее скерцо…
Промытый кровью собственного сердца,
бесценный опыт жизни и любви
в бездонной глуби памяти лови!
И слышишь музыку морской волны и ноты
парящие гортанных чаек, и длинноты
повисших пауз, непроизнесённых фраз…
В лиловый, запредельно поздний час
впряглись лады диезов и бемолей.
границы стёрлись между волей и неволей.
Как ночь нежна от нежности магнолий,
от нашей нежности в брильянтах звёздной соли –
на долгий путь тут хватит про запас!
И мирозданье обнимает нас.
* * *
Плывёт мелодия над городом,
Купая ноты в звонком воздухе,
Плывёт над грохотом и топотом
Сквозь дымку сизую, морозную.
Скользит в дворы и закоулочки,
Кружит над быстрыми прохожими.
А я иду шажком прогулочным,
Где чистый снег непотревоженный.
И радость ручейком таинственным
Мне прямо в душу проливается,
Как будто вот он, мой единственный,
Идёт навстречу, улыбается.
Какие там играют лабухи,
В каких небесных эмпиреях?
Да с ними просто сладу нет! –
Но люди смотрят чуть добрее.
Их лица светом озаряются,
Стряхнув с себя оковы холода,
Когда средь бед и неурядицы
Звучит мелодия так молодо.
* * *
Вот скрипнула сухая половица,
в ночи вскричала потревоженная птица,
заплакало дитя за тонкою стеною,
но это не разрушило покоя,
текучей тишины не возмутило,
а лишь усилило и перевоплотило
в неё всю обступающую данность,
сгустило в звёздно-бледную туманность.
Я в ней, как в коконе, качаюсь одиноко,
пока зари полоска на востоке
не разгорится, заполняя небо,
и солнце выловит тугой, незримый невод.
И высветится стол с черновиками,
что прорастают новыми стихами,
строфа, что рифмой сцеплена в кольцо,
и от бессонницы усталое лицо,
на полках – корешки любимых книг
и утра раннего неповторимый миг.
Витичев
Эти звёзды и бездны,
Эти всполохи, свет, –
Промелькнёт и исчезнет
Из Вселенной привет.
В октябре бронзозвонном
Под шуршащий припев
Высшей пробы – червонным
Златом сыплет с дерев.
Терема расписные –
Вековые леса,
И дубы-постовые
Достают небеса.
Над Днепровским разливом
Неоглядным стою.
Древней кручи извивы.
Ветры в соснах поют.
Облака, отражаясь,
Проплывают в реке
Лебединой державой
К островам вдалеке,
Где сливается с небом
Голубая вода.
Это быль или небыль? –
Это жизни страда.
Где был град Святополка –
Всё холмы да холмы.
Древней Руси осколки
В буераках немых!
Витичéвского стража
Княжий верный оплот,
Печенег с силой вражьей
В Киев-град не пройдёт.
От кочевничьих армий
Граду стольному – щит.
А эолова арфа,
Из тех далей звучит.
* * *
Тут жил Мартин Лютер, там – братья Грим.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И всё это помнит и тянется к ним.
Всё живо.
Б. Пастернак. «Марбург»
Марбург, Марбург меня закружил
в своих улочках, узких и тесных.
Ломоносов когда-то здесь жил,
Пастернак бредил Идой прелестной.
И с предчувствием странным ждала
я какого-то тайного знака –
словно в гости к Поэту, пришла
я на улицу Пастернака.
И под тихим и нежным дождём
что идёт еле слышно, с опаской,
открывается город, как том,
братьев Гримм удивительной сказкой.
Современности бросив: «Прости!», –
погружаешься в Средневековье
Век мой, мир, отступи, отпусти,
ухожу под иные покровы.
В хаос готики, в кутерьму
крыш и домиков яркую кану.
С родовою тоской обниму
синагоги разрушенной камни.
В замке рыцарском на краю
каменистого, мощного склона
в том ли времени, в этом стою,
всем открыта ветрам иступлённым.
Барельеф выбит в камне: сидят
век за веком друг друга напротив
дружно рыцари, вепря едят –
свой трофей на удачной охоте.
И красотка-трактирщица им
в кружки пиво льёт щедрой рукою.
А столетья суровой рекою
омывают теченьем своим.
* * *
Тучи сгущаются низкие.
Вот и кончается год.
Где вы, любимые, близкие?
Нету уже никого.
Песней простой, незатейливой
душу мне не береди.
Хмурой ноябрьскою теменью
заволокло все пути.
Вóроны, вóроны, вóроны…
Смерти богато жнивьё,
и на четыре все стороны
с криком летит вороньё.
Но разложу фотографии –
лиц дорогих хлынет свет,
сквозь чёрно-белую графику
из стародавних тех лет.
Время кровавое, трудное.
Фронт. Полыхает стерня.
Божьим ли промыслом, чудом ли
выжили в вихрях огня?
Боже, какие счастливые! -
нянчат детей на руках
рядом с цветущею сливою,
смех на устах и в глазах.
Плещутся в море, как рыбины,
с рюмкой сидят за столом.
Годы торосами дыбились,
рушилось всё – но не дом.
Мама – красавица юная,
рядом отец молодой...
Веет ли снежною вьюгою,
день ли царит золотой –
вьётся лучистая, светлая,
лёгкая ткань бытия,
дача весёлая, летняя,
наша большая семья.
Длится любовью наполненный
памяти нитью живой
солнечный, яблочный полдень, и –
все вы в обнимку со мной.
Вы мне опорой, подмогою
будьте в тяжёлом пути –
страшной и тёмной дорогою
долго придётся идти.
© Инна Ряховская, 2022.
© 45-я параллель, 2022.