Иннокентий Анненский

Иннокентий Анненский

Вольтеровское кресло № 24 (336) от 21 августа 2015 года

На чёрном бархате постели

 

Из книги «Тихие песни»

 

Бесконечность

 

Девиз Таинственной похож

На опрокинутое 8:

Она – отраднейшая ложь

Из всех, что мы в сознанье носим.

 

В кругу эмалевых минут

Её свершаются обеты,

А в сумрак звёздами блеснут

Иль ветром полночи пропеты.

 

Но где светил погасших лик

Остановил для нас теченье,

Там Бесконечность – только миг,

Дробимый молнией мученья.

 

На пороге

(Тринадцать строк)

 

Дыханье дав моим устам,

Она на факел мой дохнула,

И целый мир на Здесь и Там

В тот миг безумья разомкнула,

Ушла, – и холодом пахнуло

По древожизненным листам.

 

С тех пор Незримая, года

Мои сжигая без следа,

Желанье жить всё жарче будит,

Но нас никто и никогда

Не примирит и не рассудит,

И верю: вновь за мной когда

Она придёт – меня не будет.

 

Идеал

 

Тупые звуки вспышек газа

Над мёртвой яркостью голов,

И скуки чёрная зараза

От покидаемых столов,

 

И там, среди зеленолицых,

Тоску привычки затая,

Решать на выцветших страницах

Постылый ребус бытия.

 

Опять в дороге

 

Когда высоко под дугою

Звенело солнце для меня,

Я жил унылою мечтою,

Минуты светлые гоня...

 

Они пугливо отлетали,

Но вот прибился мой звонок:

И где же вы, златые дали?

В тумане – юг, погас восток...

 

А там стена, к закату ближе,

Такая страшная на взгляд...

Она всё выше... Мы всё ниже...

«Постой-ка, дядя!» – «Не велят».

 

 

Третий мучительный сонет

Строфы

 

Нет, им не суждены краса и просветленье;

Я повторяю их на память в полусне,

Они – минуты праздного томленья,

Перегоревшие на медленном огне.

 

Но всё мне дорого – туман их появленья,

Их нарастание в тревожной тишине,

Без плана, вспышками идущее сцепленье:

Моё мучение и мой восторг оне.

 

Кто знает, сколько раз без этого запоя,

Труда кошмарного над грудою листов,

Я духом пасть, увы! я плакать был готов,

 

Среди неравного изнемогая боя;

Но я люблю стихи – и чувства нет святей:

Так любит только мать, и лишь больных детей.

 

Из книги «Кипарисовый ларец»

 

Свечку внесли

 

Не мерещится ль вам иногда,

Когда сумерки ходят по дому,

Тут же возле иная среда,

Где живём мы совсем по-другому?

 

С тенью тень там так мягко слилась,

Там бывает такая минута,

Что лучами незримыми глаз

Мы уходим друг в друга как будто.

 

И движеньем спугнуть этот миг

Мы боимся, иль словом нарушить,

Точно ухом кто возле приник,

Заставляя далёкое слушать.

 

Но едва запылает свеча,

Чуткий мир уступает без боя,

Лишь из глаз по наклонам луча

Тени в пламя бегут голубое.

 

Смычок и струны

 

Какой тяжёлый, тёмный бред!

Как эти выси мутно-лунны!

Касаться скрипки столько лет

И не узнать при свете струны!

 

Кому ж нас надо? Кто зажёг

Два жёлтых лика, два унылых...

И вдруг почувствовал смычок,

Что кто-то взял и кто-то слил их.

 

«О, как давно! Сквозь эту тьму

Скажи одно, ты та ли, та ли?»

И струны ластились к нему,

Звеня, но, ластясь, трепетали.

 

«Не правда ль, больше никогда

Мы не расстанемся? довольно?..»

И скрипка отвечала «да»,

Но сердцу скрипки было больно.

 

Смычок всё понял, он затих,

А в скрипке эхо всё держалось...

И было мукою для них,

Что людям музыкой казалось.

 

Но человек не погасил

До утра свеч... И струны пели...

Лишь солнце их нашло без сил

На чёрном бархате постели.

 

В марте

 

Позабудь соловья на душистых цветах,

Только утро любви не забудь!

Да ожившей земли в неоживших листах

     Ярко-чёрную грудь!

 

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой

Только раз и желала она –

Только раз напоил её март огневой,

     Да пьянее вина!

 

Только раз оторвать от разбухшей земли

Не могли мы завистливых глаз,

Только раз мы холодные руки сплели

И, дрожа, поскорее из сада ушли...

     Только раз... в этот раз...

 

Старая шарманка

 

Небо нас совсем свело с ума:

То огнём, то снегом нас слепило,

И, ощерясь, зверем отступила

За апрель упрямая зима.

 

Чуть на миг сомлеет в забытьи –

Уж опять на брови шлем надвинут,

И под наст ушедшие ручьи,

Не допев, умолкнут и застынут.

 

Но забыто прошлое давно,

Шумен сад, а камень бел и гулок,

И глядит раскрытое окно,

Как трава одела закоулок.

 

Лишь шарманку старую знобит,

И она в закатном мленьи мая

Всё никак не смелет злых обид,

Цепкий вал кружа и нажимая.

 

И никак, цепляясь, не поймёт

Этот вал, что ни к чему работа,

Что обида старости растёт

На шипах от муки поворота.

 

Но когда б и понял старый вал,

Что такая им с шарманкой участь,

Разве б петь, кружась, он перестал

Оттого, что петь нельзя, не мучась?..

 

Лунная ночь в исходе зимы

 

Мы на полустанке,

Мы забыты ночью,

Тихой лунной ночью,

На лесной полянке...

Бред – или воочью

Мы на полустанке

И забыты ночью?

Далеко зашёл ты,

Паровик усталый!

Доски бледно-жёлты,

Серебристо-жёлты,

И налип на шпалы

Иней мёртво-талый.

Уж туда ль зашёл ты,

Паровик усталый?

Тишь-то в лунном свете,

Или только грёза

Эти тени, эти

Вздохи паровоза

И, осеребрённый

Месяцем жемчужным,

Этот длинный, чёрный

Сторож станционный

С фонарём ненужным

На тени узорной?

Динь-динь-динь – и мимо,

Мимо грёзы этой,

Так невозвратимо,

Так непоправимо

До конца не спетой,

И звенящей где-то

Еле ощутимо.

 

27 марта 1906. Почтовый тракт Вологда – Тотьма

 

Мучительный сонет

 

Едва пчелиное гуденье замолчало,

Уж ноющий комар приблизился, звеня...

Каких обманов ты, о сердце, не прощало

Тревожной пустоте оконченного дня?

 

Мне нужен талый снег под желтизной огня,

Сквозь потное стекло светящего устало,

И чтобы прядь волос так близко от меня,

Так близко от меня, развившись, трепетала.

 

Мне надо дымных туч с померкшей высоты,

Круженья дымных туч, в которых нет былого,

Полузакрытых глаз и музыки мечты,

 

И музыки мечты, ещё не знавшей слова...

О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,

Чтоб мог я стать огнём или сгореть в огне!

 

Снег

 

Полюбил бы я зиму,

Да обуза тяжка...

От неё даже дыму

Не уйти в облака.

 

Эта резанность линий,

Этот грузный полёт,

Этот нищенски синий

И заплаканный лёд!

 

Но люблю ослабелый

От заоблачных нег –

То сверкающе белый,

То сиреневый снег...

 

И особенно талый,

Когда, выси открыв,

Он ложится усталый

На скользящий обрыв,

 

Точно стада в тумане

Непорочные сны –

На томительной грани

Всесожженья весны.

 

Старая усадьба

 

Сердце дома. Сердце радо. А чему?

Тени дома? Тени сада? Не пойму.

 

Сад старинный, всё осины – тощи, страх!

Дом – руины... Тины, тины что в прудах...

 

Что утрат-то!.. Брат на брата... Что обид!..

Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...

 

Чьё жилище? Пепелище?.. Угол чей?

Мёртвой нищей логовище без печей...

 

Ну как встанет, ну как глянет из окна:

«Взять не можешь, а тревожишь, старина!

 

Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!

Любит древних, любит давних ворошить...

 

Не сфальшивишь, так иди уж: у меня

Не в окошке, так из кошки два огня.

 

Дам и брашна – волчьих ягод, белены...

Только страшно – месяц за год у луны...

 

Столько вышек, столько лестниц – двери нет...

Встанет месяц, глянет месяц – где твой след?..»

 

Тсс... ни слова... даль былого – но сквозь дым

Мутно зрима... Мимо... мимо... И к живым!

 

Иль истомы сердцу надо моему?

Тени дома? Шума сада?.. Не пойму...

 

Чёрная весна

(Тает)

 

Под гулы меди – гробовой

Творился перенос,

И, жутко задран, восковой

Глядел из гроба нос.

 

Дыханья, что ли, он хотел

Туда, в пустую грудь?..

Последний снег был тёмно-бел,

И тяжек рыхлый путь,

 

И только изморозь, мутна,

На тление лилась,

Да тупо чёрная весна

Глядела в студень глаз –

 

С облезлых крыш, из бурых ям,

С позеленевших лиц...

А там, по мертвенным полям,

С разбухших крыльев птиц...

 

О люди! Тяжек жизни след

По рытвинам путей,

Но ничего печальней нет,

Как встреча двух смертей.

 

19 марта 1906.  Тотьма

 

Я люблю

 

Я люблю замирание эха

После бешеной тройки в лесу,

За сверканьем задорного смеха

Я истомы люблю полосу.

 

Зимним утром люблю надо мною

Я лиловый разлив полутьмы,

И, где солнце горело весною,

Только розовый отблеск зимы.

 

Я люблю на бледнеющей шири

В переливах растаявший цвет...

Я люблю всё, чему в этом мире

Ни созвучья, ни отзвука нет.

 

Две любви
 

Есть любовь, похожая на дым:

Если тесно ей – она дурманит,

Дай ей волю – и её не станет…

Быть как дым – но вечно молодым.

 

Есть любовь, похожая на тень:

Днём у ног лежит – тебе внимает,

Ночью так не слышно обнимает…

Быть как тень, но вместе ночь и день…

 

Среди миров

 

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Её любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

 

И если мне сомненье тяжело,

Я у Неё одной ищу ответа,

Не потому, что от Неё светло,

А потому, что с Ней не надо света.

 

3 апреля 1909, Царское Село


Петербург

 

Жёлтый пар петербургской зимы,

Жёлтый снег, облипающий плиты...

Я не знаю, где вы и где мы,

Только знаю, что крепко мы слиты.

 

Сочинил ли нас царский указ?

Потопить ли нас шведы забыли?

Вместо сказки в прошедшем у нас

Только камни да страшные были.

 

Только камни нам дал чародей,

Да Неву буро-жёлтого цвета,

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

 

А что было у нас на земле,

Чем вознёсся орёл наш двуглавый,

В тёмных лаврах гигант на скале, –

Завтра станет ребячьей забавой.

 

Уж на что был он грозен и смел,

Да скакун его бешеный выдал,

Царь змеи раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.

 

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,

Ни миражей, ни слёз, ни улыбки...

Только камни из мёрзлых пустынь

Да сознанье проклятой ошибки.

 

Даже в мае, когда разлиты

Белой ночи над волнами тени,

Там не чары весенней мечты,

Там отрава бесплодных хотений.

 

Два паруса лодки одной

 

Нависнет ли пламенный зной

Иль, пенясь, расходятся волны,

Два паруса лодки одной,

Одним и дыханьем мы полны.

 

Нам буря желанья слила,

Мы свиты безумными снами,

Но молча судьба между нами

Черту навсегда провела.

 

И в ночи беззвёздного юга,

Когда так привольно-темно,

Сгорая, коснуться друг друга

Одним парусам не дано...

 

1904

 

Прерывистые строки

 

Этого быть не может,

    Это – подлог,

День так тянулся и дожит,

    Иль, не дожив, изнемог?..

  Этого быть не может,

С самых тех пор

В горле какой-то комок...

    Вздор...

Этого быть не может...

    Это – подлог...

Ну-с, проводил на поезд,

    Вернулся, и solo*, да!

Здесь был её кольчатый пояс,

    Брошка лежала – звезда,

Вечно открытая сумочка

    Без замка,

И, так бесконечно мягка,

В прошивках красная думочка...

. . . . . . . . . . . . . . . .

    Зал...

Я нежное что-то сказал,

    Стали прощаться,

Возле часов у стенки...

Губы не смели разжаться,

    Склеены...

Оба мы были рассеяны,

Оба такие холодные...

    Мы...

Пальцы её в чёрной митенке

   Тоже холодные...

«Ну, прощай до зимы,

Только не той, и не другой,

И не ещё – после другой...

    Я ж, дорогой,

    Ведь не свободная...»

– «Знаю, что ты – в застенке...»

    После она

Плакала тихо у стенки

И стала бумажно-бледна...

Кончить бы злую игру...

    Что ж бы ещё?

Губы хотели любить горячо,

    А на ветру

Лишь улыбались тоскливо...

Что-то в них было застыло,

    Даже мертво...

Господи, я и не знал, до чего

    Она некрасива...

Ну, слава богу, пускают садиться...

Мокрым платком осушая лицо,

Мне отдала она это кольцо...

Слиплись ещё раз холодные лица,

     Как в забытьи, –

       И

    Поезд ещё стоял –

      Я убежал...

    Но этого быть не может,

      Это – подлог...

День или год и уж дожит,

Иль, не дожив, изнемог...

    Этого быть не может...

   

Июнь 1909, Царское Село

_____

* Solo – один (ит.)

 

Тоска миража

 

Погасла последняя краска,

Как шёпот в полночной мольбе...

Что надо, безумная сказка,

От этого сердца тебе?

 

Мои ли без счёта и меры

По снегу не тяжки концы?

Мне ль дали пустые не серы?

Не тускло звенят бубенцы?

 

Но ты-то зачем так глубоко

Двоишься, о сердце моё?

Я знаю – она далёко,

И чувствую близость её.

 

Уж вот они, снежные дымы,

С них глаз я свести не могу:

Сейчас разминуться должны мы

На белом, но мёртвом снегу.

 

Сейчас кто-то сани нам сцепит

И снова расцепит без слов.

На миг, но томительный лепет

Сольётся для нас бубенцов...

. . . . . . . . . . . . . . . .

Он слился... Но больше друг друга

Мы в тусклую ночь не найдём...

В тоске безысходного круга

Влачусь я постылым путём...

. . . . . . . . . . . . . . . .

Погасла последняя краска,

Как шёпот в полночной мольбе...

Что надо, безумная сказка,

От этого сердца тебе?

 

Тоска медленных капель


О, капли в ночной тишине,

Дремотного духа трещотка,

Дрожа набухают оне

И падают мерно и чётко.

 

В недвижно-бессонной ночи

Их лязга не ждать не могу я:

Фитиль одинокой свечи

Мигает и пышет, тоскуя.

 

И мнится, я должен, таясь,

На странном присутствовать браке,

Поняв безнадёжную связь

Двух тающих жизней во мраке.

 

Поэту

 

В раздельной чёткости лучей

И в чадной слитности видений

Всегда над нами – власть вещей

С её триадой измерений.

 

И грани ль ширишь бытия

Иль формы вымыслом ты множишь,

Но в самом я от глаз не я

Ты никуда уйти не можешь.

 

Та власть маяк, зовёт она,

В ней сочетались бог и тленность,

И перед нею так бледна

Вещей в искусстве прикровенность.

 

Нет, не уйти от власти их

За волшебством воздушных пятен,

Не глубиною манит стих,

Он лишь как ребус непонятен.

 

Красой открытого лица

Влекла Орфея пиерида.

Ужель достойны вы певца,

Покровы кукольной Изиды?

 

Люби раздельность и лучи

В рождённом ими аромате.

Ты чаши яркие точи

Для целокупных восприятий.

 

Ich grolle nicht *

(Из Гейне)

 

Я всё простил: простить достало сил,

Ты больше не моя, но я простил.

Он для других, алмазный этот свет,

В твоей душе ни точки светлой нет.

 

Не возражай! Я был с тобой во сне;

Там ночь росла в сердечной глубине,

И жадный змей всё к сердцу припадал...

Ты мучишься... я знаю... я видал...

_____

* я не сержусь (нем.)

 

Над высью горной

(Из Гёте)

 

Над высью горной

Тишь.

В листве, уж чёрной,

Не ощутишь

Ни дуновенья.

В чаще затих полёт...

О, подожди!.. Мгновенье –

Тишь и тебя... возьмёт.