Дети рисуют
Дети рисуют так:
Домик, труба и дым.
Трудно даётся мрак
Малым и молодым.
Это всегда потом.
Прежде любой судьбы –
Поле, дорога, дом.
Дым из печной трубы.
Поле, дорога, дом.
Этот обычай прост:
Небо всегда потом –
Небо, овраг, погост.
Небо, погост, овраг,
Сосны, кресты, столбы.
Это потом, – сперва
Домик и дым трубы.
Кладбище Великанов
В Сараево есть Кладбище Великанов,
где сербы хоронят своих героев.
И у малых народов рождаются великаны:
Их приносят не аисты, а пеликаны.
Когда великан умирает, его хоронят:
Несут всем миром – а всё боятся, уронят.
Под пушечный грохот и бой барабанов
Великанов хоронят на кладбище великанов,
Где могилы – не грядки, а целые огороды,
А кресты огромны, как подъёмные краны;
И горько плачут маленькие народы –
И заживают большие раны.
Чужой
Памяти моего друга, Павла М. Бигаева
Прежде солнце в человеке,
и поют его уста,
а потом его навеки –
и по самые по веки –
вдруг заполнит темнота.
Не останется другого,
как, закрыв ему глаза,
положить его, чужого,
головой под образа.
Дом
Говорят: забудь былое;
Завтра – лекарь; знай – живи...
Завтра – время нежилое,
Как его ни назови.
Кто меня целует в темя,
Наставляя и стеня? –
Обитаемое время,
День, ушедший от меня.
Боже, не от укоризны,
От посулов – огради!
Позади всегда отчизна,
И чужбина – впереди.
Что мы сделали –
Наш дом.
Что мы сделаем –
Потом.
Мистика
Пахучим мхом укутан пень.
О, каждый пень – изрядный мистик:
Он помнит век, как будто день,
И ветку каждую, и листик.
Из древней грёзы и мольбы
Он прорастает мхом пахучим,
И на плече его могучем
Сидят семейственно грибы.
Маленькая трагедия
Виват, союз чумы и пира!
Унынье прочь, и пир горой;
Так: стоит песни гибель мира,
Когда её сложил герой.
Но тут не всё; по крайней мере,
Когда заглохнут шум и гам,
Я слышу Мери, только Мери;
Когда бы не бедняжка Мери,
Чего бы стоил Вальсингам!
Сердце-паладин
Я один из вас, но я один.
Я причастен к вам рукой и оком, –
Только сердце, сердце-паладин,
Сердце человека одиноко.
Ни друзей у сердца, ни врагов,
Ни пути, ни сна, ни пут, ни воли –
Только вера в промысел богов,
Только верность сочинённой боли.
Ни жены, ни сына, ни отца:
Сердце человеческое сиро;
Нет ему ни гроба, ни венца –
Не от мира сердце, не от мира.
По родному изведет тоской,
Хоть и чуждо и чужбин, и родин;
Отберет и разум, и покой, –
А само спокойно, словно Один.
Сердцу – как о сердце ни радей –
Что целинный луг, что после плуга.
Одинокие, сердца людей
В этом – главном – повторят друг друга.
Рушат руки троны и дворцы –
Сердце презирает и стыдится;
Все сердца на свете – близнецы,
Различаться могут только лица…
Оттого в последний, честный час
На лице не страх, а утомленье,
Что бывает сердцу откровенье:
Я один, но я один из вас.
Крупная игра
Свой замысел пускай я не свершу,
Но он велик – и этого довольно.
М. Ю. Лермонтов
Пусть не найдёт ни счастия, ни славы,
Неосторожный дух, стремящийся горе.
Одни постигли правило и право –
Другие знают толк в самой игре.
Победный дух, стяжая высь – иль дно –
Не соблюдёт проверенного броду;
Он не спасёт ни разум, ни свободу –
Но даже небо им посрамлено.
Море мира
Не касайся грубою рукою,
Не тревожь напрасно чуткой мглы;
Даже рифмою не тронь покоя,
Если спят медведи и орлы.
Сам дитя заоблачного плёса,
Мутной зыби мировых трясин,
Как отца, люблю туман белёсый,
Заплутавший, но не блудный сын…
Ризы зорь давно уже не милы;
Я люблю тебя за прель и прах,
Море мира; за твои могилы
На забытых богом островах.
Я люблю холодные руины,
Мшистый камень павших городов;
Паутину, тину и картины
Подмастерьев, но не мастеров.
Помню всё, на чём печать забвенья,
Всё, что славно, для меня мертво.
Смирный дух упадка и паденья
Глубже выражает естество.
Вспышка сверхновой
Грусть требует уюта, стен.
Весёлость хочет простора, воздуха.
В тоске человек сворачивается клубком,
желая стать точкой, раствориться, исчезнуть.
В радости воздевает руки к небу, уподобляясь звезде.
Он сияет: смотрите, каков я!
Я есть!
Быть как эхо
Лелея благость междометий
И свет неизъяснимый снов,
Я мнил исчерпать хмель столетий
Звенящими ковшами строф.
Я верил угадать истоки
И устья мира в струях строк,
Я так хотел, чтоб были строки
Неотвратимы, словно рок!
Но отрок был далёк от сути,
Не зная опыта и проб:
Нельзя понять небесных судеб,
Земных не исходивши троп.
И мне случилось откровенье
Иной любви, иной тоски:
Вся тайна – головокруженье
Над белой бездною строки…
О, надо быть слепым, как эхо, –
И стих, свободный от оков,
Как эхо, сам ответит вехам
Грядущих и былых веков.
© Ирлан Хугаев, 2011-2012.
© 45-я параллель, 2012.