Выпуски альманаха «45-я параллель»

Алексей Борычев

Мы были, и нас не бывало

Илья Валеев

Конец смуты

Князь Иван Никитич Одоевский проснулся среди ночи. Хрипел как удавленник, хватая пересохшими губами прохладный воздух горницы. И никак не мог надышаться. В едва брезжащие оконца била ноябрьская вьюга. Сиплый ветер выл, словно по покойнику. Было зябко вставать из-под угретого за ночь покрывала. Князь сделал усилие и поднялся. Грузно шагая, подошёл к образам и привычно перекрестился.
Потом жадно пил стылую от оконного сквозняка воду. Прислушался. Всё было тихо на Сретенке в ненастный час. Сторожа у рогаток попрятались по избам, словно зная, что и вору такая непогода не по нутру. Изредка побрёхивали собаки, подвывая ветру.
Иван Никитич оглянулся на постель, белевшую как саван, и поймал долгий взгляд супруги. Не увидел, нет, скорее угадал его в полутьме горницы. Знал, что княгиня проснулась от его хрипа. Вернулся на полати и сел у неё в ногах.

Галия

Выходя из глины

* * *
 
Дом – это 
осколок дороги, 
к которому можно
прижаться во время
странствий
 
* * *
 
Тень абажура
наклоняет комнату
в нежность
 
* * *
 
Эхом дождинки
окутано сердце
ландыша
 
* * *
 
Словом «насквозь»
натянуты струны
скрипок
 
* * *
 
Утро – жемчужина
птицы
 
* * *
 
Лицо – это море,
навсегда потерявшее
берег
 
* * *
 
Губы – утёнок
нежности
 
* * *
 
Рука – это веточка
пульса
 
* * *
 
Краешек зимнего
дня обнимает
Африка
 
* * *
 
Как быстро цветок
двигает солнце
к маю
 
* * *
 
Крылья
у птицы
кончаются
ветром
 
* * *
 
Просыпаюсь в ладонях –
и утро ныряет
в лицо
 
* * *
 
В раненом сердце
даже фиалка –
гвоздь
 
* * *
 
С нежностью женщины
земля прижимается
к снегу
 
* * *
 
В слове «сова»
блуждает осколок
света
 
* * *
 
Разбившись о ветер…

Юлия Долгановских

Четыре гвоздя Борхеса

Михаил Ковсан

Пожив немного в вечности

Константин Кравцов

Должно быть, умер и за них

О «ледяном атеизме» Георгия Иванова*
 
Акцент-45: Раздел, посвящённый Георгию Иванову
 
Уже много-много лет назад, в августе 1958-го, на юге Франции, в «богомерзком Йере» умер «первый поэт эмиграции», «жуткий маэстро, собирающий весьма ядовитые цветы зла», как отозвался о нём кто-то из эмигрантов. По поводу сей характеристики можно было бы заметить, что, например, в Чернобыльской зоне неотравленных цветов не бывает, но всё же они – цветы и при всей своей отравленности – живые в отличие от вошедших в моду пластиковых имитаций.
Именно это и хочет сказать Иванов, начиная свой «Распад атома» таким признанием: «Я дышу. Может быть, этот воздух отравлен? Но это единственный воздух, которым мне дано дышать».
То, что воздух отравлен, знает теперь каждый. Как и то, что другого воздуха нет и, скорее всего, отравление будет лишь нарастать.

Юрий Макашёв

Точка росы

Дмитрий Пилипенко

Сон и бессонница

Игорь Столяров

Синоптическая иллюзия

Ася Шевцова

Понимай меня, понимай