Страшно короток каменный век.
Оказалось, что сердце не камень.
Просто вышел вовне человек,
И его закололи штыками.
Март месяц имени языческого бога войны
Печальный снег к лопате вяло липнет,
Унылый дворник на снегу чернеет,
Карл Люксембург гуляет с Розой Либкхнет,
Но почему-то объясниться не умеет.
По краю дня прохладные берёзки,
И, сам не зная, что всё это значит,
Зелёный танк стоит на перекрёстке
И жерло пушечно в туманну даль таращит.
Идёт весна с заснеженных покосов
И наш покой преступный нарушает.
Голодный, но скучающий философ
И сам не верит, и другим мешает.
И жаль его: зачем он помешался?
И жаль его: он, как туман был розов.
И жаль его: свихнулся и вмешался
В решенье нерешаемых вопросов.
...Чужие дети летом на поляне
Немного пели. И туман сгущался.
Один из них уехал в грустном танке
И до сих пор назад не возвращался.
Во тьме побед мерцают пораженья,
Для малых сих лишенья и смущенье...
Знакомых слов случайное сложенье
На грустные наводит размышленья.
По склонам гор спешит жених к невесте.
И так уже немало задержался!
...Я ждал тебя на том же самом месте,
Но почему-то снова не дождался.
Не избежать ни времени, ни места.
Во всём, во всём мы виноваты сами...
Холодная, голодная невеста
Удивлена, и хлопает глазами.
А мы не знаем, где бы нам хотя бы...
Известный холод остро ощущаем.
Все уезжают, да и нам пора бы,
Да вот куда, мы всё ещё не знаем.
А снег уже давно тихонько тает,
И кажется, что стало меньше света...
Что здесь нас ждёт? Что там нас ожидает? –
Напрасный труд, вопросы без ответа.
И только сердце глупое смеётся...
Оно такой ещё не знало жажды!
Всё повторится, всё ещё вернётся,
С тобой мы снова встретимся однажды.
«Луна, собака, ночь, немного мыла...» –
Так пели ночью дети в интернате.
Всё это было, было, было, было...
И грустно липнет мокрый снег к лопате...
* * *
Из никуда в никуда перелёты,
Песенок глупых лихое звучанье...
Всё осыпается птичьим помётом,
Всё возвращается в ложь умолчанья.
Сухо и тихо. Не дивное ль диво?
Пар только выпущен первоначальный...
Всё начиналось смешно и красиво,
Всё оказалось темно и печально.
В воздухе праздном, покинутом всеми,
Птиц улетевших далёкое эхо...
Так и прошло деревянное время
Страшной дорогой железного века...
* * *
Друг на друга мы смотрим растроганно:
Уж и так наши игры рискованны:
Беспокойные птицы распуганы,
На орала мечи перекованы.
Смех и грех: идеалы поруганы,
Незнакомое знамя приподнято.
Так мучительно всё перепутано:
Не понятно, не нужно, не понято.
Снежный путь от ромашки до клевера,
Эта даль до конца не измерена,
Это ветер откуда-то с Севера,
С неприлично далёкого берега.
* * *
Пойти, пройтись, пособирать окурков...
Несчастный раб забот, забав, затей,
В плену широких светлых переулков
Я маленький, я не люблю детей.
Выводит пса порядочная дама,
Шуршит, блестит, как суша и стекло,
Решительная, словно телеграмма.
И недобра. И смотрит тяжело.
Стоит авто. В авто сидит горилла.
Будь я судья, я б строго не судил...
Пора. Я помню, ты мне говорила,
Чтоб слишком далеко не уходил.
Природа разрывается на части...
Поднять ли, нет порожнюю бутыль?
Оставить бедным?.. Пагубные страсти.
Любимый город, улицы, утиль.
Цветущий тополь стар, пушист и светел,
Глаза домов испуганно грустны.
Чужие мне, загадочные дети,
Сбиваясь в стаи, спят и видят сны.
* * *
То-то наш премудрый век прилежен...
Мир дворцам среди обломков хижин...
Кто-то был исправен и прилежен,
Кто-то был обманут и унижен,
Оскорблён, черёмухой отравлен,
Как спасти израненную душу...
Кто-то был обломками придавлен:
Обречён: разбужен и разрушен.
Погрустим. Оставим всё, как было.
Всех в живых оставим, кто остались...
Фыркала машина, как кобыла,
Генералы колебались и боялись.
Полстолетья не стирали пыли,
На броне, с брони, на поле брани...
Всех, кого сумели, подобрали,
Многих до сих пор не отпустили.
Пьяные страдали и шатались,
Кто был кто, с трудом припоминали.
Все ушли. Прохожие остались.
Многих до сих пор не опознали.
* * *
...Будет ночь обезумевших самок,
Праздник, шум, а когда надоест,
Уж нигде не найдёшь этих самых
Глупых, верных и толстых невест,
Что стояли у самого входа,
В самый тёмный спускались подвал...
(Каждый раз, выбирая свободу,
Не решался и не успевал).
А теперь никого. И как будто
Ходит спьяну весь свет ходуном,
И скрипит деревянная будка,
Из которой торгуют вином.
...Одиноко. Гуляют солдаты.
Ждут команды и скалят клыки...
Разве в чём-то они виноваты –
С эфиопских полей мужики...
Где-нибудь под державной стеною,
Где сойдёмся для будущих драк,
Встанет весело передо мною
Мой последний, единственный враг.
...Я давно эти мысли лелею,
Эти мысли прозрачно легки...
Ничего уж я не пожалею
Для его восходящей тоски!
Может быть, он ещё не обучен,
Не испытан в огне и в дыму,
Дедовщиной проклятой замучен,
И не знает, что делать ему?
Что ж... Преступно бледнея от страха,
(Страшно всё ж, дурака не валяй!)
На груди разорву я рубаху,
Подскажу ему тихо: Стреляй.
*
То ли радуга, то ли дуга,
То ли выпрямлен путь поколенья:
Поиск лучшего в мире врага
В равнодушном строю оцепленья.
Он стоит за высоким щитом,
На щите его тёмные пятна...
Краткий миг, яркий свет, а потом
Всё забудешь, и это понятно...
Не вполне ещё светлый рассвет.
Крик души, празднозвучный отныне.
В идиотском дыму сигарет
Дрожь в руках, и на веточках иней.
* * *
Надувных резиновых игрушек
Мягкий и упругий соцкульт-арт...
Мир стал полон хлопаньем хлопушек,
Взрывами негромкими петард.
Автомат стреляет тоже тихо,
И не стоит страсти накалять
Оттого, что сдуру или с психу
Кто-то вдруг захочет пострелять.
«Не ходите. Кто-то там стреляет...»
Просто так, чтоб время скоротать.
Чья-то тень над городом летает:
Хорошо над городом летать!
Пламенеют красные гвоздики,
Рёв машин и ржавчина гвоздей.
Запах прошлогодней земляники.
Ясный день. Негромкий хруст костей.
И народ бунтует и гуляет,
Уж кому-то больше не гулять!
Ничего, что кто-то там стреляет,
Он уже не может не стрелять.
Ветра шум. Во тьме гудят берёзы.
Плеск вдали разбуженных ворон...
Всё, как было: пьяные угрозы,
И на жизнь обиженный ОМОН,
Сон и явь в едину жуть сплетая,
Не жалея бедных душ и тел,
На притихших улицах хватает
Тех, кто никуда не улетел.
Правит бред известной частью суши,
Ширь-простор клиническим мечтам...
Механизм налажен и запущен,
Густо смазан. И оставлен нам.
* * *
Это сильней, чем жалость.
Сухость и пыль пути.
Танки ушли, осталось...
Ах, ничего почти.
Шумные и цветные,
Праздничные, как лов,
Тёмные сны цветные
Ночью не спящих сов.
Серых домов квадраты,
Призрачные вдали.
Танки ушли куда-то...
Только куда ушли?
© Иван Макаров, 1993.
© 45-я параллель, 2023.