* * *
Стебли тоньше лучей пробивают насквозь.
Господи, я земля: выйди, брось в меня горсть
Звёздных зёрен своих – урожай будет мал,
Но всё лучше, чем если б ты не засевал
Эту почву и не расчищал родники.
Господи, прорастёт. Только горсточку кинь –
Даже сорные травы – да кому-то цветут.
Приходи в лес по ягоды,
К сердцу,
Вот тут.
* * *
к ночи разговоришься в ответ
господнему грозьему языку,
а он слишком близко проходит, и свет
его остаётся тебе – не ликуй,
не радуйся о благодати своей
заранее – это не мир, но меч –
так землю делил пополам Моисей –
и небо скользило с неловких плеч –
не выдержать ноши.
но шаг верней,
затем что нельзя ронять эту кладь –
и сердце пылает сродни купине,
которую не сломать.
* * *
Спящему Богу ноги укрыть травой
И в изголовье – тёплые хвойные горсти,
Раз уж пришёл не хозяином – нищим гостем,
Раз уж добрался живой.
Пусть отдыхает, пусть набирается сил.
Будь хоть всесилен, однажды вдруг свалит усталость,
И остаётся земная, ничтожная малость –
Душу найти, куда бы главу приклонил.
* * *
Земля туга. А человека нет
Возделывать, как женщину – мужчина
Возделывает, засевает, снова
Возделывает, собирает плод –
И спать укладывает.
Человека нет.
И нет дождя,
Ни капли.
Душно, вязко,
Ни дерева не выродить, ни слова –
И день новорождённый тусклый, длинный
Грызёт земли растресканный живот –
Ни человек, ни влага не идёт –
И плачет мир,
И щурится на свет.
* * *
давай говорить с тобой без участия рта –
точно и речь знакомая, да не та,
точно и жесты другие, как в первый раз –
давай говорить не руками –
при помощи глаз.
да если подумать: что вычитаешь в зрачке?
в дрожании связок?
в вытянутой руке?
что вызнаешь ты у рта?
– что он пил и ел.
давай говорить, как если бы не было тел,
как если бы, до молекул себя раздав,
мы стали валентны друг другу – и навсегда,
и самое слово распалось,
слизав свой след.
давай говорить, точно мира пока что нет.
* * *
отче наш,
иже еси
в этой осени и грязи,
пронеси к зиме,
принеси
нам в ладони твой свет и снег.
отче,
иже еси в небесех,
лихорадочный льющих бред,
рядом с нами иди –
след в след –
алым факелом,
белым сном,
по продрогшей земле – огнём,
обещанием тёплой руки.
отче, иже в груди,
сбереги –
нас, не стоящих служб и свеч –
ибо некому
нас беречь.
* * *
процеживая слово в горловины
времён и душ, мы получаем вина,
не сходные с земными, ибо хлеб
насущный часто сыр, а пекарь слеп
и лепит комья там, где быть блинам,
и вин целебных нет – по стаканам
льют матерную дрянь за полцены:
грошовых пойл сосуды все равны –
расцвечены, что нос не подточить.
...процеживаем слово, чтобы пить,
процеживаем Слово –
чтобы жить,
латая порванные нити фраз
там, где никто не вспомнит, кроме нас,
что Слово – Бог
и мир им цел и жив,
пока хватает нас, чтоб буквы сшить.
* * *
лёгкое, полусонное
перевернулось внутрь
эхом, распевом, звонами,
солнцем из детских утр,
пылью, грозой прибитой,
строгими птичьими взглядами.
встань там, где я –
тут видно
больше, чем видеть надо.
встань там, где я –
тут дышится:
город раздет, промыт –
руку дай – это с крыши:
дождь моросит.
* * *
по имени называешь,
как будто приносишь воду
сквозь душные полдни мая,
как будто выводишь вброд из
трясины на твёрдый берег –
костёр развести, согреться.
как будто мне даришь зверя,
а он носит то же сердце.
Боярышник
Будто не было ничего – один
только свет боярышника, огонь,
заблудившийся там, где у вершин
пляшут звёзды в округлых домах ворон,
только брызги по небу – алым в дождь –
опадая градинами в ладонь,
только еле слышимый перезвон
над тропой, где ты каждый день идёшь.
* * *
Твёрдообложечные,
жёсткодоспешные,
мягка бумага
ваших сердец,
впитывающих
едкую типографскую краску,
горькие истины,
радость от столкновения сердца
с живым,
прочно вдавленным словом –
не вырубить топором.
* * *
У тех, кто здесь идёт, и путь один, и свет,
И цвет один – весенний, изумрудный,
Пробившийся сквозь первый снег, столь скудный,
Что снега нет
И Рождества всё нет.
И ни молитв, ни песнопений – что ты,
Все заморожено: и звука нет в помине.
Последний выдох осени остынет
И канет во вселенские пустоты.
Но цвет один – надмирный, океанский,
Поёт за всех людей, сквозь лёд и тлен.
И чуть зудит вот здесь, между колен –
Не то мороз,
Не то молебен ангельский.
Nu
Перемигивается свет через щели между
Сучковатыми пальцами старых парковых лип,
Не могущих прикрыть свой срам – а уже одежды
Не вернуть – только самый маленький лист прилип
В фиолетовой тени – там, где всего стыдливей
Тёплый мох на коре и резные её шрифты.
Наготу обнимает холодной ладонью ливень,
Приходящий из сумеречной, кружевной темноты.
Все молчит в предвкушении самой лиричной сцены,
Забывая, что дождь ноябрьский ледяней,
Чем чулок легкомыслие и нагота коленей
У кокетливых девушек в скрипе морозных дней.
* * *
Было время густым и протяжным
и завязывалось в узлы.
Этот узел – твой день вчерашний,
а грядущего не сплели,
да и кто заплетёт ловчее
и искуснее, чем ты сам?
то накинешь время на шею,
то ведёшь по своим следам,
то завяжешь его узором,
то распустишь, смотав клубком.
Время ширилось в обе стороны,
невесомо и глубоко,
и соскакивало со спицы,
вышивая свои картины.
Время было то сном, то птицей,
то рекой –
бесконечно
длинной.
Элиза
то ли кормить лебедей,
не говоря ни слова.
то ли ласкать голубей,
то ли выпаивать кровью
прочих окрестных птиц,
шить им крапивные платья,
вкладывать меж страниц
то, что осталось от кройки,
благословлять распятием
сотни крылатых лиц,
тычущихся в ладони –
гладить или клевать? –
не проронить имён их,
доколе жжёт пальцы лист
крапивный.
© Катерина Ремина, 2018.
© 45 параллель, 2019.