Кирилл Ковальджи

Кирилл Ковальджи

Вольтеровское кресло № 9 (105) от 21 марта 2009 года

«О, как я теперь понимаю Давида...»

 
Победа

 
солдаты… превратились в белых журавлей.
Расул Гамзатов

 
Темно в глазах –

ни неба, ни земли,

а только журавли,

а только журавли!

 
* * *
 
Поликлиника у ресторана,

старые московские дворы,

девочки, сошедшие с экрана –

наши параллельные миры.

Банк с охраной – пред вратами рая? –

а под ним – для грешников – метро.

Параллели: в казино играя,

верить в справедливость и добро!

Параллели: храмы и постели

и гламур у дураков и дур;

берегись – нанижет параллели

молния на огненный шампур.
 

Параллели – словно рельсы к цели,

вместе и не вместе – визави…

Так ещё ни разу не болели

параллели возрастов любви.

Помогите, Лобачевский, Риман –

точки встречи больно далеки!

Мир – улитка. В круге обозримом –

петли, завитки и узелки.

Параллелям вверенным не верьте,

прямизну пора пересмотреть.

То ли вихрем ты – к небесной тверди

то ли смерчем ты – в земную смерть.

Но о параллелях и спиралях,

о мирах, сокрытых про запас,

о глубинах и духовных далях

свет лазурный знает лучше нас.

 
* * *
 
О как я теперь понимаю Давида:

он зябнет от старости вроде меня.

Я не был царём, как Давид, но обида

одна, и нам холодно с ним у огня.
 

Но царь – это царь: привели Ависагу

в постель, чтоб ее молодые лета

его отогрели… А я, как ни лягу –

с боков продувает меня пустота.
 

И если бодрюсь и шучу, то для виду, -

а сердцем брожу среди северных скал…

Завидуя, я удивляюсь Давиду:

её не познал… он её не познал.
 

Наверное, понял, чего ей не надо –

пусть просто прижавшихся встретит заря:

Ещё горячей молодая награда,

ещё благодарней – без права царя.
 

Мучительный миф или сладкая сага,

но молодость рядом со мной, и опять

целует меня, уходя, Ависага,

которую мне никогда не познать…

 
* * *
 
Ты в числе моих любимых, –

что мне делать на земле,

если ветер выдувает

из под ног моих тропу,

если молча мерзнут губы,

если ангел на игле, –

отзовись! –

неразглашенье

запечатало строку.

Ты в числе моих любимых,

уменьшается число.

Для меня всё меньше женщин,

я для них – одни глаза.

Поворачивают сутки

в сердце старое сверло,

что пора убрать картины

и повесить образа.

Жизнь умна и многослойна,

умножает этажи

через спальни и подвалы

увлекает на чердак.

Содрогнись – над крышей небо

разрывает рубежи

и как в пропасть низвергает

ни за что и просто так.

 
Тот сад
 
В том краю – раю – где тигры и ягнята,
я не виноват и ты не виновата.
 

Встречам расстояния послушны,

поцелуи истинно воздушны.
 

Кланяются нам лиса и косолапый

в том краю – раю – где мама с папой.
 

Нет времён и песенка не спета,

Никаких желаний, кроме света.
 

В том саду на детские хлопушки

разобрали атомные пушки,
 

в том краю, как в клетках зоосада,

как бы человеки – чада ада –
 

деспоты покоя тщетно просят,

обезьянки им орешки носят, –
 

райские не знают обезьянки

нашей человеческой изнанки,
 

от какого – удивляются – укуса

каплет кровь из раны Иисуса…

 
* * *
 
– Согреши… Ручаюсь, грех – это свет

мирового Огня и начала начал –

испытанье луча, животворный запрет,

чтоб желал человек и Господь не скучал.
 

От костра не только пепельный след, –

след добра от костра, что тебя согревал.
 

Полюбить темноту, как советуют совы?

Согреши на свету соловьиной совести.

Согреши по любви…

 
* * *
 
Созвездия, оставаясь на месте

(известно и школьнику), –

удаляются

преспокойненько.
 

Так и ты,

не покидая дом,

удаляешься с каждым днём,

помогая так нежно,

звезда моя,

приближению небытия…

 
Картинка

Перед отправкой в подполье летом 1917 года…

 
Сталин бреет Ленина опасной бритвой,

бороду сбривает и усы…

Что такого?

Но опасной бритвой…

Что-то есть у лезвия стального

от косы…

Нет, не символ. Просто эпизод,

Ничего такого…

Только вот,

если б мы не знали остального…
 

Я б с такой картинки

начинал про красный год…

 
Читая Светония
 
Стёр светотени

смелый Светоний,

чёрное с белым

в одном флаконе –

список доблестей,

гадостей список:

как благолепен цезарь,

как низок!…

Образ глумится,

меняя лица,

располовиненный

цезарь двоится.

По определению

он шизофреник

Так что прости меня,

мой современник,

метод Светония –

метка доверия.

Шизофреничны мы все.

Плюс – империя.

 
* * *
 
Выступает знаменитость

на сцене за столиком

привычные жесты, твёрдый голос,

выразительные глаза.
 
Говорит, говорит, говорит…
 

Слипаются волосы,

набегают морщины,

выцветают глаза,

голос всё глуше,

длиннее паузы между словами,

наконец, тишина.
 

Знаменитость засыпает

с открытым ртом…

 
* * *
 
Поклонница чистого чувства,

на горнюю ноту стиха

душой отзываешься чутко,

но к дольнему миру глуха.

А я, вне высоких сентенций,

свидетель, мирской человек,

с осколком истории в сердце,

пишу, доживаю свой век.

Пусть в землю отправится тело,

без неба немыслима Русь…

Свидетель, я с завистью белой

К ныряющим в высь отношусь.

 
* * *
 
За окном воробьи тусуются…

Я вышел на улицу,

а на улице

все оказались младше меня:
 

на скамейке старушки…

новости дня…

мерседесы, мобильники, мародёры,

облака и орлы… И горы?

И горы.

 
* * *
 
Красота спасёт мир?
 

Мастера украшали сабли ружья кинжалы

рукоятки приклады стволы

и даже лафеты пушек
 

Вензеля завитушки

да и самих мастеров

водородная бомба

послала к ядерной матери

 
* * *
 
ничего не знает о смерти смертоносная сабля

ничего не знает смертельный снаряд

ничего не знают землетрясение

пожары, микробы, цунами и случайный кирпич

все они, ничего о жизни и смерти не знающие,

обступают нас

уязвимых, беспомощных, незащищённых,

в лучшем случае всё равно обречённых

умереть своей смертью.
 

(если нас пощадят

киллеры

гитлеры

каины)…
 

Прав Владислав

 
Странник идёт, опираясь на посох…
Владислав Ходасевич

 
В дом поднимусь ли с трясущемся лифтом –

мне почему-то припомнишься ты,

выпью ли чаю зелёного «Lipton» –

мне непременно припомнишься ты;
 

Пусть возрастные часы мы не сверили,

прав Владислав: несмотря на хиты,

чтоб не случилось на юге, на севере

или на сервере – вспомнишься ты!

 
*

окликал тебя –

оплеухой

возвращалось эхо ко мне

проклинал тебя –

хохотом

возвращалось эхо ко мне
 

почему стало тихо и глухо

и черна моя тень на стене

 
*

Как из волн,

Афродитой выросла:

в баре

к столику визави

подошла и компьютерным вирусом

стёрла файлы

прежней любви.

 
* * *
 
Туча с солнца сошла,
Тень моя на траве проступила.
 

Туча вновь наползла

утюгом травяного настила.
 

Я могу уходить,

Тень останется там, где её поглотило…

 
* * *
 
Бог
у Марии во чреве
 

вождь

у женщины в животе
 

вор

у бабы в брюхе
 

я молюсь тебе

и боюсь тебя

женское лоно
 

тук-тук

 
* * *
 
Крик заметался в ночи –

с головой накрывайся, молчи.

Дробно дрожат этажи,

язык за зубами держи –

это московский закон.
 

Крик захлебнулся… стон…

 
* * *
 
– Прочь, долой с моих глаз! –
 

Хоть исполнен приказ,

я мечусь сам не свой

на земле шаровой,

где за каждым углом

выступает твой дом…

 
* * *
 
Мать меня изгнала из чрева
по веленью любви
 

Мать отлучила меня от груди

по веленью любви
 

Мать-земля отрывает меня от жизни

по веленью любви?
 

Матерь Божья,

воля твоя…
 

Любовь

 
Перекладина

– к небу

Перекладина

– к земле

Перекладина

– к людям

Перекладина

– к тебе
 

Крест

 

Под окнами

 
Под окнами

строем тюльпаны,

как на параде – жёлтые, красные

(неизбежное эхо – прекрасные!)
 

Под окнами

тихо струятся фонтаны,

над ними солнце, свечение майское

(отзывается – райское!)
 

Тюльпаны, фонтаны, солнце и птицы –

чтоб наслаждались окна

больницы…
.............................

А наутро – тюльпаны стали червонными,

чернотой огорчёнными.

Цветам в раю увядать не резон, –

электрокосилка срезает газон…

.............................

Снится больному – он мальчик босой,

Он бежит по траве, увлажнённой росой.

Чья-то тень полосой,

словно кто-то с косой…

 
* * *
 
Среди книг недочитанных

замыслов незавершённых

слов недосказанных

среди недолюбленных

недоузнанных

недоспасенных
 

чтоб успокоиться –

вечности мало!

 
* * *
 
Ночь темна. Поговори со мной.

Кто когда вернулся в дом родной?

Ты давно – наполовину ты.

Раздают увядшие цветы.

Руки никого не обнимают.

Здесь я, а на самом деле там...

Сон и память ходят по пятам,

ветры лист опавший поднимают...
 

Кто внушает возвращаться нам

в дом, где нас уже не понимают?

 
* * *
 
Других ты в жертву не готовь

И сам не гибни безупрёчно:

Непрочно дело и порочно,

Когда под ним струится кровь!

 
© Кирилл Ковальджи, 2007–2009.
© 45-я параллель, 2009.