Ростропович
(Dvorak Cello Concerto in B minor op.104)
Зал лился, заполнялся: крепкий бриз,
Качал смычка упругие качели,
Но пальцы цепенели, как каприс
На струнах вздёрнутых виолончели.
Зал лился, заполнялся по виски
смятением свидетелей, следящих
за восхождением прижизненной тоски,
на стыке будущего с настоящим.
Последний раз, вручая, словно дань,
небесной доле немоту ладони,
на деку обопрётся, как на длань
Господню, обращённую к Мадонне.
* * *
Небо, обретшее тему овала,
лист, запыхавшийся, как покрывало
ветра над стынущей Ойкуменой.
Слева и справа твердят об изменах,
об изменении смысла и духа.
Время, убитое на поруху,
не возвращается с видом скорбным
преодолеть перешеек загробный:
потусторонняя видимость тренья
горше ньютоновых сил тяготенья.
Лица, обретшие тему овала,
Удивлены: «И ты здесь ночевала?
В этой постели, укрытая этим,
Как его там, ну, который светел,
Точно, то облако на рассвете».
Новые слухи скрадут неверье
старых архангелов к новой вере.
Новые слухи ползут проворней
Старых архангелов на амвоне.
Новые слухи ползут прямее
Старых архангелов. На примете:
Странность походки и странная особь,
После исчезнувшая, как осень,
В стынущей зелени кипариса.
(Южная осень дороже Париса,
Но не Елены). Его же свита
Вся разбежалась, едва не бита
Была камнями. Он же, отмыкав,
Положенный срок, руками омытый,
Вышел в пространство, лишённое тверди,
Теперь возвращается через тернии
К телу единственной запретнокожей,
К свету, в котором на вечность умножен…
* * *
О души спасенье
Ветер шелестит,
Придет воскресенье,
Бог нас всех простит.
И, покорны Спасу,
Сгрудимся тишком,
Всей безродной паствой
В рай пойдём пешком.
Ни чинов, ни рангов,
Душам несть числа,
Замыкая фланги,
Мать в чём родила.
От начала жизни
До конца пути
Бог один повсюду
В спину нас крестил.
Долог путь, извилист
По-над пропастью,
В небе кружит финист
Острой лопастью.
Звякнут крючья-годы
Сталью боевой,
Ястреб всепогодный –
Неба смертный вой.
Поживём – узнаем:
Смерти нет в раю,
Смерть – она вне рая,
Где-то на краю,
За межой, за пашней,
В прошлом. Заросла
Призрачностью павших,
Памятью взошла…
В пустоте, над бездной,
Выглянет на свет,
Горечью небесной:
Смерти в рае нет.
Весна
1
Холодный март играет в прятки
С зимой, охрипшей от ветров.
И в этот промежуток краткий
С природы в сонной в лихорадке
Сползает ледяной покров.
Так, каждый март меняя кожу,
Земля, как юная змея,
Глядится в небо в день погожий,
И снег потёртою рогожей
Лежит, раскинувшись плашмя.
И солнце тянется спросонья
Притронуться к моей щеке
Своей шершавою ладонью,
Чтоб мартовское межсезонье
Разлилось в ледяной строке.
2
Короче стопы – жизнь короче,
Но удлиняется строфа,
И набухают кровью почки
Ветвей, немых от многоточий,
Лишённых смысла, счастья, сна.
Им кажется: внутри плотина
Застыла тромбом ледяным,
Смертельным, вечным, неживым…
И не увидят ветви сына,
И не родят деревья дочь:
В аорте вместо сердца льдина
Качает на коленях ночь…
3
…и роща в скрипичных извивах
На струнах, настроенных в тон
Дрожанию, скрытому в ивах,
Не сдержит прикушенный стон
Про мощный поток величавый
От крыльев, от вспухших берёз.
Как воздуха в воздухе мало
Для птиц, и для зелени – слёз.
По капле, по вдоху, раскрытым
И вспухшим от голода ртом
Безгласные, хриплые ивы
Кричат о недуге своём,
О вывихе хриплом, горбатом,
О лопнувших почках, о снах,
О птичьем безумье, распятом
Над проблеском жизни. Весна,
Текущая горечью хлипкой,
Из мглы побывавших в аду
Зелёных проклеенных всхлипах,
Кипящих в прозревшем саду,
Запомнит токкату и фугу
О тяготах первого дня,
Рождаясь во тьме от испуга,
Корнями врастая в меня…
* * *
Ты такая же, может, ещё, может быть сиротливо
Смотришь вдаль или спишь, окружённая явью ночной.
Я не помню, когда это было, но память пытливо
Бередит закоулки сознанья зажжённой свечой.
Ты такая же, может, ещё, только дождь кропотливо
Изменяет моё отраженье в далёком небесном окне,
И я знаю, я чувствую: взглядом, как полночь ревнивым,
Ты глядишь на него или спишь, извиваясь в прерывистом сне.
Повторяя движения все и недвижности вторя,
Просыпаешься вдруг и не можешь понять, почему
Млечный Путь, изменив направленье своих траекторий,
Исчезает в предутреннем мареве, как во вселенском дыму.
На выставке Сальвадора Дали
Вот это и зовётся «мастерство»:
способность не страшиться процедуры
небытия – как формы своего
отсутствия, списав его с натуры.
И. Бродский. На выставке Карла Вейлинка
Я отступлю на шаг и присмотрюсь
Внимательней: похожая на гул
Сорвавшегося с места урагана,
Уже не просто местность или то,
Чем быть она могла вчера и завтра.
Сейчас, похожая скорей на цепь,
На цепь большой сторожевой собаки,
В момент её прыжка на чью-то тень,
На почерк преступленья и на всё,
С чем связано оно одною цепью.
Я отступлю. Привычные дела
Отступят, заслоняясь дланью пыльной,
Я к ней уже давно не прикасался,
И кожа обросла экземой. Так,
Движенье обрастает сплином,
Ещё тревожа, как воображенье,
Его присутствие привносит за
Собой реальность: значит, отступлю,
Но следом, и впотьмах, бессчётные
Галеры вспышек мысли, слов, не слов,
Покроют метами пространство и
В зазубринах оставят горизонт.
Нелепая случайность: взгляд упал
На расстоянье равное призванью
Постигнуть, по наитью, расстоянья:
Сужать их, смять в секунду, мелочь, но…
Но отступить за горизонт и верить
В незавершённость и свою необходимость.
О, местность: вместо вакуума – сон,
Детали перепадов плоскогорья:
Вся география в одном прыжке.
Перечисляю всё и отступаю,
И, отступая, мокну от дождей,
Вернее, от того, что представляю
предназначенье их, но сам я не
Хотел бы оставаться рядом, зная:
Моя ошибка может стать не вдруг,
Причиной для других последствий, за
Которые в ответе перед тылом,
Вмещающим остаток того дня,
Где всё увиденное греет спину
Армады, отступающей в себя;
Армады перекличек голосов,
В своей телесности отобразившей
Всю местность, гул, захваченный врасплох,
И прочее, и то, что неизвестно:
Пропущено через другую кровь,
Другого, искушённого началом
Загадки неоткрытых тупиков
В открытом лабиринте Минотавра.
© Николай Лобов, 1989–2022.
© 45-я параллель, 2022.