Ксана Коваленко

Ксана Коваленко

Четвёртое измерение № 16 (256) от 1 июня 2013 года

Эбеновая женщина

 

Лишь стрекозы

 

сидишь в густой вязкой тени

условного мирового древа

невидим и одинок

тебе вовсе не страшно наблюдать влюблённые парочки

что взбираются по скользкой лунной дорожке

на самую середину бездонного пруда

даже стрекозы боятся шелохнуть крыльями

и разбудить круги на воде

ты и сам недвижим

как сфинкс

 

твоё одиночество и одиночество этих пар

отбрасывают друг на друга тени:

от одного звон в ушах

от другого закладывает уши

 

когда от крика ночной птахи

рябь по воде

парочки беззвучно тонут

так и не дойдя до цели

 

лишь стрекозы всё понимают буквально

их драконьи тела истончаясь

тут же сшивают расползающееся –

края реальности

 

* * *

 

в моём саду расходящихся тропок

нет камней,

которым снится, что они бабочки…

только бабочки, спящие на лету

и думающие, что они – камни.

 

не думай здесь громко,

не трогай пальцами мою тишину –

она зазвенит хрустально и минорно,

а эти таволговые пестрянки, траурницы

нимфы, гарпии и махаоны

засыплют тебя каменным обвалом,

окончательно поверив сну,

что их махровые, бархатные, горностаевые тела

стали базальтовыми и мраморными…

 

молчи и слушай, как сонно летит над тобой,

распластавшись по воздуху,

чья-то душа

в перламутровых пятнах

и тёмных прожилках.

молчи и молись, чтобы она не проснулась…

 

Вдох… выдох

 

сидеть у кровати,

подсчитывая каждый твой вдох –

вот это работа,

согласна и без зарплаты.

и чтоб только одна забота:

любить на все сто

и никогда вполовину.

на то мы и крылаты.

 

вот так дышит бог:

выдох – длинно

пространство сжимается в точку.

перерыв – задержка дыхания...

 

вдох – большой взрыв…

всё зарядить, посмотреть, обесточить,

зная заранее,

что вытворяет твоё дыхание…

 

вдох твой длится

пару миллиардов лет и одну ночь...

сижу как верная дочь и считаю,

боясь шевельнуться,

не представляя,

что тебе может сниться,

пытаясь подсмотреть

знамение в ресницах:

скоро начнется выдох…

 

вот это работа:

дышать как бог!

 

* * *

 

смотри –

луч танцует на воде

и не тонет

слушай –

птица плачет,

не пролив ни слезинки,

 

постигай,

как не оставить ни следа

в ранах этого мира.

 

Ты можешь

 

на этом необъятном поле

ты можешь назваться

как угодно.

выбрать любое имя.

только не выбери мяту:

будет много жаждущих

твоих прохладных губ –

они хотят покоя.

и не бери имя розы:

тебя до дыр зачитают ценители.

возьми ромашку:

мне нужны твои лепестки

гадать –

мёртвый я или живой.

 

Вечер длинный

 

…и такой вечер длинный

что за спинами тянется фалдами…

 

бог всё ещё делает выдох.

в чёрных дырах

чёрных квадратов

уже зачинаются

андрогины.

в точке сжима

вселенной

уже намечен

пунктирной линией

контур нового мира…

 

а мы сидим словно бесконечные

и сокрушаемся:

как убить вечер длинный?

 

Бремя года

 

зима – это семь смертных снегов.

весна – проталинки под кожей

и льдинки под рёбрами.

а ты бесконечно мигрируешь

со стами стаями бродячих ангелов,

и я уже не знаю:

искать тебя в сепии осени

или в топлёном молоке лета,

и был ли ты спасён яблочным спасом

или отошёл к снопу колосом…

 

бог взбивает сливки облаков,

а я вижу это без тебя.

он расстроен,

потому что чудо

рассчитано на двоих.

потому взбивает он

рассеянно и невпопад,

и в моем окне

независимо от времени года:

то снег, то пепел,

то пепел, то снег.

 

Бездарная игра в одиночество

 

*

я резонирую

с затяжным дождём и низким небом

но мою бездарную игру в одиночество

весьма критично освистывает чайник на кухне

 

* *

я нравлюсь себе

с размазанной тушью

вид такой беззащитный и немного порочный

по-детски опухшие губки

и даже это я пытаюсь продать на рынке поэзии

 

* * *

кожа к коже,

вдох к выдоху

казалось

ближе быть невозможно…

но он вышел, не оглянувшись,

а может, даже не заметил меня

в рабочую перевозку.

 

Синицы vs. журавли

 

...коготки

каждой пойманной синицы

оставляют шрамы на ладони...

чтобы поймать журавля

мало лишиться руки...

 

Кожей

 

я слышу кожей твою музыку:

ты – скрипка –

так же нервно и тонко реагируешь на прикосновение.

 

ты – авлос:

как ни скрывай,

тебя выдает эллинский профиль.

 

а может, лур?

никакой тебе строгости линий –

сплошь выдыхаемый воздух.

 

а ещё больше ты – серпент –

змея из дерева и кожи,

я всегда боялась тебя касаться.

 

тебя можно назвать и кларнетом,

но тогда во мне проснётся безнадежная клептоманка клара.

она так никогда и не научится играть на тебе,

но иногда во снах

будет слышать кожей твою музыку...

 

Слово

 

однажды понять

что я маленькая

в свои «дцать»,

 

чуть не захлебнуться

в твоей слезинке,

думая, что это море,

 

едва не унестись с ураганом,

как домик Элли,

от твоего вздоха.

 

гибельно согнуться

от ужасного грома,

с вещами упасть на пол...

 

а это ты

родил новое слово.

 

Геноцид

 

По отношению ко мне у тебя геноцид:

пытаешься вытравить мой запах,

истребляешь вещи до надцатого колена.

Не старайся – моё сердце давно не стучит,

я давно не хожу на задних лапах,

я давно нетленна.

 

(Особенно трудно вымести из углов налипшие перья.

У сфинксов и ангелов они выпадают чаще всего от безделья.)

 

Всё равно

каждое утро

я буду будить тебя

кошачьими менестрелями,

птичьими перестрелками,

собачьими вагантами.

Ведь ещё никому не удавалось избавиться

ни от одного ангела.

 

Всё равно

каждый вечер

я буду тебя баюкать

звёздными трелями голубых гигантов

и красных карликов,

и песком посыпать твои ресницы.

Знай: ещё никому не удавалось избавиться

ни от одного сфинкса.

 

В твоей опустевшей квартире –

скворечнике провинциального ампира –

на чудом уцелевшей картинке

один крылатый ещё грустит,

другой – уже улыбается…

 

Сад синих яблок

 

Скоро

мои яблоки

станут слаще, громче,

падать будут гулче, станут стучаться в ставни

и о крышку твоего гроба,

вколотят последнее значимое.

 

Мальчик мой, смотри в оба,

твоя немощь уже за спиной –

не за горами,

успеешь ли закончить всё начатое?

 

Полоснешь по аорте неба

бранными именами,

выцелуешь может быть даже слезинки

в уголках глаз своей синей птицы-синицы,

а потом махнёшь с нами –

в сад нехоженых истин и синих яблок.

 

Мон ами,

Я – твой забытый синий ангел,

заложенный силуэтом, закладкой

в недочитанной книжке.

Не ты ли рисовал мои крылышки,

когда ещё не ругался матом?

 

Мои яблони плакали, когда ты взрослел,

синим цветом.

Мои яблоки падают по тебе

этим летом…

 

Эбеновая женщина

 

Мне снилось, что я –

эбеновая женщина:

с жаркими губами,

тягучими мыслями

и чёрной кровью,

чьи широкие ноздри

влажно вдыхают расплавленный воздух…

 

Мне снилось, что ты –

алебастровый мальчик,

с хрупкой кожей,

нервными пальцами

и голубыми прожилками,

кровь в них медлит и застаивается…

 

Анемичный мальчик боится

плавных глубоких изгибов чёрного тела,

диких бархатных животных,

каменных истуканов и магии юга.

Мальчик мечтает про лёд,

замёрзшее море

и вечность.

 

Эбеновая женщина смеётся:

она знает, что море никогда не замерзает.

Эбеновая женщина плачет:

она знает,

что никогда не сможет его согреть.

 

Но сон проходит,

а я, улыбаясь, вспоминаю,

что в эту ночь,

как и в десять тысяч предыдущих,

смогла соединить твой плавящийся полюс

и свой замерзающий экватор…