На мосту
На том берегу – хуторок на поляне
И дедушкин тополь пред ним на посту…
Я помню, я вижу – сквозь слёзы, в тумане,
Но всё ж я ушла и стою на мосту.
А мост этот шаток, а мост этот зыбок –
От берега деда на берег иной.
Там встретят меня без цветов, без улыбок
И молча ворота захлопнут за мной.
Там дрогнут и хмурятся тёмные ели,
И, ёжась от ветра, мигает звезда…
Там стынут улыбки. И стонут метели,
Нет, я не дойду, не дойду никогда.
Я буду стоять, озираясь с тоскою,
На сторону эту, на сторону ту…
Над пастью обрыва с проклятой рекою.
Одна. На мосту.
* * *
Я, кажется, носом клюю над альбомом
Своих фотографий. А так берегла!
Куда ж их девать? Разослать по знакомым?
Пусть вспомнят: такая жила да была…
И будут валяться застывшие «миги»,
Пока молодые не вычистят дом,
Чтоб новые вещи, и новые книги,
И новые фото расставить кругом.
Знакомая мамы… А около – папа,
А шляпка-то, шляпка! Комичный наряд,
Такие носили лет сорок назад.
И все эти даты, событья, этапы,
А с ними же платья, причёски и шляпы –
В камин полетят.
Невыполненный обет
Посвящается Алексею Ачаиру
Всем я рада, и все мне рады:
И домашние, и друзья.
Я для каждого то, что надо:
Вот кто я, а совсем не я.
Для усталого я – подушка,
Для обиженного – жилет,
Развлечение – для подружки,
Для поэта – слегка поэт.
Для животных – защита в драке
И всё вкусное, что дают:
Суп и косточка для собаки,
Для кота – молочко, уют.
Я бесформенна и безмерна,
Как вода – разольюсь во всём!
Даже лошадь и та, наверно,
Сочетает меня с овсом.
Так и есть. Я ничто иное.
Я лишь то, что им надо взять.
Вот…
А ночью, в тиши, за мною,
Знаю, кто-то придёт опять!
И послышится шёпот строгий,
Словно шелест незримых крыл:
– Ты свернула с своей дороги,
Той, что я для тебя открыл.
Расточая свои щедроты,
Опьянённая суетой,
Ты небрежно забыла, кто ты,
Чьи светились в тебе высоты,
Кем доверенная мечта! –
И в отчаянье, чуть не плача,
Я взмолюсь: – Кто же ты, мой бред?
Или я – твоя неудача,
Твой невыполненный обет?..
Всем я рада, и все мне рады,
Но укор твой стоит стеной.
Так скажи же, что делать надо
Чтобы ты был доволен мной.
* * *
Я ещё не изведала горя,
Я ещё молода и резва,
И живу я у самого моря –
Предо мной, надо мной – синева!
Я ещё никого не любила,
Никого не теряла, любя,
И ничья дорогая могила
Не отнимет меня у тебя.
Я росла для тебя. Между нами
Даже тени не встанут тайком.
Я ребёнком играла с волнами,
С золотым побережным песком.
От песка этих кос позолота,
И от волн синева этих глаз.
Говорят, на спине кашалота
Приплыла я в полуденный час.
Это смуглое гибкое тело,
Как жемчужину, я берегла…
Так ему я сказать бы хотела,
Если б заново жить начала.
Тот человек
Опять я проснулась так рано
И встала не с той ноги!
Нет, я не больна, но странно –
Всё кажется мне другим.
И ветер шумит иначе,
И тополь стучится в дверь,
И кто-то в камине плачет,
Скулит и рычит, как зверь…
Нет, нам выходить не надо!
Давай запрёмся на ключ.
Смотри, как мечется стадо
Напуганных ветром туч!
Толкаются, как бараны,
А маленький – вон! – отстал…
А тень на холме – так странно –
Похожа на тень креста…
Но это мои тревоги,
И ночи почти без сна,
А засну – всё дороги, дороги…
И я средь толпы одна.
В давке вокзальных агоний
Никак не пробраться мне!
А маму зажали в вагоне,
Истошно кричит в окне.
Когда это было? Не знаю.
Давно. Спасена. Повезло.
Так пусть эта память больная
Простит безучастное зло!
Как только рванулись вагоны –
Меня, да с кульком заодно,
Бегом, сквозь толпу, сквозь законы,
Солдат сунул маме в окно.
Уж мама, как звать, не спросила,
Назвав просто – «Тот Человек»,
Молилась, чтоб светлая сила
Спасла его в страшный век.
Какой он был – белый иль красный,
Она не пыталась узнать:
Единственный НЕБЕЗУЧАСТНЫЙ,
Он понял чужую мать.
Идиот
…Кричи – не кричи…
Мария Визи
Так пусто, темно и скверно.
Такая глухая ночь!
Сам Бог не может, наверно,
Такому миру помочь.
В стихах у Марии Визи –
«…кричи – не кричи…» – так вот,
Над лестницей, на карнизе
Повесился идиот.
Он вырвался из барака,
Метался, и выл, и звал…
К нему ласкалась собака,
Но сторож её прогнал.
Увидел один прохожий,
Сказал: – Пусть поможет Бог! –
Но ты, Всемогущий Боже,
Как видно, помочь не смог.
А как же понять иначе?
Ведь сам он не виноват?!
Зачат был во зле и плаче,
И выброшен в Жизнь, как в ад.
Иль, может быть, ты доверил
Нам, людям, свои дела?
А мы закрываем двери,
Себя оградив от зла.
Кричи – не кричи: не слышим,
Совсем не до криков нам:
Мы «по веленью свыше»
Тебе воздвигаем Храм.
Пусть испускают крики,
Пусть топчутся у ворот…
Мы славим Тебя, Великий,
И ждём для себя щедрот.
* * *
Манила, Адриатика, Гренада...
Экзотика, лазурь, сиянье льда...
Как были мы взволнованны, как рады
Попасть хотя бы мысленно туда.
Как мы водили по цветистой карте
Смешными пальцами в следах чернил.
Как тут же, в классе, на корявой парте
Цвели магнолии, искрился Нил…
Нам ровно ничего не говорили
Какие-то простые – Припять, Псков,
Мы просто засыпали, не осилив
Всех этих скучных рек и городов.
И вот теперь под знойным чуждым небом,
Экзотики хлебнув за все года,
Отведавши кусок чужого хлеба,
Мы так хотим, мы так хотим туда!
Туда, туда, где Псков, и Днепр, и Киев,
Где в пятнах не чернил уже, а слёз
Горят для нас названья дорогие
Огнём незабывающихся гроз…
Там нет ни пальм, ни фиников, ни рифов,
Там холод, смерть, страдания и кровь,
Но, слившись с ней обыденною рифмой,
Над всем горит и светит всем – любовь.
И над бесцветной картою застынув,
Прокуренными пальцами возя,
Минуя все моря и все пустыни,
Мы шепчем: – Киев… взят или не взят? –
Манила, Адриатика, Гренада –
Нам не нужны. Не нужен целый свет...
Одну страну, одну страну нам надо,
Лишь ту – куда нам въезда нет.
Кошка
Наконец-то, кошка, мы с тобой вдвоём.
Погрустим немножко, песенки споём…
Будет синий вечер лезть в окно тайком.
Я укрою плечи маминым платком.
Я тебя поглажу и пощекочу,
Ты же мне расскажешь всё, что я хочу:
И про ту сторожку в тишине лесной,
И про то, что, кошка, мы сбежим весной.
Мы с тобой такие, мы с тобой – одни,
А они – другие, не поймут они.
Не поймут и скажут: – Ишь ты, как горда!
Улыбнуться даже стоит ей труда.
То даётся в руки, то лишь хвост трубой!.. –
Кошка, ведь от скуки любят нас с тобой! –
Лишь за то, что гладки, гибки да хитры,
За красу повадки, за азарт игры…
За уют, за сказки, за холодность глаз,
За скупые ласки – когти про запас…
А когда поверим – нас не захотят,
Выбросят за двери, как твоих котят.
Ничего, мы сами. Мы одни – и пусть!
Пусть томится с нами ласковая грусть!
Пусть ничем на свете нас не смогут взять,
Втолковать все эти «можно» и «нельзя».
Пусть в холодной злобе, когти затая,
Мы – игрушки обе. Обе – ты и я!
Мучай нас не мучай – мы всегда верны
Древней и дремучей радости весны.
И, как только ветер шевельнёт листом,
Так махнёшь вот этим шёлковым хвостом.
Я ж, глаза сощуря, – следом за тобой:
И в грозу, и в бурю, и с судьбою в бой!
* * *
Я думала, Россия — это книжки.
Всё то, что мы учили наизусть.
А также борщ, блины, пирог, коврижки
И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И тёмные иконы.
И светлой Пасхи колокольный звон.
И эти потускневшие погоны,
Что мой отец припрятал у икон.
Всё дальше в быль, в туман со стариками.
Под стук часов и траурных колёс.
Россия – вздох.
Россия – в горле камень.
Россия – горечь безутешных слёз.
* * *
Лучшие песни мои не спеты,
Лучшие песни мои – со мной…
Может быть, тихою ночью это
Бродит и плачет во мне весной?
Месяц застыл, навостривши уши,
Слушает сонную тишь земли…
Если бы кто-нибудь мог подслушать
Боль безысходных моих молитв!
Сладким, безумным предсмертным ядом
Яблони майскую ночь поят…
Знаю я – всем нам, цветущим, надо
Прятать в груди этот нежный яд…
Цветок
Никакого счастья у нас не будет.
Никакого счастья нигде и нет.
Может быть, только помнят люди
Этот давно отсветивший свет.
Всё, изменяясь, одно и то же…
Всё, исчезая, приходит вновь…
С каждым рассветом – Счастье, быть может?
С каждою встречею – ты, Любовь?
И каждой весной, неизменно,
бездумно и просто
Цветут на полях и на холмиках
кладбищ цветы,
Бездонною ночью сияют бессчётные звёзды
И новым возлюбленным шепчут: любимая, ты!
Но на этой земле, где стираются все следы,
Благодарность – не вежливость: мудрость.
Поймёшь ли ты?
Я, одна из любимых, на весенней земле,
вот тут,
В этот короткий, во тьму ускользающий миг
Чужому, тебе, так близка, что слышу,
как боль щемит…
Цветы увядают, но всё же они цветут.
Возьми мой цветок – храни…
Месяц теплился в бледном небе...
Месяц теплился в бледном небе,
Кротко таял и воск ронял,
Тихий вечер в печальном крепе
Подошёл и меня обнял.
И заплакал. А я стояла…
На могиле цветок белел.
Я уже навсегда узнала,
Что случается на земле.
И никто не сказал ни слова,
Но я знала – порвалась нить.
А потом я осталась снова
Улыбаться, и петь, и жить,
И смолкать.
И смотреть не прямо
Потому что сквозь блеск и лоск
Над полянкой, над мертвой мамой
Бледный месяц роняет воск…
* * *
Где-то там, на этом свете,
Ты живёшь не для меня.
И растут не наши дети
У не нашего огня.
Но неведомая сила не развязывает нас.
Я тебя не отпустила –
Ни навеки, ни на час.
Лишь уснёшь – тебе приснится
Тёмный сад и звёздный пруд…
И опять мои ресницы
Осенят и уведут.
Ускользнёт среди растений
Зашуршавшая ладья –
В тишину, где дышат тени,
В глубину, где ты и я.
Печальное вино
Памяти Александра Вертинского
Это было давным-давно,
Мы сидели, пили вино.
Не шумели, не пели, нет –
Угасал предвечерний свет.
И такая цвела весна,
Что пьянила и без вина.
Темнота подошла тайком,
Голубея лунным цветком,
И укрыла краем крыла,
А печаль всё росла, росла,
Оставляя на много лет
Догорающий тихий след.
И, я знаю, никто из нас
Не забыл тот прощальный час,
Что когда-то сгорел дотла…
Так прекрасны печаль была,
Так звенела в ночной тиши,
Так светилась на дне души.
Письмо
«Прощай, пиши и будь здорова»…
Полжизни разделило нас –
И даже память утихает,
Лишь ночь глядит в упор, сурово,
Без утешений и прикрас,
И где-то всхлипывает час,
Опять упавший между нами:
Так плачет ветер в проводах,
Так волны чёрные вздыхают,
Так стонут в поле поезда,
Так побелевшими губами
Мы произносим: никогда.
© Ларисса Андерсен, 1929–2011.
© 45-я параллель, 2011.