Леонид
Григорьян

* * *

О самом тайном, самом явном –

Забывшим о неправде ртом.

Сначала о другом, о главном,

А о себе самом – потом.

Так, чтобы горькое столетье,

Насквозь прошитое огнём,

Вместить хотя бы в междометье,

Но чтобы всё сказалось в нём:

Всё, что ушло ни за копейку,

Всё, что осталось на века –

Жест полководца, слёзы швейки,

Храп скакуна, хрип седока.

Ночной покой Земли тревожен,

Непрочно тёплое жильё.

И ты судьбой рукоположен

Быть малым голосом её.

* * *

Может, время пришло перестать

восторгаться-браниться?

На исходе времён подступает последний черёд.

Пусть покамест растут эти плевелы вместе с пшеницей.

А Господь в час суда безошибочно их разберёт.

Ведь скорее всего ты не тех проклинаешь и славишь,

Ибо сам ты в постыдных отёках духовной ленцы,

Разве что не стяжательствуешь, не лукавишь

И не тщишься любыми путями попасть в удальцы.

Только вера твоя непрочна, многолика, туманна,

Взгляд твой в бельмах соблазнов и недостаточно зряч.

И, как рёк Вседержитель в Откровении от Иоанна,

Ты всего только тёпл, а не холоден и не горяч.

Скрижаль

Быть может, это тяжкий крест – учуять корни и зачатки,

Не отпечатав на сетчатке привычных лиц, обычных мест.

Казалось, толку-то впотьмах, когда горят огни в домах

И хлещет музыка шальная, бесполая и полостная,

Когда, схватив за воротник, стращает ушлая подмена

И клеит благостный ярлык с волшебным словом «современно»!

Но Время дóлжно разгадать не по гримасам и прикрасам.

И с Веком дóлжно совпадать, не совпадая с каждым часом.

* * *

Ещё не правда, но уже не ложь,

Ещё не складно, но отчасти ладно.

Обрывчато, но временами – сплошь.

И всё же стыдно, оттого что стадно.

Ты трогаешь деревья сентября

И сладко вспоминаешь время оно.

И всё же, откровенно говоря,

Ты только повторяешь легионы.

Признайся, кто ты, суетливый бард,

Носящий ветошь, наводящий ретушь, –

Наследный принц? Завистливый бастард?

Под следствием томящийся последыш?

Но, видимо, бессмертна неспроста,

Хотя без нас никак не обойдётся,

Бродяжка Муза с дудочкой у рта,

Играющая всем, кому придётся...

Так слушай же, вникая и учась.

Судьба такая – принимай такую:

Ты только часть и разумеешь часть.

Но кто-нибудь подслушает другую.

* * *

Всё снизить, заземлить, уж если не забыть!

Зачислить всё и вся по линии сноровки!

И в самом деле так и этак может быть.

А этак – это ложь, тенёта и уловки.

Так совести налгут, вернувшись с похорон,

От горя откупясь дежурными слезами,

Тут оба хороши, поскольку с двух сторон,

Как горе-болтуны, играли словесами.

И выдумали Стикс, а вслед за ним Коцит,

Стенали в унисон, метались и пеняли.

Опять же с двух сторон постыдный дефицит

Безудержной божбой истошно заменяли.

О милая моя, скажи как на духу,

Признайся двойнику хотя бы напоследок:

Чего ни приплетёшь к банальному стиху,

Чего ни сочинишь, когда не так, а этак?

А если это так, ну что ж, тогда конец.

Тупик не может быть опорой и основой.

Недаром говорят: конец – всему венец.

Утешимся: златой не лучше, чем терновый.

Но глянем в окна. Ночь черна, как антрацит,

И даль на тыщу вёрст темна и целокупна.

Мы, может быть, лгуны. Но Муза неподкупна.

И плещется река. Ручаюсь, что Коцит.

Память

Ты меня допекла, достала, отравила и явь и сны.

Составляющие состава и поныне мне не ясны.

Понукала и тормозила, в рыло била и по ногам.

Кто ты, чудище? – Мнемозина, – отвечает мне по слогам.

Безнадежно зловещий кратер, отпусти меня поскорей!

Неужели ты вправду матерь девяти своих дочерей?..

Попытка ниспровержения

Увы, я подобных поэтов знавал –

От Бога. Но если присмотришься зорче,

То видишь подполье, глубокий провал,

А в нём затаённый зловещий моторчик.

Поэтов от Бога – ну разве чуток

В полёте своём не без лёгкого крена.

Но в жилах у них кипяток-кровоток,

А в том кровотоке бурлит Ипокрена.

Не сразу учуешь рассчитанный яд –

В нём малые дозы на многие чары.

Такие поэты растут без плеяд.

Они одиноки. Поэты-анчары…

О Господи, – думалось мне, – почему

Сей глас победительный, иерихонский,

О свете поёт, а уводит во тьму,

Где шорох змеиный и шип скорпионский?

Я знал этих чудищ. И мне довелось

Молиться на них в простоте придурашной.

И я б не заметил их тайную злость,

Когда бы не выдал их случай пустяшный.

Когда бы не ревности жгучая дрожь,

Бенгальский огонь, теплоты невозможность,

Когда б не капризное «вынь да положь»

И худо прикрытая ясновельможность.

Когда б не злословили из-за угла,

Когда бы собратьям беды не желали,

Когда бы тлетворная ложь не вошла

В состав профетических их глоссолалий.

О Господи, – думалось мне, – почему

Коснулась и вас эта порча и схизма?

Никак не доступно уму моему,

Что может быть Моцарт не чужд сальеризма.

И всё же – примите неловкую лесть!

Вы – тьма, но всегда вперемешку со светом.

Задуманный ангелом – ангел и есть.

И хватит. И больше не будем об этом.

Бегство

И только-то? – линючие тетрадки, гремучие повадки на кроватке,

Питейный бесноватый ералаш, развесистая клюквенная блажь?

Цыганские засвистанные ноты, клочок руна, зажатого в горсти,

Длиною в полстолетия длинноты, чертёж судьбы с пометкой «ассорти».

Чур! Чур тебя! Беги как оглашенный! Потом поймёшь – блажной или блаженный.

Невнятен путь, облыжный, обложной, обрывчатый, а может, и сплошной.

Потом рассудишь – фатум или шалость, и кто тебе остаться помешал.

Но как бежалось! Как тебе дышалось, покуда ты во весь опор бежал!

Как всё вокруг мелькало и вертелось, покуда ты по-над землёй летел!

Как нестерпимо жить тебе хотелось! И думалось, что так Господь хотел.

Наважденье

Что ни день на тебя наступают

Неопрятные мутные страхи.

Из обжитых углов проступают

Безобразные страхи-неряхи.

Страхи крупные, мелкие страхи,

Неприметные страхи покамест.

Будто в серой посконной рубахе,

Ты в них ходишь, уже обвыкаясь.

Не поэзия – низкая проза:

Страх пространства, бескормицы, рака,

Поношенья, пожара, склероза,

Слепоты, ограбленья, люмбаго.

Ты дрожишь, как преступник на плахе,

Оттого что без всяких прелюдий

Надвигаются топкие страхи

Одиночества и многолюдья,

Каталажки, кондрашки, психушки,

Выпаденья волос на макушке,

Клеветы, темноты, чёрной кошки,

Плотоядной начальственной сошки.

Хоть бы сразу, пусть только бы сразу,

Ненароком, не дав помолиться!

Но проклятье змеиного сглаза

С каждым днём нарастает и длится.

Ты худеешь, бледнеешь, томишься,

Ты страшишься уйти и вернуться,

Не заснуть вечерами боишься

И боишься, уснув, не проснуться.

Сумерки в сентябре

Пустые аллейки, легко, бесприютно, туманно,

На рейках скамейки белеет воронье гуано,

Порывистый ветер меняет то вектор, то скорость,

Бродяжка в берете бредёт сквозь холодную морось,

Парнишка под мухой плутает, под нос напевая,

Ларьки с бормотухой, стада в ожиданье трамвая,

Чуть тянет кострами, дорога у дома разрыта,

Но, как в циркораме, пространство свежо и открыто,

Листва под ногами, легко, бесприютно, туманно,

Слились в амальгаме концовки стихов ли, романа,

Полоска заката, щемящее чувство откоса,

И всё как когда-то: поэзия-проза, поэзия-проза.

Вечер

Смеркается. По улицам брожу я, нелепо озираюсь и курю,

И слушаю невольно речь чужую. И в окна разноцветные смотрю.

Как будто посредине циркорамы вдыхаю оседающую пыль

Мистерии, а может, мелодрамы, готовой превратиться в водевиль.

Бреду и не могу остановиться, отдать себя чему-нибудь сполна,

Хоть участь асмодея-очевидца порядком смехотворна и стыдна.

И всё же – жизнь. Какая-никакая. И я в ней то гуляка, то жених.

Теку среди толпы, перетекая помимо воли в каждого из них...

Я сгорбился, как грузчик под поклажей, я ловко охмуряю продавца.

Я неслух, распекаемый папашей, папаша, распекающий мальца.

Я гордо корчу из себя провидца, я слёзы утираю рукавом.

Я прачка у лохани. Я девица, твердящая о принце роковом.

Я семьянин, вкушаю чай с малиной, я подбираю чьё-то портмоне,

Студентик, совращённый мессалиной, сплетающий удавку из кашне...

Я затомился, обречён всё чаще то полыхать, то разом затухать –

В тени стоящий доброхот-подсказчик, которого и слыхом не слыхать.

И слава богу. Текста я не знаю и выхода не вижу впереди.

Но я шепчу: будь проклята... родная... Ступай ко всем чертям... не уходи...

* * *

На грани лета, Леты, летаргии

Вернутся все намеренья благие:

Иллюзии летучие дымки,

Фантазии бродячей огоньки –

Всё, что ещё никак не называлось,

Не выплыло, не реализовалось,

Рассеялось в крупицах и дробях

И тут же забывалось второпях.

Полушаги, полупризнанья, прятки,

Полураздумья и полуоглядки –

Всё станет явью, прочной и тугой,

И будет разговор совсем другой.

И ты поймёшь растерянно и смутно,

Что сам себя неволил поминутно,

Что сам был роком, случаем, средой,

Чужой бедою и своей бедой.

Просрочены все имена и сроки.

Но как хорош ты был в полунамёке,

В волнении, с закушенной губой –

Безусый дуэлянт перед судьбой.

Доверчивость, отвага, обаянье,

Весь ожиданье и надежда сплошь.

О Господи, какие расстоянья

Теперь меж нами – еле узнаёшь.