Лера Мурашова

Лера Мурашова

Четвёртое измерение № 21 (225) от 21 июля 2012 года

Медь и серебро

 

* * *

 

Мы выпьем кофе – и ещё добавим,

я захочу мороженого вдруг…

Когда мы вместе, час минуте равен:

вся жизнь заключена в единый круг.

 

Вот солнца свет, он льётся из окошка,

а за окном дворы и пустыри,

собаки, дети, голуби и кошки –

и счастье то же, что у нас внутри.

 

Мир улыбнётся радостно и просто.

Зачем у двери медлю я опять?

На время, что осталось до погоста,

я очень не хочу тебя терять.

 

Жар осени

 

Вечернею ненастною порой

мой город дремлет, мокрый и продрогший.

Ему, конечно, выпить бы настой

малины, чабреца и расторопши,

 

ему залечь бы в тёплую кровать

и натянуть на плечи одеяло,

ему галоши надо надевать,

и не гулять по лужам, где попало.

 

Мой  город спит и видит странный сон,

как по кольцу безлюдного бульвара

бежит трамвая призрачный вагон,

а всё вокруг горит, как от пожара.

 

Везде огни, и лужицы осенние

калейдоскопом множат отражения,

и ждут, когда зажжётся, наконец,

зелёный светофора леденец.

 

Мы город лечим жаром рукотворным,

он быстро исцеляется во сне

и завтра утром улыбнётся мне,

мелькая клёна кроной непокорной

в трамвайном затуманенном окне.

 

Осенняя молитва


О Господи, води меня в кино,

корми меня малиновым вареньем.

Александр Ерёменко

 

Небом принакрой, как одеялом,

ветром приласкай, как мама в детстве.

Есть одно испытанное средство:

воздухом дышать холодным, пряным,

в лес пойти на осень наглядеться.

 

Белкой подскочи в пушистой шубке,

и орех схвати движеньем быстрым,

награди безжалостным и чистым

счастьем, чтоб весенние зарубки

шрамом заросли деревянистым.

 

Лес лучами жёлтыми пронизан,

пахнет забродившей бузиною,

кажется разрушенной стеною,

жизни неудавшимся эскизом.

Господи, поговори со мною!

 

Я имени её не помню 

 

А эту осень звали странно,

она была печальней всех.

Осина рдела рваной раной,

и скрежетал вороний смех,

 

лохмотьями свисали тучи,

слезились в парке фонари...

Она была всех зим разлучней,

она сжигала изнутри,

 

ночной прелюдией к бездомью

вела меж пляшущих огней.

Я имени её не помню,

мне слишком плохо было с ней.

 

Осеннее время

 

Ну а нам целый год у причалов заснеженных ждать.

Алексей Шорохов

 

Подождём ещё год? Благодарствуй, пророк, это много.

Целый год, чтобы жить, чтобы землю сухую топтать

и, вбирая со вдохом глоток растворённого Бога,

наблюдать, как зимой всё вокруг умирает опять.

 

Как потом, по весне, из-под снега проклюнется семя,

отшумят-отбушуют июнь и июль между строк,

и когда, в свой черёд, вновь наступит осеннее время,

может быть, ещё год в октябре мне отмерит пророк. 

 

Крапива 

 

Тёмно-зелёная крапива

одна не клонит головы,

и не желтеет торопливо

средь покорившейся травы.

 

Её засыплет скоро снегом,

ударит инеем мороз,

но и под жутким зимним небом

её ты не увидишь слёз,

 

в ней есть строптивое бунтарство,

что не согнётся на ветру.

Ну что ж, крапива, благодарствуй,

теперь я знаю, как умру.

 

Небесные стихи

 

Золотых созвездий спутав космы,

чудо не считая за труды,

по ночам сияют тихо звёзды.

Нам бы научиться у звезды!

 

Если будем мы на них похожи,

может быть, простятся нам грехи,

и позволит милосердный Боже

написать небесные стихи.

 

Медь и серебро 

 

Я крашу голову седую,

и медью волосы горят.

В стекле увижу – молодую,

никто не скажет: «Пятьдесят!»

 

Пройдут рассветы цепью зыбкой,

закаты – несколько всего,

в борьбе с фальшивою улыбкой

вновь проступает – естество.

 

Как мне стереть годов усталость?

Забыло сердце, что старо.

К дешёвой меди примешалось

высокой пробы серебро.

 

* * *

 

Белым снегом окно занавешено,

заштриховано небо с утра.

Что ты смотришь, усталая женщина,

в вечно тёмный колодец двора?

 

Знаю, хочется, милая, хочется,

как собака, свернуться клубком

у замерзшей ограды решётчатой

и лежать, не мечтать ни о ком.

 

Ждать, когда занесёт, пригорюнится

и заплачет старушка-метель,

белопесенная семиструнница,

соболезница всяких страстей.

 

Задремать, раствориться, размножиться,

стать февральским недолгим снежком,

а весною под солнцем скукожиться,

и сгореть лягушачьею кожицей,

чтоб уже не жалеть ни о ком.

 

Гостья

 

В гости заглянет какой инородец –

будем щедры с ним, как с Божьим посланьем.

Элла Крылова

 

1.

Зима так не хотела умирать,

а после снова, возрождаясь с болью,

как было много тысяч лет подряд,

срастаться с надоевшей старой ролью:

 

белить, лечить, латать и убирать,

помойки камуфлировать снегами,

и чёрный мир – Малевича квадрат –

расцвечивать снежинок оригами.

 

И зимнего отчаянья метель

кружилась, наводя священный ужас,

последний снег топился в первых лужах,

фонарь скрипел, качая светотень.

 

В такую ночь судьба меня вела –

невесел путь слепого пилигрима.

Дом выскочил, как тать из-за угла,

мне повезло, что не прошла я мимо.

 

2.

Не храм прекрасный, не Эдемский сад –

обычная московская квартира,

в ней проживает пара бодхисатв,

себе не сотворившая кумира.

 

Там в облаках бамбуковой беседки

вьюнок тропу чертил наискосок,

и Будда улыбался по-соседски

и наливал вино на посошок.

 

Бродила кошка, щуря жёлтый глаз,

неслышною походкою богини,

священный долг семейной берегини,

исполнила, обнюхав напоказ

 

пришелицу. Но подозренья, видно,

я у неё не вызвала, и вот

она легла вылизывать живот,

живой Хотэй – беспечна и солидна.

 

3.

Душой и телом отогрелась я,

был утончённо незатейлив ужин.

Для сладостной привычки бытия

лишь только Бог да друг любезный нужен –

 

вот ваш урок. О, счастья лёгкий дар!

Его так мало стало в нашем мире.

Мне в руки не дающийся товар

уютно сложен в маленькой квартире.

 

На улицу я вышла в полусне

в остатки уходящего мороза.

С пустого неба улыбнулись мне

две звёздочки, расцветшие, как розы.

 

4.

И я взывала: «Господи, Ты есть!

Присутствие Твоё везде разлито,

снежинок в небе кружится – не счесть,

и каждая летит своей орбитой.

 

Другого чуда мне не надо, чтоб

Тебя узнать и утвердиться в вере,

что как снежинки в будущий сугроб,

мы все в Твои войдём однажды двери.

 

Прошу Тебя, всё можешь сделать Ты,

пусть в той беседке, свитой из бамбука,

течёт спокойно и без суеты

простое время, пусть не тронет скука

 

двух бодхисатв, пусть вечно, как сейчас,

горит огонь в заснеженном окошке,

и без причуд ненужных и прикрас

они живут и дружат с мудрой кошкой,

стихи читают, пьют на кухне чай.

О Господи, Ты их не разлучай».

 

5.

С закинутою к небу головой

я шла, шепча молитву, вся пустая,

и ощущая, что почти летаю,

ногами не касаясь мостовой.

 

Кот

 

Дикий камышовый кот

отлично притворялся домашней киской.

Он урчал, давал гладить живот

и ел вискас из миски.

 

Утром, сидя в тёплой солнечной лужице,

намывал гостей и женихов для дев

или охотился, если мухи цеце

залетали с улицы, вконец обнаглев.

 

Он думал, как хорошо обманул

всех вокруг и себя самого,

внушив, что его папа – китайский манул,

а мама – египетское божество.

 

Но однажды к ним в гости пришел старик,

который жил так долго на свете,

что научился понимать зверей и привык

слушать, что шепчет деревьям ветер.

 

Старик заглянул в зелёные глаза,

сразу все понял и строго сказал:

– Ты дикий зверь, твоё место не здесь,

и вовсе не вискас ты должен есть!

 

Вдруг вспомнил кот, как ночью сырой

под лапой пружинит мох,

как – один прыжок, потом второй –

можно добычу застать врасплох,

 

как весной надо драться с другими котами

за право продолжить свой род,

пока кошка ждет за кустами,

когда победитель к ней подойдет,

 

как кровь врага сладко в глотку течёт,

превращаясь в радость и силы…

Он понял, что прежняя жизнь – не в счёт,

и, хотя за окном дожди моросили,

 

он ушёл даже не оглянувшись,

распушив усы и хвост задрав,

в свою настоящую – кошачью – жизнь,

потому что старик был прав.

 

Колыбельная для поэта 

 

Спи, мой милый, пусть тебе приснится

в солнечном далёком далеке

дева, выпускающая птицу,

с золотою клеткою в руке.

 

Перламутром капля заблестела

под усталой синевою век.

Да не тронет ни души, ни тела

чёрный твой, зловещий человек!

 

Сможешь ли очнуться ты, не знаю,

и вернуться – сможешь ли ко мне?

Выпущенной птицей сяду с краю,

примощусь в твоём тревожном сне,

 

где бредёшь серебряной аллеей

и ведёшь неспешный разговор

сам с собою, и закат алеет,

и безумье застилает взор.

 

Все мои слезинки бесполезны,

в сны твои заказаны пути.

Помоги тебе Отец Небесный,

птица не смогла тебя спасти...

 

* * *

 

Шепчет ветер, засыпая

шелковистой пылью путь:

– Забудь…

 

Плещет мне волна морская,

перламутровая ртуть:

– Забудь…

 

Степь смеётся голубая:

– Ты теперь уже другая,

у тебя иная суть.

Забудь...

 

Но ночами месяц ясный

мне рассказывает сказки,

убирает с сердца муть:

– Уснуть…

 

Меченая

 

Опускается солнце все ближе к воде,

растворяется золотом в море.

Нарисовано страшное слово НИГДЕ

белым облаком в синем просторе.

 

Замыкается бухта отвесной скалой,

словно серою пыльной кулисой,

и без устали плачет вверху надо мной,

лёгкой чайкой летая, Лариса.

 

– Я любви не нашла... – скушно, глупо, старо.

Так же больно, как в век бесприданниц,

солнце ставит на мне золотое тавро

одиноких монашек и странниц.

 

Прощание с Эдемом

                                 

Убери от лица ладонь,

молча взгляд на меня подними,

пальцем ласково щёку тронь,

станем снова людьми-детьми.

 

В миг, который неуловим,

вместо города вырос – сад,

строго хмурится херувим,

звёзды яблоками висят.

 

Не срывай! Подожди чуть-чуть,

дай побыть здесь в последний раз.

Нам бы воли тайком хлебнуть,

нам бы неба, хотя б на час,

 

без грозы, без обид и вьюг,

без забот, без пустых затей,

без загадок – кто враг, кто друг,

без вопросов и без дождей.

 

Без всего, что на лбу легло

горькой складкою меж бровей.

Для чего нам добро и зло?

Но шуршит под ногами змей-

 

искуситель. Опять ладонь

забираешь – прикрыть глаза.

Жжётся холодом, как огонь,

непролившаяся слеза.