* * *
Дар слов, неведомый уму,
Мне был обещан от природы.
Он мой. Веленью моему
Покорно всё. Земля и воды,
И лёгкий воздух, и огонь
В одно моё сокрыты слово.
Но слово мечется, как конь,
Как конь вдоль берега морского,
Когда он бешеный скакал,
Влача останки Ипполита
И помня чудища оскал
И блеск чешуй, как блеск нефрита.
Сей грозный лик его томит,
И ржанья гул подобен вою…
А я влачусь, как Ипполит
С окровавленной головою,
И вижу: тайна бытия
Смертельна для чела земного,
И слово мчится вдоль нея,
Как конь вдоль берега морского.
1934
* * *
Каждый день так взволнованы зори.
И одна неустанно зовёт
За тайгу, на далёкое море,
На туманный и мглистый восход.
А другая, из розовых светов,
Поцелована смертью в уста.
И под ней лишь могила поэтов
Да Казанский собор без креста.
Дует ветер с востока, он свежий.
Скоро ичиг обует нога.
Скоро кровью людской и медвежьей
Будет мыться святая тайга.
Там, в Охотском неласковом море,
Я доверю свой путь кораблю.
Я молюсь на восточные зори,
А о западных только скорблю.
1934
Сибирь
Как только я вдруг вспоминаю
Таёжную ночь и ветра,
Байкал без конца и без края,
Дымок голубой от костра,
Гольцов величавые дали.
Ручьи на холодных камнях,
То сердце болит от печали
И слёзы в сомкнутых глазах.
Там небо туманами щедро.
Там гнётся под ношей спина,
Но там высочайшие кедры,
Там воды вкуснее вина.
Там в шорохе сосен таёжных
Я древнюю слышал мольбу
К тому, кто мятежной, тревожной
И страшною сделал судьбу.
Смотри, мой дорожный товарищ,
Как в сопках пылает закат,
В нем заревом древних пожарищ
Китайские веси горят.
Смотри, на сосне от удара
Прозрачная стынет смола –
Так плакали девы Отрара
Над замком, сгоревшим дотла.
1937
1698 год
Из цикла «История»
Мглистый свет очей во мгле не тонет.
Я смотрю в неё, и ясно мне:
Видно там, как в пене бьются кони,
И Москва в трезвоне и огне.
Да, настало время быть пожарам
И набату, как случалось встарь,
Ибо вере и законам старым
Наступил на горло буйный царь.
Но Москва бессильней крымских пленниц
На коленях плачет пред царем.
И стоит гигант-преображенец
Над толпой с кровавым топором.
Мне от дыбы страшно ломит спину,
Колет слух несносный скрип подвод,
Ибо весь я страшно отодвинут
В сей суровый и мятежный год.
Православный люд в тоске и страхе
Смотрит на кровавую струю,
И боярин на высокой плахе
Отрубает голову мою.
Панихида, и в лампадном чаде
Черные закрытые гроба.
То, что я увидел в мглистом взгляде,
То моя минувшая судьба.
1934
* * *
Старцы помнят, внуки помнят тоже;
Прежде, чем сместился звёздный путь,
Равный с равной спал на брачном ложе,
Равный с равным бился грудь о грудь.
С кем теперь равняться, с кем делиться
И каким завидовать годам?
Воют волки, и летают птицы
По холодным, мёртвым городам.
1937
* * *
Земля бедна, но тем богаче память,
Ей не страшны ни вёрсты, ни года.
Мы древними клянёмся именами,
А сами днесь от тёмного стыда
В глаза смотреть не смеем жёнам нашим,
Униженный и лицемерный взор
Мы дарим чашам, пьяным винным чашам,
И топим в них и зависть и позор.
1934
Из цикла «Философские миниатюры»
Путь на Землю
Возьмём любовь путей земных основой
И не увидим в мире пустоты.
И будем все смотреть на землю снова,
К земле приглядываться с высоты.
Мы мало, в сущности, с землёй знакомы,
Земную жизнь скрывают облака.
Мы с ней в гостях у времени пока,
И только в вечности бываем дома.
Газетные киоски
Вот киоски средь Парижа,
Убранные новостями.
Всех людей сдвигают ближе
Для чего, не знают сами.
Новости объединяют
Тех, кто думать не умеет.
Как газета, мир стареет
И как новость умирает.
Сущность поэзии
И в тайну всего живого
Не в силах проникнуть сами,
Мы зовём чудесное слово,
Начинаем писать стихами.
И мир открывается новый,
И жизнь, чем дальше, тем краше,
Идёт перед нашим словом,
Открытая словом нашим.
Военные стихотворения
из записной книжки
Эскиз с натуры
Мне памятен серый туманный денёк.
Альтдам догорал и ещё не погас.
Осколки, как пчёлки, жужжат и в песок,
И семь самолётов, как камни, на нас.
Мне слышен был пушек отчётливый стук.
На небе чернели снарядов пути.
И я не отвёл каменеющих рук,
Чтоб бросить прицелы и с пушки сойти.
А пять самолетов опять в вышине,
Стремятся на запад к своим облакам,
А двое кружатся в дыму и в огне
И падают вниз на горящий Альтдам.
Минута, другая – и вдруг тишина.
И Озера синяя лента видна.
И виден победы улыбчивый взгляд.
Сегодня в Альтдаме отмщён Ленинград.
Альтдам
26 марта 1945
* * *
Вечер тёплый и тихий в родимой стране
Почему-то сегодня припомнился мне.
Тёплый ветер чуть трогал вершины берез,
Пёстрый луг в предзакатном сиянии цвёл,
И звенели на воздухе крылья стрекоз,
И блестели тела пролетающих пчёл.
Но сегодня холодное небо во мгле.
Бесприютно и мрачно на чуждой земле.
В чёрном небе чужая жужжит стрекоза,
И расчёт напрягает до боли глаза.
И снаряды, как пчёл огневеющих рой,
По холодному небу скользит надо мной.
Помнить оба мгновения мне суждено.
Оба дороги сердцу и милы равно.
Сохраню я их в памяти бренной моей
Для друзей, для жены и для будущих дней.
Чтобы знали потомки, что эта война
Никогда не была нам тяжка и страшна.
Франкфурт-на-Одере
Наступление
Мы шли дорогой русской славы,
Мы шли грозой чужой земле,
И лик истерзанной Варшавы,
Мелькнув, исчез в январской мгле.
А впереди цвели пожары,
Дрожала чуждая земля,
Узнали тяжесть русской кары
Её леса, её поля.
Но мы навеки будем правы
Пред вами, прежние века.
Опять дорогой русской славы
Прошли славянские войска.
Франкфурт-на-Одере
11 апреля 1945 г.
Прелюдия
К зимней сказке «Волшебные папиросы»
Когда мерещится чугунная ограда
И пробегающих трамваев огоньки,
И запах листьев из ночного сада,
И тёмный блеск встревоженной реки,
И тёплое, осеннее ненастье
На мостовой, средь искристых камней,
Мне кажется, что нет иного счастья,
Чем помнить Город юности моей.
Мне кажется… Нет, я уверен в этом!
Что тщетны грани верст и грани лет,
Что улица, увенчанная светом,
Рождает мой давнишний силуэт.
Что тень моя видна на серых зданьях,
Мой след блестит на искристых камнях.
Как город жив в моих воспоминаньях,
Как тень моя жива в его тенях!
Норильск, 1942
Поиски Эвридики
Я был один под вечной вьюгой –
Лишь с той одной наедине,
Что век была моей подругой,
И лишь она сказала мне:
“Зачем вам трудиться да раниться
Бесплодно, среди темноты?
Сегодня твоя бесприданница
Домой захотела, как ты.
Там бредит созвездьями алыми
На окнах ушедший закат.
Там ветер бредёт над каналами
И с моря несёт аромат.
В воде, под мостами горбатыми,
Как змеи плывут фонари,
С драконами схожи крылатыми
На вздыбленных конях цари”.
И сердце, как прежде, дурманится,
И жизнь весела и легка.
Со мною моя бесприданница –
Судьба, и душа, и тоска.
* * *
Прощальный клёкот стаи журавлиной,
Касанье перелётной паутины, –
Как солнца предзакатного привет:
Ты видишь, как струится над равниной,
Мешаясь с тенью, сизоватый свет,
Прощальный.
Не бойся осени, дождливой, длинной:
Присыплет снегом этот скучный бред.
А у тебя, на склоне стольких лет,
То иней выступил, или седины?
Пока мороз не прихватил рябины,
В ней вкуса, запаха, в ней смысла нет, –
Так и горчит до самой сердцевины,
Но не кричи прошедшему вослед:
Побудь еще со мной, хоть миг единый.
Прощальный.
Апрель 1945
* * *
Раскрошен хлеб и пролито вино,
А пьяница не сыт и ждёт чего-то.
Но тушат свет: лакеям всё равно,
Им важно только получить по счёту.
И вот захлопнулась за гостем дверь;
Сутулясь, он сквозь синеву тумана
Бредёт домой. А ты куда теперь?
Кому снесёшь тоску своих потерь
И вечный зуд давно заросшей раны?
Броди в ночи наедине с собой,
Да в пререкания вступай с судьбой
Брюзжащей: «Счёт закрыт – не жди кредита.
Ты сам пролил, а не допил глотка,
Ты не доел последнего куска,
Так уходи из-за стола, несытый.
И не дивись, что холод так жесток…
Не всё ль равно, в сугробе ли, в постели:
И тут, и там – ты также одинок,
Тебе ни с кем не сплесть влюблённых ног,
Приляг же, чтоб ветра тебя отпели».
Но я соблазнам отвечаю: «Нет!
Ещё я не исчерпал вкуса бед».
22 февраля 1946
* * *
Без края синь и золото пустыни,
Но золото забило чёрный рот
И ломит плечи зной, густой и синий.
А спутник обессиленный бредёт,
Ища глотка воды, узора тени, –
Но занесён заброшенный родник,
И он к зыбучему врагу приник,
Сбивая в кровь ладони и колени.
Скребёт. Устал. Поднялся. И опять
Когтит сухой песок, теряя силы, –
Но горяча песчаная могила,
А свежей благости – не откопать!
И он хрипит в горячечном бреду:
«Конец пути: я дальше не иду,
Я у ключа засыпанного слягу.
Иль ящерица говорила ложь,
Когда сулила утоленье влагой?
Закрой меня песок! Зной, уничтожь!»
В дрожащем мареве – мерцанье линий,
Но коршун, что взмывает одинок,
Крыла раздвинув в непомерной сини,
Приметит сверху в золоте пустыни
Скелет, оскалом впившийся в песок.
24 февраля 1946
Перевод стихотворения
китайской царевны из дома Чжоу
Предшествует слава и почесть беде.
Ведь мира законы – круги на воде.
Во времени блеск и величье умрут,
Сравняются, сгладившись, башня и пруд.
Пусть ныне богатство и роскошь у нас,
Недолог всегда безмятежности час.
Не век опьяняет нас чаша вина,
Звенит и смолкает на лютне струна.
Я царскою дочерью прежде была,
А ныне в орду кочевую зашла,
Скитаясь без крова, и ночью одной
Восторг и отчаянье были со мной.
Превратность царит на земле искони,
Примеры ты встретишь, куда ни взгляни.
И песня, что пелась в былые года,
Изгнанницы сердце тревожит всегда.
© Лев Гумилёв, 1934–1960-е.
© 45-я параллель, 2021.