Серебряный век
Всё то, что сбылось наяву и во сне,
большая зима заметает извне –
снегами, снегами, снегами...
Серебряный век серебрится в окне,
и светится враз и внутри, и вовне –
стихами, стихами, стихами...
Судьбу изживая вразнос и взахлёб,
на паперти мы не просили на хлеб
в горючих слезах укоризны.
Для тех, кто зажился – забыт и нелеп,
сияют снега на просторах судеб
отчизны, отчизны, отчизны...
Как облачный дым проплывают века,
в заснеженных далях сияет строка
бессмертного русского слова.
На нас упадают большие снега,
словесный сугроб наметая, пока –
и снова, и снова, и снова...
* * *
Слова поставь на полку, где стоят
кувшины, вазы, амфоры, бокалы,
чтоб солнце бликовало, и стократ
по выгнутым поверхностям стекало...
Слова нежнее глины и стекла,
и хрусталя, и хрупкого фарфора,
из этого боязнь проистекла
внезапного и быстрого разора.
Надёжнее упрятать, утаить,
в наследственный тяжелый шкаф посудный
поставить, и на крепкий ключ закрыть
словесный ряд, сквозной и безрассудный...
Базар
Галдёж многоязыкий. Бормотанье.
Перед толпой жемчужных слов метанье.
Там словно бы кого-то напугали:
кричат ослы и люди, попугаи.
На площадь выйди и промолви слово.
Кричат торговцы, продавцы съестного.
Кричит погонщик, поправляя дышло.
И потому тебя почти не слышно.
Утробный хохот. Лепет простодушный.
Кричит вельможа и холоп ослушный.
Визжит богатый. И вопит бедняга.
Такой базар. Такая передряга.
Обычный гвалт. Обычай человечий.
Шумит собранье и базарит вече.
Заради славы все вопить горазды.
Гундит неправый. Голосит горластый.
Оранье, вопли, гвалт, галдёж и гомон,
язык обезображен и изломан.
И чтоб не дать совсем словам погибнуть,
придется выйти, возопить и гикнуть.
Поток времён
«Ах ты, тоска проклята! О, докучлива печаль!
Грызёшь мене измлада, как моль платья, как ржа сталь!»
Григорий Сковорода, Песнь 19-я,
сложена в степях переяславских
Вот вышел прочь Сковорода,
ушёл философ,
он в золотое никуда
направил посох.
Он прах с постолов отряхнул,
войдя в стремнину.
Поток времен его тянул,
толкая в спину.
Он шёл вперед, а время вспять
навстречь бежало,
хотел схватить его, но пясть
не удержала.
Поди попробуй, добреди
до вольной дали.
Осколки звёздные в груди
его застряли.
Вдали, у лунного моста,
ветрила лопасть,
а дальше только пустота,
провал и пропасть.
Он этот мрак перемогнул,
шагнувши сразу.
И даже глазом не моргнул,
почти ни разу.
Вокруг ковыль да молочай,
полынь да мята.
Ах ты, докучлива печаль,
тоска проклята!
Стальное лунное литьё
с небес струилось.
Всё упованье на неё –
на Божью милость.
Тогда, хоть будь совсем слепой,
избегнешь ямы.
Читай апостолов и пой
псалмы медвяны.
Он шёл, как цепом молотил,
степную глину,
а ветер гнал его, крутил,
толкал в хребтину.
Тянул печали вервие
по бездорожью.
Из жизни вышел в житие
по слову Божью.
Гляделась посохом клюка,
клубились рядом
и восставали облака
небесным градом.
«Прочь ты, скука, прочь ты, мука,
с дымом, с чадом!»*
--
* Г.Сковорода «Сад Божественных песен» Песнь 19-ая
Степной псалом
Он снова дал себе зарок,
да вот стезя влечёт...
Степной горячий ветерок,
до сердца пропечёт.
Взошёл на древние холмы,
где ждут среди травы
медоточивые псалмы,
рычащие, как львы.
Сухие стебли старых слов
горят костра посредь,
ни докопаться до основ,
коснуться не посметь.
И он стократно бьёт челом,
и упадает ниц,
пока вокруг степной псалом
звенит, как стая птиц.
От этой истовой мольбы,
от ночи и до дня,
вокруг него стоят столбы
небесного огня.
Он был бы рад глаза смежить
да гложет непокой,
он тщится дух переложить
силлабовой строкой.
Благим огнем озарена
словесная листва,
взошедши из сего зерна,
из семени псалма.
«Не пойду в город богатый.
Я буду в полях жить,
Буду век мой коротати,
где тихо время бежит».*
--
* Григорий Сковорода, Песнь 12-я.
Из сего зерна: Блаженны нищи духом
Зал ожидания
Жизнь проведя в плену призвания,
не знала, что это такое:
стихи для зала ожидания
и для приёмного покоя.
Как жить в кручине укоризненной,
значенья слов не умаляя,
в ажиотажной и болезненной
толпе стихи не распыляя?
Чтоб жизнь, рекламой отмечаема
навязчивой и громогласной,
на люди вышла и нечаянно
в толпе увязла непролазной.
Иль чтоб, гордыней побуждаемо,
от глаз людских таилось слово,
пока почтенна и читаема
одна словесная полова.
Но так ли уж пусты мечтания,
чтобы поэзии страницы
листали в зале ожидания,
в автобусе или в больнице.
Шостакович
пятая симфония
Он с веком говорил через губу,
бил в барабаны и дудел в трубу,
он мог от горя и большой беды,
свить в ураган скрипичные лады,
педаль рояля до упора вжать,
чтоб тот не смог от ужаса визжать.
Накинув длиннополое пальто,
он доезжал до дома на авто,
ложился на семейную постель,
а в нём гудели вьюга и метель,
и в нём простор необжитой зиял
под тяжестью верблюжьих одеял.
До утренней он так лежал звезды,
но вдруг срывалась музыка с узды,
в нём замысел месился, вызревал!
Он плохо видел – боле узревал:
то ль оркестровый пишется пролог,
то ль падает, как беркут, потолок.
Как выпустить гармонию из рук,
когда внутри ещё безмолвен звук,
он сам его пока что не обрёл!
Тут Время упадает как орёл,
когтит аккорды на глазах у всех.
Аплодисменты. Бешеный успех...
* первое исполнение было в 1937 году
Гертруда
Вот дней восстановимых череда,
идут за другом друг, и друг за дружкой.
Гертруда! Ты никак – герой труда!
Не пей вина, тем паче этой кружкой.
Не стой у рампы! Отойди! Убьёт!
Тут все, коль не под Богом, так под током.
Твой Клавдий, хоть и круглый идиот,
доволен трагедийным кровотоком.
Тут роли все читают по слогам.
Растленны закулисные задворки.
Где Гамлет – там, конечно, шум и гам,
и долгие кровавые разборки.
А психопатов нынче пруд пруди.
Их в жизни столько, хоть греби лопатой!
Гертруда, пей! Со сцены уходи
алкоголичкой рваной и хрипатой.
Смотри, как расшалилась детвора:
отравлены и шпага, и рапира.
Гертруда! Нам на пенсию пора!
Рыдать и перечитывать Шекспира.
Байрон в венеции
Поэт в путешествии – разве не суть,
что долог, опасен и призрачен путь.
Вот Байрон в Венеции. Пушкин в Крыму.
Тайком пробираются, по одному.
Натягивать долго пришлось удила,
чтоб рысь не догнала и власть не взяла.
Чтоб душу утишить. Чтоб свет повидать.
Чтоб в Греции землю крестьянам отдать.
От крымских степей да в одесский лиман,
где грёзы и слёзы, любовь и обман,
где стансы, романсы, восточный напев,
где строфы «Онегина» ветер напел.
Венец златоуста – нисколько не мил,
когда за тобою немеряно миль,
житейское море неволит гребцов...
Как схожа недоля великих певцов.
Хрустальная в небе сияет луна.
Вот Байрон в Венеции выпил до дна.
В чернильнице пусто. Европа во зле.
И слёзы Августы застыли в стекле.
Качели
«... качает черт качели недрогнувшей рукой...»
Ф.Сологуб
Когда ножи точили, дрались, сбивали с ног,
раскачивать качели никто из них не мог.
Когда свой хлам латали, стирали и пекли,
качели улетали далёко от земли.
А если пьяно пели и поднимали визг,
с качелей вниз летели и разбивались вдрызг.
Когда же было тихо и праведно в дому,
могли легко и лихо взлетать по одному.
А если на пределе работала душа,
то в небеса летели, от ужаса визжа.
И этот ужас сладкий, и трепетанье жил,
кто до качелей падкий, стократно пережил.
* * *
«Как ты живёшь, волче?» –
слышатся голоса.
Книги стоят молча,
тихие, как леса.
«Видишь, бредёт лихо?
Волчью умерь прыть!».
Книги стоят тихо,
если их не открыть.
Чтенье ль твоё увечно?
В пятки ль ушла душа?
Жизнь ли твоя вторична,
книжка ль нехороша…
Три сестры зимой
Три розы, словно три сестры,
готовятся к зиме.
Края судьбы весьма остры.
МладшАя не в себе.
Худая средняя сестра
жужжит веретеном.
СтаршАя вяжет свитера,
и подметает дом.
И, напрягая острый слух,
все вместе, как одна,
боятся пришлых бывших слуг:
гражданская война.
Одна, привыкшая летать,
всё возится в золе.
Другая ну судьбу латать!
Буржуйка. Божоле.
И только младшая вольна,
и всё ей нипочём.
Она беспечна и больна,
ушиблена лучом.
Им надо зиму пережить,
всем вместе, как одной!
А мне в саду их сторожить,
чтоб оживить весной.
© Лидия Григорьева, 2022.
© 45-я параллель, 2022.