Лия Владимирова

Лия Владимирова

Четвёртое измерение № 30 (342) от 21 октября 2015 года

Пути души от тьмы к преображенью

 

* * *

 

Как будто поздняя весна,

Сиял последний месяц лета,

И всё же рядом, рядом где-то

Уже сквозила желтизна,

И словно в смутном ожиданьи

Томился этот долгий день,

А по лесам носилась тень

Неслышного похолоданья.

 

* * *

 

Над нами поздняя листва

Темнеет старой позолотой,

С медлительною неохотой

Шумит морская синева.

 

Ежевечерняя тоска,

Ежевечерняя дремота,

А там, за молом, грустный кто-то

Закатом тронул облака.

 

* * *

 

Может, привыкнуть пора…

Как рассказать вам про это?

В сердце такая пора,

Будто окончилось лето.

Капает с крыши вода.

Кажется, в тот понедельник

Дождь зарядил навсегда,

Серый и хмурый отшельник.

Снятся дождливые сны.

Милые, крепко ли вам спится?

Мне бы дожить до весны

Или до новой страницы.

 

* * *

 

Когда подступит вдруг удушье,
И тёмный страх, и злая боль,
Ты прояви великодушье,
Ты выплакаться мне позволь.

 

Но если, скрытого движенья
Стыдясь, я губ не разомкну,
Тогда, взамен опустошенья,
Ты дай мне, Господи, вину:

Пускай мой гнев оледенелый
Стоит морозною стеной
Меж мной, то дерзкой, то несмелой,
И прочной косностью земной.

Но нет! он чист, мой день просторный,
Так чист, что вера по плечу.
Я подозрительностью чёрной
Её высот не омрачу.

 

* * *

 

Осень! Высвечены лица,

Календарь летит назад –

Перепутались страницы –

Изобилье медуницы

И прозрачный виноград.

 

Жарко, солнечно и сухо,

Терпкий привкус на губах,

И пчелой взлетает муха,

Золотея на глазах.

 

Переспелые букеты

Пахнут мёдом и жнивьём.

И опять, по всем приметам,

Бабье лето, бабье лето

В тёмном тереме моём.

 

* * *

 

И даты вспять бежали, как солдаты,
И падали, вмерзая в чёрный снег...
И встанет век на век, как брат на брата,
И в Боге усомнится человек.

Огонь погас, но дух самосожженья,
Как душный хмель, ещё гуляет в нас,
И как полки в слепом дыму сраженья,
Сошлись века невидимо для глаз.

 

Золотой Иерусалим

 

Вина прозрачней воздух горный,
Под вечер даль светла,
В сосновом ветре так просторно
Плывут колокола.

Кусты и камни спят глубоко,
И, весь в плену у сна,
Стоит мой город одиноко,
И в сердце спит Стена.

Мой город светлый и святой
Иерушалаим золотой,
Я лишь струна в твоём кинноре,
Я отзвук твой.

Безлюдна площадь у базара,
В колодцах нет воды,
На гору Храма в город Старый
Затеряны следы.

В пещерах горных ветры спорят,
Их свист – как плач, как стон,
Давно мертва дорога к морю,
Дорога в Иерихон.

Мой город светлый и святой,
Иерушалаим золотой,
Я лишь струна в твоём кинноре,
Я отзвук твой.

К тебе приду – других смиренней –
Твой сын и твой певец,
Сложу псалом, склоню колени
И протяну венец.

Мой город света, город чуда,
Ты жжёшь мне сердце вновь,
Я это имя не забуду,
Как первую любовь.

Мой город светлый и святой,
Иерушалаим золотой,
Я лишь струна в твоём кинноре,
Я отзвук твой.

Вернулись мы к колодцам старым,
Вот площадь, вот базар,
С горы святой – вослед фанфарам –
Уже трубит шофар.

Сто тысяч солнц над Мёртвым морем,
В пещерах ветра звон...
И мы спускались, ветру вторя,
Дорогой в Иерихон.

 

* * *

 

Могу ль я память излечить,
Чтобы вчерашним не горела,
Чтобы, устав кровоточить,
Спокойно тлела и старела?

Какой по счёту адский круг?
В который раз встаёт из праха
Всеусмиряющий недуг
Благополучия и страха!

 

* * *

 

Обманчивы, смутны и тяжелы

Моей души тревожные прозренья.

Уйми, Господь, мои стихотворенья

И обрати их в горсточку золы.

 

Дай мне понять, что это тёмный жар –

Всего твоя божественная шутка,

Яви, Господь, великодушья дар:

Верни мне ясность воли и рассудка.

 

Утешь мою измученную плоть,

Смири в груди навязанное жженье,

Незваных сил внезапному вторженью

Не дай меня, живую, измолоть.

 

О, укажи, всевидящий Господь,

Пути души от тьмы к преображенью!

 

1969

 

* * *

 

Я стою с протянутой рукой

Будто на пороге новой эры…

Отврати, Господь, мои химеры,

Возврати мне будущий покой!

 

1970

 

* * *

 

Эти дни! Сорокалетие!

Моложавый август мой.

В вазах ржавые соцветия

Пахнут скорою зимой.

 

Будто в травах, в подорожнике

Пятна красок там и тут –

След и память о художнике,

Не окончившем этюд.

 

Август, 1978

 

* * *

 

Жизнь моя, черновик беспечный,

Над которым мне слёзы лить,

Так светла, что и первый встречный

Может строчки перебелить.

 

И кружу я, кружу по кругу

Тех же памятных, юных дат,

И твержу я, твержу с испугом:

Не оглядывайся назад.

 

В той же шапочке старогодней,

Среди стужи и пустырей…

Возврати ты меня в сегодня

И живым упреком согрей!

 

1979

 

* * *

 

Покуда мысли медлят в стороне,

А руки черной заняты работой,

С природой косной борется во мне

Неясное, тревожащее что-то.

 

И память чем-то давнишним полна,

Сторонится случайного прозренья…

Не так ли плоть явлений нам видна,

А суть недосягаема для зренья?

 

Вот если бы словам – свободно течь!

Дышать – при каждом выдохе и вдохе,

Прерывистую, сбивчивую речь

Доверить непридирчивой эпохе!

 

Я смолкну, повернусь лицом к стене.

Я вновь – к столу, к перу, забыв о слоге…

День гаснет, возвращая в новом дне

Прошедших лет грядущие тревоги.

 

Май, 1979

 

* * *

 

С оглядкою замру у двери я,

Как будто не было пути.

Моё последнее неверие,

Моё безумие – прости!

 

О, эта ветреность тревожная!

Бурливость, нежность, слепота.

А строчка, строго-осторожная,

Белее белого листа.

 

1979

 

* * *

 

Ко мне вплотную подошло

Всё одиночество людское.

Пока я билась над строкою,

Оно живительной тоскою

Во мне меня перемогло.

 

Так солнцем напоённый час,

Вблизи пустыни безотрадной,

Таится в лозах виноградных,

Спокойно зреющий – без нас!

 

20.10.1979

 

* * *

 

Хочу узнать, как делают слова,

Как лепят воздух, облака и травы.

Какому мы обязаны составу,

Что так неизгладима синева?

 

Холмы, зазеленевшие едва,

И берег оперившийся листвою,

И хлопоты стрекоз над головою…

О, тут не обошлось без колдовства.

 

Настой готов и крепок. Над котлом

Немного бормотаний, заклинаний,

Щепотка тайны и щепотка знаний

И вот уже иной и пруд, и дом.

 

И мы идём как будто бы вдвоём,

И ощущаю привкус винограда,

И ветви наклонились над оградой,

Роняют листья в тёмный водоём.

 

Ну а потом – вино, миндаль, халва,

И пряность чужеземного веселья,

И то благословенное безделье,

И те благословенные слова.

 

1980

 

* * *

 

И ропот робких одобрений,

И шёпот дружной клеветы,

Умрут в твоём стихотворенье,

Которого не стоишь ты.

 

А всё же долго или мало

Идти – дана нам благодать

Как бы в предчувствии начала

Всю жизнь, всю службу простоять.

 

Душа моя, мой хлебец чёрный,

Травинка, утренница, дочь

Неужто может мир упорный

Твою кислинку перемочь?

 

1982

 

 

* * *

 

Люблю в свои стихотворенья

Одна забраться вечерком,

Забыв случайные прозренья,

Отдаться строчек повтореньям

И быть от звуков под хмельком.

А там сыскать глаза такие,

В которых огоньки живые

От неудавшихся вполне

Моих растрёпанных созвучий, –

Тех, что могли бы быть и лучше,

А всё же чем-то милы мне.

Смешав напиток впопыхах,

Тянуть соломинкой из строчек,

Чтоб горький вкус апрельских почек

И мокрых яблок холодочек

Ломотой лёгкой на губах.

 

1983

 

 

* * *

 

Валентине Синкевич

 

С калиткой зелёной

Я долго вожусь,

Девчонкой влюблённой

Кому-то кажусь.

 

Ни скуки, ни лени,

Ни взгляда назад.

Крутые ступени

Спускаются в сад.

 

Нам за руки взяться,

И горечи нет.

Мне снова шестнадцать

Ликующих лет.

 

Лишь гравий шуршащий

И день голубой.

Мне б шагом летящим

Поспеть за тобой.

 

По зелени тени

За нами летят.

Ни скуки, ни лени,

Ни взгляда назад.

 

1984

 

* * *

 

Я простилась – и возвратилась,

Встрепенулась и обмерла.

Это – молодость разгрустилась,

Растревожила и ушла.

 

Это – севером вдруг дохнуло.

Ты ссутулился за столом.

Только долго в окно тянуло

Еле слышным зябким теплом.

 

Усмехнулся ты: мол, не ждите,

Чтоб в песках расцвела сирень.

Я молчала. Стоял в зените

Резкий, ясный, предзимний день.

 

1988