Любовь
Фельдшер

Агавы

Стрелы агав серовато-зелёных

В сквере заброшенном, около дома, –

Летнего солнца огнём опалённых…

Мне это дикое место знакомо.

Жухлые травы, колючий кустарник,

Красные капельки ягод сезонных.

И на скамейке, поломанной, старой,

Кем-то забытый пакет беспризорный.

Что же влечет меня к этому сору,

К этим не знающим ножниц растеньям,

К этим обрубкам, что были забором,

Предназначавшимся для загражденья?

Вряд ли смогу объяснить свою тягу –

Странную тягу ко всем бесприютным.

Стайка агав в ожидании влаги.

Дождь надвигается облаком мутным.

Беженцы

Уступив предчувствиям зловещим

И устав от сводок новостей,

Беженцы бросают в сумки вещи:

Свитерки, игрушки для детей.

Ранним утром или поздней ночью

Убегают из своих квартир,

Чтобы не увидеть смерть воочью,

Чтобы обрести покой и мир.

Верят: где-то будет по-другому,

Приютят их добрые сердца.

Но разлука с родиной и домом

Остаётся с ними до конца.

Беженцы шагают по планете,

Говоря на разных языках.

Третье за окном тысячелетье.

Та же боль и тот же страх в глазах!

Может быть, они ещё вернутся –

Дверь откроют спрятанным ключом,

Пленники идей и революций,

И вождей, сроднившихся со злом.

Беженцы – бесчисленное племя!

Каждый может слиться с их толпой.

Горем остановленное время

Дымом нависает над землёй.

* * *

Блеснёт в ночи стихотворенье,

а утром – как вода в песок...

не радуют ни слух, ни зренье

невнятные наплывы строк.

Но впопыхах не уничтожу –

прощу ему убогий вид:

туман рассеялся, и всё же

то, что болело, не болит.

Блюдечки от старого сервиза

Может, это возраста капризы,

Может, это ностальгии знак?

Блюдечки от старого сервиза

Не могу я выбросить никак.

Их всего лишь два, а было восемь,

Тоненьких, фарфоровых, цветных,

С золотистым ободком, как осень, –

Память о родителях моих:

Как столы на праздник накрывали,

Радовались дорогим гостям,

Как шутили, пели, танцевали –

Промелькнувшей жизни шум и гам.

А теперь они на дальней полке

Приютились, коротая дни –

Прошлого счастливого осколки,

Что достались от моей родни.

Не вписались в новую посуду,

Стали бесполезными давно.

Всё равно оберегать их буду,

Сколько жить на свете суждено.

Был Дом сирот…

Ицхаку Бельферу,

одному из «детей Януша Корчака»…

Был Дом сирот на улице Крохмальной.

Сейчас об этом грустно говорить.

Но в те года он не бывал печальным.

Там знали, как детей развеселить.

– Пан Корчак, мне мороженое можно?

– Пан Корчак, я умею рисовать?

Любовь проста по сути, неотложна,

И воздухом её легко дышать.

Нет их могил. Развеян ветром пепел.

Но спасся он, его везучий сын –

Шалун и заводила Ицхак Бельфер,

Оставшийся ребёнком до седин.

Писал портреты, высекал из камня

Тех и того, кого забыть не мог.

– Пан Корчак, я не расставался с Вами,

Я каждый день спешу к Вам на урок.

Он долго жил, едва ли не столетье…

И радовался жизни до конца,

Как только могут радоваться дети,

Согретые любовью их отца.

* * *

В дешёвеньком кафе на рынке

Такие пёстрые картинки,

И голуби, и мягкий свет.

Вкушай ненужную свободу,

Исследуя свою породу

На склоне дня, на склоне лет.

Она была взрывоопасной,

В наивности своей прекрасной,

Упрямой в поисках лица.

Остались эти стоны птичьи,

Листвы осеннее величье

И грусть без меры и конца.

* * *

В желтовато-коричневой гамме, 

Излучающей мертвенный свет, 

Возникает оно пред глазами, – 

То местечко, которого нет.

То ли в Польше, под Краковом где-то, 

То ли за бессарабским холмом, 

Обожжённое солнечным летом, 

Охлаждённое первым снежком.

К рынку тихо стекаются люди  

Мимо дома с потёртым крыльцом... 

Этот мальчик вихрастый, он будет 

Кем-то близким мне – может, отцом.

Может быть, он везучее прочих, 

Обречённых на верную смерть... 

И опять я прошу его очень 

Только ради меня уцелеть.

В сумерках

Как сумерки глухи и немы...

Ещё не зажглись фонари.

Пора мне увидеться с Эммой –

Открыть «Госпожу Бовари».

Под медленный звон колокольный

Домой со свиданья она

Идёт по дороге окольной,

Где ласточки и тишина.

Вот письма в коробке заветной.

Она приникает к листкам,

Подобным оборванным ветром,

Рассеянным им лепесткам.

Вся комната их ароматом

Пропитана будет опять.

И жёлтые пятна заката

По зеркалу станут стекать.

А что от любви остаётся?

Заколка, цветок, медальон,

Шкатулка с конвертом на донце,

Обрывки счастливых времён.

Но кто-то, судьбою похожий

На ту, что страдала в глуши,

Найдет и спасет их, быть может –

Свидетельства жизни души.

* * *

В часы, когда кричат ночные птицы,

А ветер пахнет морем и тоской,

Мне хочется за чтением забыться:

Вникать в детали, думать над строкой...

Листать альбомы старых фотоснимков,

Мучительно припоминая, кто

Стоит с сестрою папиной в обнимку

В похожем на военный френч пальто.

Но то, что раньше тешило и грело,

Душевного покоя не сулит.

И я смотрю в окно, где оробело

На чёрном фоне полумесяц белый

За тоненькими ветками блестит.

В этом городе…

В этом городе есть побережье,

И над ним мириады огней.

Я была здесь когда-то приезжей,

А со временем стала своей.

От какого же холода стыну,

Что в потёмках души берегу?

Жизнь распалась на две половины,

И сложить их я вряд ли смогу.

Наплывает печали лавина,

И сливаются с ветром морским

Ароматы вьюнка и жасмина,

Обручённые с детством моим.

Всё дороже она, всё прочнее

Наша нерасторжимая связь…

В этом городе я постарею.

В том, приснившемся, я родилась.

* * *

Век Серебряный, век Золотой…

А у нас он сегодня какой?

Тёмно-серый, с отливом свинца.

Одиночество жалит сердца.

Только строчек любимых поток

Так же ясен, свободен, глубок.

И плывёшь по нему, словно нет

Этих тусклых и пасмурных лет.

* * *

Верните мне тех, кто ушли

По гулкой осенней аллее,

Где листья летят, пламенея,

И небо темнеет вдали.

Прошу я – верните мне их,

Любивших и даже предавших…

Как ветке без листьев опавших,

Мне пусто без них.

* * *

Весь день живу во власти сна,

Под облаком его наркоза:

Я молода и влюблена,

Меня минует жизни проза.

Так странно выстроен сюжет –

В нем нет конца, есть лишь начало.

Давно уплывшей лодке вслед

Гляжу я с ветхого причала.

Кружится мотыльковый рой

Над кромкой побережья влажной.

Любима ли была тобой?

Не знаю, и уже неважно.

Безмолвной нежности прилив

Меня качает и уносит

В тот край, где ты поныне жив,

Где горьким дымом пахнет осень.

* * *

Время срастаться корнями и кронами,

Слушать ночами ветра гудение.

Листья, пожарами опалённые,

Кружатся в медленном вальсе смирения.

Из бунтовщицы я сделалась кроткою.

Помнишь, какой я была непреклонной?

А разговоры такие короткие,

Словно прощаемся мы на перроне.

* * *

Врывалась в судьбы, как комета,

Себя сжигая на пути.

Такого плавящего света

Уже мне больше не найти.

У тех костров нельзя согреться,

Но можно в пламени пропасть.

Мне кажется, я знала с детства

Слова «горение» и «страсть».

Боюсь в конце прийти к началу…

Смиренно руки опустив,

Гляжу на дальний отблеск алый,

Благословляя перерыв.

* * *

Грандиозность симфоний… она мне чужда,

Хоть и слушаю, правду скрывая.

Где вы, чёрной пластинки живая слюда

И с грустинкой поющая Майя?

А потом – Адамо… и метет снегопад,

И подруга приходит некстати,

И студенческий быт, и на сердце разлад

От случайных горячих объятий.

Там пьянит Окуджава, Высоцкий хрипит…

В закоулках души бродит эхо

Отшумевших ночей, где гитара звенит,     

Где минута – от плача до смеха.      

Мир без прежних кумиров печален и пуст.  

В нём безлико, прохладно, беззвёздно.

Для симфоний – величие залов и люстр…

Что ж, менять предпочтения поздно.

Двое

В другой стране и в городе другом

Они друг друга всё же отыскали.

Ту девушку в наряде голубом

Последний раз он видел на вокзале.

Как сорок дней, промчались сорок лет.

Свободны оба. Позади утраты.

Он ей купил из жёлтых роз букет.

Она ведь так любила их когда-то!

Он разглядел её издалека.

Не подходя, стоял в тени киоска:

Всё те же завитушки у виска,

И тёмные очки, и плащ неброский.

Он понял всё за несколько минут.

То чувство живо, но его не станет,

Когда они поближе подойдут,

И он, смутясь, в её глаза заглянет.

Она в толпе приметила его,

Солидного, седого и с букетом.

«Нет, мне уже не надо ничего, –

Пусть в памяти останется не это».

Они друг друга поняли без слов:

Не пережить повторного прощанья.

Наверно, это и была любовь.

А может, просто – чувство без названья.

* * *

Девочка из местечка,

Нет его больше, нет.

Помню: чадила печка,

Снежный струился свет.

Как меня ни носило

Талой водой шальной,

Прошлое – моя сила,

Тихий мой плач ночной.

Вот оно – снова рядом.

Так же косит забор.

Здравствуй, моя отрада!

…Вечность прошла с тех пор.

День

какой-то вязкий, безразмерный,

и пасмурный, и штормовой:

истрёпанные ветром нервы.

нарушенный в душе покой.

и как он медленно уходит,

тоскуя, жалуясь, скорбя…

как будто в ночь меня уводит,

где нет и не было тебя.

* * *

Дождик слепой над сиренью летал,

Солнце лучилось.

Смутно вдали различаю финал.

Так получилось.

Чувств неприкаянных помню накал.

Или приснилось?

Мир был велик, ну а сделался мал.

Так получилось.

Это судьба нас по жизни ведёт –

Странная сила.

Меньше волнует, что в будущем ждёт –

Больше – что было.

Дай разобраться в прошивке канвы

Неповторимой –

И раствориться в дурмане травы

Неопалимой.

Дождь

Какой нескончаемый дождь!

И звон бубенцов монотонный

За ветхой оградой загона

На всхлип потаённый похож.

О, плач бубенцов монотонный…

Какой изнурительный день!

Такие случаются редко.

Под ливнем больная соседка

Хохочет и бродит, как тень.

О, плач бубенцов неуёмный…

Да, ливень… и как он звенит!

Печально, тревожно и тонко,

Похоже – на голос ребенка,

На сны, что любовь нам сулит.

О, плач бубенцов умилённый…

И как тут не плакать о том,

Чего не бывает на свете?..

И как тут не думать о смерти

Под музыку струй за окном?..    

Документальное кино

Документальное кино…

С годами ближе мне оно.

Вот снег – свидетель перемен,

И лестница, и сырость стен.

Годов тридцатых кутерьма:

Скитанья – этим, тем – тюрьма.

Поэт известный, мой кумир,

В пальто, изношенном до дыр.

И мне известно наперёд,

В какой он лагерь попадёт.

Документальное кино...

Жестоко к прошлому оно.

Без ретуши покажет мне

То, что потом придёт во сне,

И вдруг разбудит, не спросясь.

Шепнёт: «Но ты-то ведь спаслась...»

И мне не деться никуда

От чувства странного стыда.

Документальное кино

О тех, кого уж нет давно.

Но не уходит этот бред,

И снова тьма глотает свет.

* * *

Дорога пролегает сквозь холмы.

Пыхтит автобус. Дремлют пассажиры.

Свыкаюсь с тем, что проживаем мы

В провинции, оторванной от мира.

В краю, где буйство роз и виноград,

Пьянящий беспокойным ароматом,

Мое окно выходит в старый сад,

Где вечерами воздух пахнет мятой.

Пройдут года, и в зареве столиц

Мне будет сниться то, что угнетало:

Окраина… Мельканье тех же лиц.

Вина броженье в сумраке подвала.

* * *

Дубовый листок оторвался от ветки родимой.

А дальше не вспомнить, какою там бурей гонимый…

Как лица любимых, стираются в памяти строки.

И мне, как листку, потерявшему кров, одиноко.   

Утешь меня, классика речи, родной и прекрасной!

Не надо конца, пусть судьба его будет неясной.

А вдруг оживёт-отогреется, солнцем палимый,

И новую родину примет, как мы – пилигримы…

* * *

Душа прозрачна, как осколок льда

над полыньёй, где чёрная вода.

Прислушайся – и ты услышишь гул,

хоть пруд наш старый

крепким сном уснул.

До ледохода считанные дни.

Всё шире круг бездонной полыньи.

Душа прозрачна, как весенний лёд –

всё отразит он прежде, чем уйдёт.

* * *

За вагоном бежали станции,

Жизнь делили на половины.

Как живётся вам в эмиграции,

Алла, Софья, Екатерина?

Небо съёжилось, дождь без устали

Барабанит ночами в стёкла.

Ваши взгляды остались грустными.

Красота ваших лиц поблёкла.

Над Парижем огни вечерние.

Россыпь звёзд над притихшей Прагой.

Отразятся в стихах мучения,

Станут выцветшею бумагой.

Мы читаем теперь их медленно,

Словно воду пьём родниковую.

Палых листьев оттенки медные

И заката лучи багровые...

За переводом

В его окне не гаснет свет.

Метель. Дымок из труб.

Корпит над книгами поэт –

Учитель Сологуб.

Глухой провинции тиски.

Унынья душный плен.

А на столе его – стихи.

И в них живёт Верлен.

И в комнатушке – две души

Мятежных бунтарей.

И музыка звучит в тиши

Над белизной полей.

Париж и Вытегра слились

В стремлении одном –

Увидеть даль, приблизить высь,

Склонившись над листом.

То стонет ветер, то ревёт

И отгоняет сон.

И удаётся перевод,

Когда из сердца он.

Когда ты видишь двойника

Во тьме перед собой,

И ноша жизни так легка,

Как этот снег слепой.

* * *

Заденет, поболит, пройдёт...

И жизнь наполнится значеньем.

Душа сама себе найдёт

От одиночества леченье:

Какой-то пруд, и рябь воды,

И тень крыла случайной птицы,

И чьи-то влажные следы,

И тихой радости зарницы.

Зажгу свечу...

Что я ищу рассеянно в потёмках?

Тех книг на полке нет давным-давно.

Уплыли в Лету прошлого обломки,

И мне их отыскать не суждено.

Следы былого ночью не увидишь.

Но я зажгу на столике свечу.

И бабушка, поющая на идиш,

Склонится тенью к моему плечу.

Она пластинке старой подпевает,

И слёзы не скрывает от меня.

Кружится снег, на рамы налипает.

И в печке гаснут всполохи огня.

Пройдут года, и мне наш дом приснится.

И в нём я буду вновь перебирать

Те книги и разглядывать страницы,

Которые уже не прочитать.

Горит свеча по тем, кого не стало.

Ведь с ними целый мир ушел на дно.

И буквы – те, что в детстве рисовала,

Снежинками врываются в окно.

* * *

Заиндевевшее окно –

музей мой первый, несравненный

в безвестном уголке вселенной,

покинутом давным-давно.

Светились на стекле тона

от белого до голубого,

и выразительнее слова

была кристаллов глубина.

Там птицы, звёзды и цветы

таинственно переплетались,

но безымянными остались

шедевры хрупкой красоты.

Пришла пора сознаться в том,

что в галереях знаменитых

я всё грущу о незабытых

картинах, таявших потом.

Закат

Струятся листья с веток

Багряными слезами.

Закат к окну крадётся

Кровавыми лучами.

Над синими холмами

Кровавая луна.

Оттенка алой крови

Озёрная волна.

И девушка, чей кашель

Так влажен и глубок,

К губам платок подносит, –

Багряный, как листок.

Звезда Эминеску

Из пряжи слов я текст свяжу

И доведу его до блеска.

Про все забыв, перевожу

Стихотворенья Эминеску.

В окне горит его звезда,

Мою дорогу озаряя.

Перемещаются года,

Меня к началу возвращая.

Ночь, и шуршание страниц,

Как листья клёна, пожелтевших...

И чудятся мне крики птиц,

Ко мне из детства прилетевших.

Когда земная жизнь трудна,

Поможет гений-одиночка.

И наградит меня сполна

Одна удавшаяся строчка.

С кем я беседую в тиши,

Кому так слепо доверяю?

Лучи звезды и рост души

Приемлю и благословляю.

* * *

Зелёная ветка качнётся,

И тень пробежит по стене.

Забытое чувство очнётся

И вдруг всколыхнётся во мне.

Как стёртая надпись на книге:

Не вспомнить уже – от кого...

Но эти внезапные миги

Ценю я превыше всего.

Зимний невроз

Буран за окном разыгрался.

Ты молча к роялю подсела.

Во мгле городок затерялся.

И снег... по-кладбищенски белый.

От этой минорной сонаты

Душа моя оцепенела.

Твой профиль, и взгляд виноватый,

И снег... по-кладбищенски белый.

Я слышу твой плач затаённый,

Похожий на возглас несмелый,

И вздохи твои, словно стоны.

И снег... по-кладбищенски белый.

Коснусь твоих прядей легонько,

Аккорд подберу неумело.

Гравюры мороза на окнах.

И снег... по-кладбищенски белый.

Интернет

В зазеркалье его виртуальном

Отражается мертвенный свет.

Я блуждаю в пространстве астральном,

Оставляя невидимый след.

Может быть, и отыщется близкий

Хоть на миг, если не навсегда…

И, как в море бутылку с запиской,

Я стихи отпускаю туда.

* * *

Как представлю, что буду в гостинице жить,

Видеть в окнах соборов готических шпили,

В одиночку по улицам долго бродить,

Словно все меня предали и позабыли.

Может, в бар загляну и, уткнувшись в меню,

Что-то выберу там – для приличья и слепо.

Ни о ком не грущу, никого не виню.

Стану думать о том, что смотрюсь я нелепо.

Здесь бы в юности давней с любимым гулять,

Он бы пальцы мои согревал, их целуя.

Мы всю ночь бы могли говорить и не спать.

Пили кофе бы крепкий, который сварю я.

Но сюжет этот только привиделся мне.

Я стою у окна типового квартала,

Где привыкла я жить, где уютно вполне,

И другие здесь чувства другого накала.

В старой чашке мой кофе полночный остыл.

Вспоминаю Париж, Лиссабон и Толедо.

Одиноко везде. Умеряю свой пыл.

Не поеду, себе я шепчу, не поеду...

* * *

Как скучно жить без миражей,

Неосторожных виражей –

Особенно когда по склону

Поспешно катятся года

И Леты тёмная вода

Струится по своим законам.

Есть фото у меня одно.

Хранится в сумочке оно

Как неподдельность документа.

На нём я вечно молода,

Мой взгляд прозрачен, как слюда,

И в непокорных прядях – лента.

Не знаю я, что стало с ней…

Исчезла с ворохом вещей,

Отправленных потом на свалку.

Примета юности, пустяк,

Богемной избранности знак...

Её особенно мне жалко.

* * *

Какая тонкая завеса

Меж целым миром и строкой!

За ней мелькают тени леса

И берег галечный морской.

Там нет ни скуки, ни обиды,

Ни обесцвеченной любви.

Там только радужные виды

Являются – лишь позови...

И я владычица видений,

Я королева зыбких снов,

Руин заброшенных строений

И непришедших поездов.

Я тороплюсь: роятся строчки,

На лист спускаются с пера.

Завеса тает вместе с ночью.

И одиноко мне с утра.

Кафе «Экспресс»

Предлог для нашей встречи не исчез.

Он затаился где-то в подсознанье.

Мы встретимся с тобой в кафе «Экспресс».

Какое подходящее названье!

Придумаем, о чём нам говорить,

Чтоб не коснуться главного предмета.

И будет снег за окнами кружить –

Мы оба любим зиму больше лета.

Над крепким кофе поплывёт дымок.

Сторонний шум беседе не помеха.

Нам отведён судьбою краткий срок.

Нам не до плача, как и не до смеха.

Спрессованное время – час один.

Но есть свобода в рамках интервала.

И не замечу я твоих седин.

Поверю в то, что изменилась мало.

Ни прошлого, ни будущего нет.

Всё, что могли, друг другу мы простили.

И лягут нам на лица тени лет –

Тех самых, что вдвоём мы упустили.

* * *

Кафе – причудливый мирок,

иллюзия уединенья…

в людском потоке островок

бесед, молчанья, вдохновенья.

Под нависающей листвой

или у крепости старинной,

оно душе сулит покой

в пределах паузы недлинной.

Здесь роль у каждого своя:

с пирожным эта, тот с газетой,

и по соседству с ними я

с блокнотиком и сигаретой.     

Сижу и думаю о том,

что на дорогах всевозможных

кафе – мой постоянный дом,

а где другой – ответить сложно…

Книги на идиш

Они на полках застеклённых, 

Вдали от прочих наших книг, 

Хранили тайны обречённых, 

И был чужим мне их язык. 

Рассыпалась библиотека... 

Мне их спасти не удалось. 

Но иногда я слышу эхо 

Невнятных стонов, тихих слёз. 

И буквы стёртые кружатся 

Передо мною без конца... 

Нет времени в них разобраться, 

И не спросить уже отца.

* * *

Когда зову, приходишь ты,

И мне ничуть не странно это.

И в океане темноты

Всплывает остров, полный света.

Две жизни, слитые в одну.

Далёкой осени дыханье.

Но снова я иду ко дну

И вспоминаю расставанье.

Корни

Эти корни не спрятать никак –

Проступают сквозь землю с годами.

Спит вокзал. Прогудел товарняк.

И скорее – к заждавшейся маме.

Как скучалось мне в снежной Москве

По стихийному яркому югу!

Впору кланяться сорной траве

И на праздник сзывать всю округу.

Снова скрипки ликуют в крови,

Защищая от связей ненужных.

Словно это прививка любви.

Словно это лекарство от стужи.

Там душа и поныне живёт:

Без неё я везде иностранка.

Пламя чувства мне сердце сожжёт.

Не жалею себя.

Я – южанка.

* * *

Куда они делись, открытость и смелость:

Поярче одеться, на улицу выйти…

Приходит какая-то окаменелость,

И сердце не жаждет ни встреч, ни событий.

Мне дворика хватит – с кустами, цветами,

А вечером ряд фонарей просияет…

Пора бы поехать на кладбище к маме.

Какою я стала – она не узнает.

* * *

Ледяные цветы распустились на ветках морозных.

Протянули нам снежные иглы взамен лепестков.

И сияют над ними холодные, чистые звёзды,

И приходят к ним сны из далеких хрустальных миров.

Ледяные цветы... Не сорвать, не составить букета.

Ведь у них назначенье иное, иная краса.

Пусть одни – на лугах, с ароматами яркого лета.

Но и эти не хуже, хоть радуют глаз полчаса.

* * *

Листва на тополе проклюнется. 

Взойдут чабрец и зверобой... 

Так травы пахнут только в юности – 

Любовью дерзкой и бедой.

Потом придёт пора несмелости, 

Боязни опыта и слов. 

Так травы пахнут только в зрелости,  

Благоухает их покров.

Всё ближе с осенью свидание.  

Июльским солнцем выжжен луг. 

Так пахнет лишь трава прощания, 

Полынь – она трава разлук.

* * *

Любовь возвращается, кружит

Неведомой птицей ночной.

С объятием жарким не дружит,

Пугает своей немотой.

Не ведает ссор и раздоров.

Смиренна, как вечный покой.

В больничных её коридорах

Нельзя разминуться с тоской.

И всё-таки есть, не истлела

Субстанция этой любви.

Прости… Я любить не умела.

Учусь… Только рядом живи.

Мамино платье

Вспомнилось мамино синее платье

На выходные и на торжество.

Я на витрину взглянула некстати

И разглядела в потёмках его.

Просто совпали фасон и отделка.

Тот же горошек, на тон посветлей.

Сеется дождь, монотонный и мелкий.

Мне бы до дома добраться скорей.

В жизни бывают такие моменты,

Словно вонзается в сердце игла…

Мама не знала ни трендов, ни брендов:

Через дорогу портниха жила.

Где затерялось оно, – не припомню.

Может быть, так же висит и сейчас

В старом шкафу, в самой тесной из комнат...

Цвета сияющих маминых глаз.

Мамины платья

Помню мамины платья: сатин, крепдешин,

В незабудках и ландышах простенький ситец.

Шли за тканями к рынку, там был магазин.

Говорил продавец: «На здоровье носите».

На примерки брала меня мама с собой.

Помню чай с пирогом, стрекотанье машинки,

Как с портнихой они обсуждали покрой,

А в оконных лучах серебрились пылинки.

Эти платья годами носились потом:

Для торжеств и для свадеб, для отпуска тоже.

Хороша была мама в наряде любом.

И глядел нам вослед восхищенно прохожий.

Немудреное счастье ушедших времён.

Вопреки ширпотребу сиявшие лица.

Благородный гипюр и немнущийся лён –

Эпизоды из детства, навязчивый сон.

Молодой и нарядною мама мне снится.

* * *

Март закончится тающим снегом.

Влажный ветер погубит его.

Если жизнь – это смелость разбега,

Не осталось почти ничего.

Потому-то я часто бываю

В переулках и старых дворах

И в минувшем подолгу блуждаю, 

Чтоб унять перед будущим страх.

А затем возвращаюсь смиренно

В тот же дом – из далёких миров.

И стихает в душе постепенно

Неприкаянной юности зов.

* * *

Мешок за моими плечами

Сроднился и сросся со мной.

Набит он стихами, духами

И разной цветной мишурой.

Там первые локоны сына

И дочкиной куклы браслет.

Там детский мой смех беспричинный

И удаль взрослеющих лет.

Серебряный шарик от ёлки,

Вернее, осколки его,

Твой взгляд неожиданно долгий,

Случайное наше родство.

И всё тяжелее поклажа,

И всё неуместней она…

На фоне другого пейзажа

Другая восходит луна.

Мне этот багаж не отправить.

По полочкам не разложить.

И детям его не оставить,

И заново жизнь не прожить.

* * *

Мне во сне померещился город один,

Где мы любим наивно и свято, –

Нам ещё далеко до морщин и седин,

И за счастье не названа плата.

А в реальности всё совершенно не так –

Не с кем вспомнить, хотя не забыла...

И могилу твою не увидеть никак,

Да и разве утешит могила...

Прошуршала листва, просияла звезда,

Дальний свет её медленно тает.

И сегодня я знаю: со мною тогда

Было то, что так редко бывает.

* * *

Мне северные страны ни к чему.

Люблю Восток – сверкающий, горластый.

Здесь море ближе сердцу и уму,

Чем корочка заснеженного наста.

На рынке по весне арбузов хруст,

И все лотки как скатерть-самобранка.

Здесь громко спорят, забывая суть

Того, о чём возникла перебранка.

Экзотика деревьев и цветов...

На женщинах звенящие браслеты.

В жару на небе мало облаков,

И кажется, что вечность длится лето.

Лишь листопада мне недостаёт,

Лесов под золотистою вуалью,

И скрипа наших стареньких ворот,

И той любви, что смешана с печалью.

* * *

Мозаика дня – это веток мельканье

В остатках ещё не исчезнувшей тьмы,

И память о сне, что тревожит и ранит,

И колкий, пронзительный воздух зимы.

Мозаика дня – это голубь у окон,

Его настороженный пристальный взгляд,

И полдень, похожий на нити волокон

Из бледных лучей, что по стенам скользят.

Прогулка по листьям, разбросанных ветром,

Прибитых к асфальту внезапным дождём…

И ближе к закату в блокноте заметки,

А в строчки они превратятся потом.

Мои тополя

Тополя мною с детства любимы.

Моя родина вся в тополях.

Серебрятся, как полосы дыма,

Золотятся листвой на кострах.

Моя память, как птица, крылата.

Улетает она в те края,

Где в лучах огневого заката

У дороги стоят тополя.

Молчаливые стражи застыли

У домов, охраняя их сон,

Словно копья, что здесь позабыли

Воеводы минувших времён.

Эти кроны, расшитые блеском

Восходящей в тумане луны,

В своих строчках воспел Эминеску,

И с душой моей слиты они.

Летний ветер им песнь напевает.

И с годами он только слышней,

И все чаще меня окликает

Милый шепот моих тополей.

Молитва в Цфате

Был молящийся парнем... лет двадцать на вид.

Он стоял у скамейки – не видя, не слыша.

Восходила трава между каменных плит.

И соцветья летели на ветхие крыши.

Вместе с кучкой туристов я мимо прошла.

Тихий голос его показался мне громким.

Но в значения слов вникнуть я не могла:

Тексты древних молитв для меня как потёмки.

Был пиджак его чёрный заношен до дыр.

А в глазах отражалось блаженное счастье.

Он создал себе полный гармонии мир.

Стало жаль мне в тот миг, что к нему непричастна.

Я люблю этот город, где синька небес

Переходит на стены домов и ворота,

Где случается много незримых чудес

Для того, кто родник отличит от болота.

Наш автобус по узкой дороге петлял.

Предзакатное солнце сливалось с горою.

Кто-то ласково душу мою обнимал,

Наполняя её теплотой и покоем.

И наверно сейчас среди старых камней,

У скамейки пустой в переулке забытом,

Он по-прежнему молится там обо мне

И о тех, кому тайна мольбы не раскрыта.

Мотив

«Где эта улица, где этот дом?»

Смысл этих слов я открою потом.

«Ву из дос геселе?» – папа мне пел.

Идиш и русский сплетать он умел.

Тихую улочку ищем впотьмах.

Может быть, окна зажгутся в домах.

Там только тени, но кажется мне:

Ждёт меня мальчик в далёкой стране.

Жёлтое поле, осенняя хмарь.

Старый, заклеенный мамой букварь.

Вот он, багаж – словари, буквари,

Как огоньки, на снегу снегири.

Снова я слышу, хоть окна закрой –

«Крутится, вертится шар голубой».

«Где эта улица, где этот дом?»

«Близко, – ответят мне, – в сердце твоём».

* * *

Моя мама играет в снежки.

У больничных сестёр передышка.

Положу фотоснимок под книжку,

Чтоб разгладить его уголки.

Чёлка в инее. Белый халат

На потёртую шубку наброшен.

И у мамы сияющий взгляд,

И она молода, как пороша.

Я её вспоминаю такой:

Беззаботной, смеющейся, светлой.

Белый ангел плывёт надо мной

В темноте, в пустоте безответной.

* * *

Мы сегодня читаем по кругу стихи,

Вспоминая осеннюю вьюгу

Там, где листья легки, – там, где парки тихи,

Там, где осень – поэтов подруга.

Есть какое-то хрупкое таинство встреч

И особость душевного склада.

И сияет над нами высокая речь

Золотистым огнём листопада.    

Разлетимся потом по воздушным путям,

Но не вместе, а поодиночке.

Будут волны шуметь, будет море роптать,

Голоса заглушая и строчки.

И мгновенно очнувшись от радужных снов,

Сердце ровно, как прежде, забьётся.

И хрустальная башня любимых стихов            

На осколки стекла разобьётся.    

* * *

На каком языке говорят

Эти старые ветки кривые?

Их ночной заоконный парад

Наблюдаю уже не впервые.

С тёмных листьев стекает вода.

Горько пахнет осенняя прелость.

Новизну притупили года.

Только это ещё не приелось.

* * *

На прощание мама дала мне листок.

Пожелтел он, истёрся, но буквы видны.

Пять имён – против каждого выведен срок,

Год ухода в обитель большой тишины.

В кошельке притаился он среди бумаг.

Достаю его редко, боюсь потерять.

Может быть, потому и случается так,

Что не помню, когда мне свечу зажигать.

Пять имён я в уме повторю, словно счёт.

И листок аккуратно сложу пополам.

И когда-нибудь время такое придёт,

Что его, переписанный, дочке отдам.

* * *

На фоне города вечернего 

В гирляндах тающих огней 

У слов особое значение, 

И жизнь уютней и теплей. 

Уже в кафе пустеют столики, 

И голосов смолкает хор. 

Течёт на горечи настоянный  

С подругой тихий разговор... 

Пусть всё не так сбылось, как виделось, 

И растревожена душа. 

Зато какая встреча выдалась! 

И как беседа хороша...  

А после улочкой изученной 

Домой идти не торопясь. 

И уповать на волю случая: 

Быть может, он отыщет нас.

* * *

На юге был наш Монпарнас –

В краю степей, холмов, акаций,

Увитых лозами террас

И первомайских демонстраций.

Там в забегаловке простой

Под лиственным живым навесом

Сидели мы одной гурьбой,

Объятой общим интересом.

Все разговоры о стихах

Шли в надлежащем антураже:

Вино на вкопанных столах

И осень в строчках и пейзаже.

Прими же пламенный привет,

Мой друг, живущий в Сан-Франциско,

От тех отбушевавших лет

И надписей на обелисках.

Шарль Азнавур поёт про нас.

Осенняя листва летает…

На юге был наш Монпарнас.

История его не знает.

Над жизнью полёт…

Она что-то ночью прошепчет тебе

чуть слышно, и станет щекам горячо.

Быть может, опять – о любви, о судьбе,

о том, что и сам ты не знаешь ещё...

И, руку подав, за собой уведёт,

покажет о прошлом блаженные сны.

И ты торопливо откроешь блокнот

с забытыми строчками давней весны.

Что ночью написано, – утром прочтёшь,

и будешь удаче, как празднику, рад.

Поэзия – это над жизнью полёт -

над морем тревог, над холмами утрат.

* * *

Над могилой твоей небеса

Да шуршанье позёмки кленовой.

Те свидания на полчаса

Вспоминаю я снова и снова.

Тридцать лет промелькнули, как дым,

Чтобы я поняла: не бывает

Той дурманящей тайны с другим…

И тоска по любви наплывает,

По неяркой красе этих мест,

Сочетающих степи и дали.

Пусть звезда озаряет твой крест:

Жёлтый цвет у еврейской печали.

Не дождавшись любви...

Не дождавшись любви,

Мы уходим туда,

Где зелёною ряской

Покрыта вода,

Где багряный закат

Так похож на восход,

Где из трав тишина.

Покрывало прядёт..

Может быть, мы любовь

Обронили в пыли,

А потом, спохватившись,

Её  не нашли.

Может, просто устав,

Согласились на ту,

Что доступной была,

Но убила мечту.

И пока мы живём,

Верим мы до конца,

Что увидим черты

Дорогого лица.

Надо только прижаться

Плотнее к стеклу,

Чтобы тень различить –

Вот она – на углу.

Подбежать поскорей,

Заглянуть ей в глаза...

Не дождавшись любви,

Уходить нам нельзя.

* * *

Не надо дни перебирать

И загодя готовить речи…

Я не хочу, чтобы опять

Страданьем обернулась встреча.

Я не забыла времена

Отчаянья и отреченья,

Когда взметается волна

Необъяснимого влеченья.

И замедляют ход часы

В случайной комнате укромной.

И тянет гарью с полосы

Пылающей, аэродромной.

Сегодня мне не хватит сил

На проводы и перелёты…

И всё же, всё же ты мне мил.

И всё-таки мне жаль чего-то.

* * *

Не стряхнуть её, пыль местечка.

На ресницах дрожит она.

Потемнели домов крылечки.

Поселилась в них тишина.

Зачерпну воды из колодца.

Посмотрю на чужих людей…

И давнишняя боль проснется

В закоулках души моей.

* * *

Не умирай при жизни, подожди.

Как сахар бел, как чёрный кофе сладок!

И по ночам ещё идут дожди,

И наши дети – лабиринт загадок.

И мы уже неинтересны им, –

Опутанные книжной паутиной.

Не знают про отечество и дым,

И вряд ли вспоминают Буратино.

* * *

Немодно одетые женщины

В текучей толпе городской

Проходят, никем не замечены,

Дорогой своей вековой.

Пытаюсь представить их давними,

С задорною искрой в глазах,

С талантами, сызмала данными

И не превращенными в прах.

В шелках, на ветру переменчивых,

С орнаментом листьев и птиц...

Но станцию вижу конечную

И тусклые пятна зарниц.

И корни волос непрокрашенных,

И сумок потёртых бока –

Приметы желаний погашенных,

Растаявших, как облака.

И странно, что в срок, мне положенный,

Я с ними сольюсь до конца,

И буду брести за прохожими

С пустым выраженьем лица.

* * *

Никогда не приду на вокзал,

На бульвар городской, на аллею.

Дар любви безответной пропал.

И об этом я горько жалею.

Были звёзды тогда мне близки.

Для меня расцветали каштаны.

От тоски поседели виски,

Хоть залечены старые раны.

Как бы то измеренье вернуть,

Те полёты души и паденья?

Я хочу хоть на миг заглянуть

В мастерскую того вдохновенья.

Утомительно тянутся дни.

И на сердце рутины короста.

Оказалось, мне мало любви –

Той, что надвое делится просто.

* * *

Ничего от тебя не осталось.

Ни колечка, ни слова вослед.

Два чужих человека расстались.

Ничего тут печального нет.

Но воронка от взрыва чернеет.

И у сына улыбка твоя.

И какая-то искорка тлеет

В темноте на краю забытья.

Ночью

Ничего не надо переписывать.

Хорошо, что всё сложилось так –

В окна звёзды просятся искристые,

И луна – как стёршийся пятак.

Если встречу я кого из прошлого,

Вряд ли сможет он меня понять.

Столько сил вложила в то, что прожито,

Что другим былому не бывать.

Грусть моя, как нежная жемчужина,

В раковине прячется морской.

И лишь то, что в самом деле нужно мне,

Остаётся навсегда со мной.

Облака плывут

Сегодня ни строки не напишу...

Глоток вина, и книга, и сигара…

Вот солнце опустилось за межу –

Остывшее, без пламенного жара.

Я из окна слежу за ним, слежу…

И как всегда, где б ни был я, отмечу:

Фантомы дней уходят за межу,

И я их больше никогда не встречу.

Одиночество

Мне страшно в комнате моей,

в её ночных тисках зловещих,

когда напоминают вещи

столпотворение теней.

Они чернеют по углам

и за картинами таятся,

и чьи-то голоса теснятся,

похожие на птичий гам.

Какую тайну ты хранишь,

меня безумием пугая?..

Рефрен метели повторяя,

с тенями слиться мне велишь…

Не для любимой этот ад

бессонных всхлипов, причитаний,

зеркал неясных очертаний –

и свечки догоревшей чад…

Однажды...

Придут однажды тягостные дни,

Когда пойму, что мне уже не нужно

Ни ветра налетающей любви,

Ни преданной и нерушимой дружбы.

Тогда, решив, что их напрасно ждать,

А может, их на свете не бывает,

Я буду книги старые листать,

Смотреть, как дождь на стёкла наплывает.

Надежд утрата... Нет её страшней.

Чем сердцу жить, кому звонить украдкой?

С кем разделить молчание полей,

Листвы осенней золотые прядки?

Так пусть меня прозренье пощадит

И не спешит объять меня прохладой!

Ещё мне нужен тот, кто не звонит.

И есть друзья, хотя они не рядом.

* * *

Окраина прильнёт к душе 

Строением пятиэтажным... 

И всё, что кончилось уже, 

Вернётся вдруг и станет важным. 

Сирени белой лепестки, 

Дождя нечаянного всхлипы, 

И русло высохшей реки, 

И ждущие цветенья липы. 

С подругой выйдем на балкон, 

Где книги старые и утварь. 

Наш разговор прогонит сон, 

И я с трудом усну под утро. 

Пригрезится, что никуда 

Отсюда я не уезжала. 

И вспыхнет надо мной звезда – 

Та, что и в юности сияла.

* * *

Опоздала вчера на закат…

Мне другие оттенки достались.

Разноцветных полосок парад:

То тускнели, то переливались.

И граница была снесена

Между небом вечерним и морем.

И плескалась неспешно волна,

Ветерку неприметному вторя.

Я забыла о цели былой,

И ни в чём себя не укоряла.

И у ног моих бился прибой,

Примиряя конец и начало.

Оркестр

ветер в осеннем парке

сор и листву сметает

вечером в старом парке

вальсы оркестр играет

этот оркестр военный

в сумерках захолустья

доски прогнившей сцены

волны тоски и грусти

город как будто вымер

только звучат фанфары

и на листве опавшей

молча танцуют пары

завтра не будет этой

музыки одичалой

в парке залитом светом

осени чёрно-алой.

Осеннее море

Здесь воздух светился от зноя.

Казался, как луч, золотым...

Осеннее море иное,

И небо иное над ним.

Оно замирает покорно

Всей массой свинцовой своей

До первого сильного шторма,

До первых внезапных дождей.

И глядя на кружево пены,

Бегущей за мелкой волной,

Я жду, как в судьбе перемены,

Прихода стихии шальной.

Осенний вальс

Опять выводит осень за окном

На струнах ливня траурный мотив.

Так пусть заполнят звуки вальса дом,

Пока горит камин, и мы вдвоём…

Ты слышишь: где-то в парке городском,

В сырой и непроглядной темноте,

Она всё чаще плачет о былом,

О нас с тобой… да, мы уже не те.

Нам остаётся только этот вальс.

Ты положи мне руку на плечо…

Ещё одно движение, ещё…

Вальсируем, не поднимая глаз.

Осенний невроз

Деревьев прерывистый сон

Во мгле заоконной…

Их шелест, похожий на стон,

И дождь монотонный…

И парк, и пустынность аллей,

И пара влюблённых.

И я наблюдаю за ней,

И дождь монотонный…

Меня раздражает их вид

Болезненно-томный.

А сердце то стынет, то спит.

И дождь монотонный…

Осень

В казарме играет горнист.

Листву разбросало.

Я слышу то шелест, то свист,

То скрежет металла.

Взрывается школьный звонок –

Обычный порядок.

И ветер взметает у ног

Обрывки тетрадок.

Над площадью виснет собор

Распластанной тенью.

И листья слетают во двор…

И запахи тленья.

В казарме играет горнист

Протяжно, упорно.

Окраина. Скрежет и свист.

И отзвуки горна.

Осень в Живерни

Вспомнились кувшинки,

Осень в Живерни.

Светлые картинки.

Золотые дни.

Воздух серебристый

И замшелый пруд.

Праздные туристы

Толпами идут.

Плющ обвил ограду,

Как на полотне.

По дорожкам сада

Бродит Клод Моне.

И не замечая

Уходящих лет,

Он срезает к чаю

Полевой букет.

* * *

Отцепленный вагон.

Он видит днем и ночью

Один и тот же сон,

Отцепленный от прочих

Заброшенный вагон –

Как, рассекая воздух,

Он мчится по прямой.

Кто для движенья создан,

Того гнетет покой.

Собратьев потерявший,

Отвыкший от гудков,

Застыл, как воин павший

Средь полевых цветов.

Зимой он сед от стужи.

Весною солнцу рад.

То стаи птиц закружат,

То ливни прошумят.

Наказанный судьбою,

Он коротает дни.

Бывает, что такое

Случается с людьми.

Памяти Николая Рубцова

Заброшенность, отринутость, забытость.

Прогнившие крылечки у домов.

Сегодня он – посмертно знаменитость,

Певец печали Николай Рубцов.

А для меня он странником по росам

Бредёт и улыбается лугам.

Котомка за плечами, лёгкий посох

Да птиц вечерний неумолчный гам.

За ним я тенью следую незримо,

Припоминая то, что там, вдали

Оставлено навеки и любимо,

Как любят поднебесье журавли.

Его душе доныне нет покоя.

Гонимый не излившейся тоской,

Он говорит о жизни нам такое,

Чего не скажет нам никто другой.

Париж

Ты всё твердишь мне про Париж,

А мне он ни к чему.

В окне я вижу скаты крыш,

Плывущие во тьму.

В любимой чашке кофе мой

Дымится и пьянит...

Музейных экспонатов строй

Меня лишь утомит.

Могу я думать без конца

О тех, кого уж нет,

И вспоминать глаза отца,

Их уходящий свет.

Он не увидел ни Париж,

Ни Лондон, ни Белград.

Любил вот эти скаты крыш,

Плывущих на закат.

Сейчас бы рядом с ним стоять,

Глядеть на луч вдали...

И так друг друга понимать,

Как только мы могли.

* * *

Париж и Прагу вашими глазами

увижу я, бродя по мостовым.

Присяду в парке с мраморными львами

под небом, равнодушным и чужим.

И голуби – они везде такие –

к ногам слетятся, станут ворковать.

Ведь точно так могло быть и в России,

где вряд ли доведётся побывать.

Шуршит листва, торопится прохожий.

В душе перемешались «здесь» и «там».

И в номере, на камеру похожем,

я волю дам скопившимся слезам.

Пастель

Агония осени…

Клин журавлей,

Медленно тающий

В дымке полей.

Редкие капли

Из облаков…

Горький, удушливый

Дым от костров.

С веток срывается

Стая ворон…

Тихим мычанием

Полон загон. 

Звон бубенцов –

Надоевший мотив.

Поздно. Безлюдно.

И я… ещё жив.

Пасхальный ужин

Два прибора поставлю на скатерть.

Два бокала наполню вином.

Будут гости – всегда они кстати –

И придут, как и прежде, вдвоём.

Папа в сером нарядном костюме.

Мама в платье под цвет бирюзы.

Скажут мне: о плохом ты не думай, 

Не роняй ни единой слезы.

Расскажу им, что выросли дети:

В доме грустно и пусто порой.

И без них мне тоскливо на свете,

И особенно – этой весной.

Так же звёзды мигают устало.

Так же вечер прохладен и тих.

Как мне вас, я скажу, не хватало,

Долгожданных гостей дорогих.

Но когда догорят наши свечи, 

Растворятся две тени во тьме.

До свиданья, до будущей встречи!..

Приходите почаще ко мне.

Пауза

Всё, что хочу ещё сказать, 

Пока не сказано. 

Но закрывается тетрадь –  

Приходит пауза. 

В ней колкость выжженной стерни 

И тени прошлого, 

И серого ненастья дни, 

И дни погожие, 

Невнятные обрывки снов, 

И ночь отчаянья... 

Я так боюсь её оков, 

Её молчания!  

Плыву я, не касаясь дна, 

Её глубинами. 

Как жизнь, короткая она. 

Как вечность – длинная.

Пейзаж

Деревья в обнажённом парке.

Их строгий чёрно-белый ряд.

Деревьев траурный наряд

Зимою в опустевшем парке.

Здесь чьи-то жалобы звучат…

И птица в перьях чёрно-белых

Кричит – как плачет – невпопад,

И листья мёртвые лежат

На фоне веток чёрно-белых.

Здесь часто призраки гостят…

Деревья – символы утрат

В их чёрно-белом безразличье,

Охапки листьев, крики птичьи –

Прощанья траурный наряд.

Снежинки медленно летят...

Перевод

Язык румынский звучен и красив.

На нем печать изящества и  блеска.

Язык холмов и пожелтевших нив,

Мерцающих созвездий Эминеску.

Мне выпала работа передать

В других словах красу оригинала.

Мне заново пришлось перечитать

Немало прозы и стихов немало.

И музыка звучала надо мной

В чеканной простоте четверостиший.

Но что-то оставалось за строкой

Мотивом  тем, что не был мной услышан.

* * *

Перевожу, перевожу...

Держу в ладонях чью-то душу.

А вдруг я главное нарушу:

Не там смолчу, не то скажу...

А может, это и не речь,

А шорох листьев, бархат ночи,

И нужно словом пренебречь,

И только их оставить в строчках...

* * *

Печка медленно чадит.

Снег меняет блики света.

Бабушка со мной сидит.

Говорит о жизни в гетто.

Грустно, сказочно, темно.

Я понять её пытаюсь.

А родители в кино,

С  нею я одна осталась.

Свечку на столе зажгу,

Загрущу не без причины.

Вспомню бабушку свою,

Горькую её кручину.

* * *

Пицунда. Пляж. Горячие пески.

Сижу в кафе, как принято в богеме.

Здесь дни мои прозрачны и легки,

Светлы, как строфы в пушкинской поэме.

Два месяца до сборов второпях.

Пять месяцев до наших эмиграций.

Я молода. И в сложных временах

Ещё не собираюсь разбираться…

Все растечётся, как прибрежный след.

Все распадётся, как руины Рима.

Ну а пока меня счастливей нет.

И Бродского мелькают пилигримы.

* * *

По вечерам гитары перебор.

Псевдопоэты, псевдодиссиденты…

Я продолжаю с прошлым разговор,

Вникая в эпизоды киноленты.

Та в Штатах. Тот в Германии. А я

Полжизни на земле обетованной

Не забываю шумного житья

С убогим бытом кухни коммунальной.

Как листья, нас по свету разнесла

Стихийная непрошеная сила.

Так проходила молодость моя.

То обдавало жаром, то знобило.

И не изъять из памяти страниц,

Самой судьбой исписанных когда-то…

Прощай, собранье странных лет и лиц.

Я только пред собою виновата.

* * *

По стихам, как по компасу, жить.

Нет вернее ориентира.

Путеводная яркая нить

Огоньков среди хаоса мира.

…Ничего я с собой не возьму,

Ворох платьев оставлю для дочки.

Только душу в холодную тьму

Захвачу – и горящие строчки.

* * *

По-прежнему Тютчев и Лермонтов,

Ахматова и Гумилёв.

Я их ученица примерная,

И каждый учитель суров.

Какие-то строчки случайные.

Какой-то подспудный мотив.

И грусть моя, давняя, тайная –

Уйти, ничего не открыв. 

* * *

Повернула дорога

На последний виток.

Я сужу себя строго –

Неужели итог?

Вьются дымные кольца

У горячего лба.

Больше ливней, чем солнца.

Неужели судьба?

Строчки, рифмы, созвучья,

Отголоски утрат.

В одиночестве лучше.

Неужели закат?

Подснежники

Я вижу, как в городе старом,

Похожем на город родной,

Мы бродим с тобой по бульварам

Прохладной весенней порой.

Подснежники я покупаю

В измятом газетном кульке.

И прожитых дней не считаю,

И с будущим накоротке.

Наш день этот ветреный длится

Поныне, хотя его нет.

Забылись те годы и лица.

Но помню подснежников цвет.

Такой синевато-лиловый –

Изысканный, редкий окрас.

И жизнь мне казалась обновой,

Что сразу по вкусу пришлась.

Поезда

Я всегда, я их с детства любила

Вместе с запахом дыма и шпал.

Вдоль перрона девчонкой бродила

И смотрела на пыльный вокзал.

А потом прочитала у Блока

О напрасных, убитых мечтах

Той, что к поезду шла одиноко

С неизменной печалью в глазах.

А потом я сама испытала

Расставаний щемящую грусть.

Становились большими вокзалы.

Помню их имена наизусть.

Поезда уходящие, все же

Я, как прежде, люблю вас сейчас:

Вы на судьбы людские похожи,

И никто не вернется из вас.

Дайте вслед помахать вам рукою

В наплывающих снах о былом!

Провожу тебя, справлюсь с тоскою.

И вернусь, повзрослевшая, в дом.

* * *

Померещилась мне госпожа Бовари

В старом парке, в ажурной беседке

За аллеей, где тускло горят фонари

И туманом окутаны ветки.

Тот, кто рядом, не мил, он постыл и уныл.

Ты с ним связана узами долга.

Тот, кто мил, ненадолго к себе поманил,

А казалось, что это надолго.

На прохожего только на миг загляжусь,

Отмечая случайное сходство.

Жаль, что я никогда уже не заблужусь

В лабиринтах того сумасбродства.

Угасает полоска вечерней зари.

Отступает заветная тема.

Нам расстаться пора, госпожа Бовари.

Я люблю тебя, милая Эмма…

* * *

Помню клочья тумана на ветках

и нестойкой зимы гололёд,

и разбавленный кофе буфетный,

и с прокуренной лестницы вход,

стол в редакции скучной газеты,

стук машинок за тонкой стеной –

испарившейся жизни приметы

из копилки моей дорогой.

Портрет с дождем

Я нарисую свой портрет с дождём

Словами, заменяющими краски,

Поближе к ночи, когда замер дом,

И можно чувства предавать огласке.

Для рамы эти ветки хороши –

В холодных каплях и фонарном блеске.

И выразит смятение души

Изгиб задетой ветром занавески.

Туманность фона, будто у Моне.

Оттенков блёклость и размытость линий.

А в зеркале на боковой стене

Мой шарф проступит – серовато-синий.

Но что во взгляде – радость или грусть?

Меж ними нет отчётливой границы.

А правду я нарисовать боюсь:

Пусть остаётся в глубине страницы.

* * *

Посидим, потолкуем вдвоём,

Как мы в детстве сидели когда-то.

Полистаем тяжелый альбом,

Вспомним лица, утраты и даты.

Ты простишь мне ошибки мои.

Поглядишь на меня сквозь усталость.

… От отцовской огромной любви

Это всё, что сегодня осталось.

* * *

Поэзия на разных языках

Мне шепчет то, что не всегда понятно.

Но как прекрасно жить в других мирах,

И долго путь к себе искать обратный!

На хризантемах инея налёт.

Над тихим морем облаков накидка.

И хор в душе неведомый поёт.

И плачет в ней невидимая скрипка.

Поэты-эмигранты

Меха, монокли, банты

И в серебре виски.

Поэты-эмигранты,

Заложники тоски.

Ее впитали строчки –

Они передо мной.

Спасибо, одиночки,

За этот свет сквозной.

За ваши листопады

С парижской желтизной,

За ваши маскарады

С позёмкой ледяной.

За то, что жизнь и слово –

Синонимы у вас.

За то, что с вами снова

Я в этот поздний час.

* * *

Принесла домой картину.

Листья осени. Букет.

Тонких веток паутина

И сиреневатый свет.

Пусть подделка и дешёвка…

Мне понравилась она.

И горит моя обновка

На стене, что у окна.

Сны из детства навевает.

Говорит: «Себя пойми.

Так случается, бывает –   

И с картиной, и с людьми».

Прогулка

Наплывают они из былого,

Потерявшие цвет облака.

Ностальгия – красивое слово...

А по-нашему проще: тоска.

Как пустынно и как одиноко!

Кто бы душу мою обогрел...

И опять предлагает Набоков

Пережить его мнимый расстрел.

И опять к обезлюдевшей даче

По дороге, размытой дождём,

Я иду рядом с Буниным – плача

Вместе с ним, но о чём-то своем.

Вот и легче, и боль отступила.

Хочешь кофе? – тихонько спрошу.

Где была, у кого я гостила –

Может быть, как-нибудь опишу.

* * *

Проходит женщина по времени,

Как будто улицей родной,

То примиряясь с переменами,

То отвергая их душой.

Где тополя пушились вёснами, –

Пустырь в колючих сорняках.

А тот, кто ждал её под звёздами,

Давным-давно в чужих краях.

Она проходит мимо юности,

Вдыхая мяту и жасмин,

Не пряча нажитой сутулости

И проступающих морщин.

В ней что-то гаснет, что-то светится

Из-под руин минувших лет.

И если вам она вдруг встретится,

Вы обернитесь ей вослед –

С улыбкою неосуждающей

И неподдельной добротой

К судьбе её, ещё блистающей

Сорвавшейся с небес звездой.

Прохожий

Я только прохожий пустых площадей,

Где тускло мерцают фонарные пятна

И полночь часы отбивают невнятно, –

Я только прохожий пустых площадей.

Друзья мои – чей-то бессмысленный смех

Да тень, что пугает собак беспризорных.

Фонарные блики на плитах узорных…

Друзья мои – тень да бессмысленный смех.

Я только случайный свидетель игры

Сводящих с ума силуэтов размытых…

Бреду, каменея, по каменным плитам, –

Случайный прохожий, свидетель игры.

* * *

Пузырились котлеты на огне.

Румянились с утра в духовке пышки.

И всё это готовилось при мне,

Уткнувшей взгляд в зачитанные книжки.

Пытаясь те шедевры воссоздать,

Кляну себя за неуклюжесть пальцев.

Но продолжают надо мной витать

Родные с детства образы скитальцев.

Они идут с дорожною сумой,

Создатели стихов и философий…

И у кастрюли с простенькой стряпнёй

Гляжу им вслед и пью остывший кофе.

* * *

Пусть нет родных на родине моей,

И улицы зовутся там иначе, –

Опять иду по золоту аллей

И о любви неразделённой плачу.

Иду в своём изношенном пальто

Неутомимой поступью крылатой,

Ещё совсем не ведая про то,

Как я щедра, удачлива, богата.

За этот парк и облака над ним,

За мой роман, придуманный и странный,

Я бы шагнула и в огонь, и в дым,

Похожий на осенний день туманный.

Сыграй мне Брамса, старенький скрипач!

Растайте, неотвязные заботы.

Воспрянь, душа, и прошлого не прячь:

Там пело что-то, там сияло что-то.

* * *

Разве это она, 

износившая белое платье, 

погасившая сотни  

когда-то пылавших свечей?

Как тихи разговоры её, 

как прохладны объятья, 

и затерян в траве  

её узкий и мелкий ручей...

А заглянешь в глаза её – 

с жалостью встретится жалость, 

опускает ресницы, 

укутавшись в серенький плед.

Это всё, – я спрошу у неё, – 

это всё, что осталось? 

Но любовь промолчит 

и оставит открытым ответ.

* * *

Ржавые листья на глади канала.

Тусклые блики вечерних огней.

То, что любила я, то, чем дышала,

Все отдалённее и холодней.

В чём же вина моя, ветки и звёзды?

Вы, заменявшие близких друзей,

Медленно таете в дымке морозной,

Не замечая печали моей.

Родители

–  Как холодно! Оденься потеплее.

–  Как жарко! Воду захвати с собой!

Они нас защищали, как умели,

Когда-то от опасности любой.

А нас опека эта угнетала.

Ненужною она казалась нам.

Звезда свободы в облаках сияла,

И поклонялись мы её лучам.

Теперь без шарфа я гуляю в холод,

И забываю о воде в жару.

Наш путь к свободе тягостен и долог.

Похожа жизнь на странную игру.

Теперь я их тревоги понимаю.

Оберегая нас, они ушли…

Я в знак согласья головой киваю

Двум силуэтам, тающим вдали.

* * *

С возрастом ближе истоки,

Музыка речи родной.

Дни отбываешь, как сроки: 

Время вернуться домой.

Как там душа трепетала –

Мучась, ликуя, любя, –

Там, где на фоне вокзала

Я обнимала тебя.

* * *

С утра всё валится из рук,

И не поймёшь никак:

Ещё вчера – твой лучший друг,

Ну а сегодня – враг.

Нас что-то сблизило на час,

А мнилось – на года.

И приключалась ведь не раз

Такая ерунда.

…Потянется цепочка дней,

Бесцветных и пустых.

Как трудно жить среди людей!

Ещё трудней без них.

* * *

С утра, пока не прибрано в дому,

По комнатам блуждаю –  тень живая.

Газеты на столе перебираю,

Кому они нужны сейчас, кому…

Сметаю сор, и кажется: вот-вот

Расставлю всё, что было, по порядку,

И прошлое, став правильным и гладким,

Меня укроет и убережёт.

Так пробегает час, за ним другой:

Опять – провал, опять не получилось…

И я посуду мою, чтоб лучилась,

И кофе пью из чашки голубой.   

* * *

Свиданий горчайшая мука.

Аллеи осенняя даль.

Была мне подругой разлука.

Была мне сестрою печаль.

Я в памяти часто листаю

Ту повесть о жизни моей.

Холмы вдалеке различаю,

Туманы и клин журавлей.

Как будто родные пейзажи

И чувства того забытьё

Сплелись наподобие пряжи,

И мне не распутать её.

Свинец

свинцовые гробы объяты сном

в надгробиях свинцовые цветы

как символы уснувшей красоты

звенели в склепе на ветру ночном

моя любовь придавлена свинцом

над ней цветы свинцовые цветут

я закричал… но мёртвых не зовут 

и эхо мне напомнило о том     

* * *

Сигареты чадящее пламя.

Вид на камень, стекло и бетон.

Поменяться бы с кем-то местами,

Заглушить ностальгический тон.

Постарела.  Не сделаю шага

Без привычной оглядки назад.

Там плясала и пела отвага,

Наполняя сиянием взгляд.

Там тетрадки, стихи и секреты

От родителей-учителей…

Наплывает дымок сигареты,

Угасает пыланье страстей.

* * *

Скрипач играет в погребке.

От лип цветущих душен вечер.

Цыганка в бархатном платке

Идёт с кошелкой мне навстречу.

Люблю тебя, мой дикий юг,

Горячей страстью молдаванки.

Я и средь поздних белых вьюг

Не изменю чертам южанки.

Мой нрав порывист, речь быстра,

И учащённо бьется сердце.

Как будто всполохом костра

Я обожглась однажды в детстве.

* * *

Снег Серебряного века

Над угрюмою Невой.

Ночи сомкнутые веки.

Воздух, колкий и сырой.

Одинокая эпоха.

Мрачная её краса.

Гумилёва или Блока

Из тумана – голоса.

Ну а те, кто чудом выжил, –

Им покой не обрести

Ни в окрестностях Парижа,

Ни на улицах Пасси.

Острой ностальгии жало

Настигает их и тут.

Снег, слетающий устало.

Строчки по листкам бегут.

Снегопад

над городом кружится снег...

ночь наслаждений, ночь порока…

из ярко освещённых окон

то вальсы слышатся, то смех.     

и стайки женщин там и тут

выпархивают в ночь из баров –

духи, и запах перегара...

и стайки женщин там и тут.

и город как зарытый клад, 

где бриллианты и рубины –

лилово-алые витрины,

дразнящие сквозь снегопад.

* * *

Снова ливни и шум водостока.

Бродит осень прохладой дыша.

Между Западом и Востоком

Продолжает метаться душа.

Что ей ближе – базара кипенье

Или хлад альбионовских саг?

То молчанье, то речи горенье,

То полёт, то размеренный шаг…

Сердцу надвое не разорваться.

Не замедлить мне времени бег.

В нём и южная пена акаций,

И нетающий лондонский снег.

* * *

Снова поступь ностальгии,

Лап кошачьих мягкий звук.

Мне явились не впервые

Бывший враг и бывший друг.

Между ними нет границы –

Стёрта ластиком годов.

А ещё там были лица

И наплывы голосов…

Сяду с отрешённым видом,

Кофе горького глотну.

Мир фантомной Атлантиды

Ненароком помяну.

Соседи

К встрече с ушедшими я не готова...  

Всё же их тени находят меня. 

Жили когда-то здесь Мирра и Лёва – 

Наши соседи, почти что родня.

Та же черешня густеющей тенью 

Вновь накрывает заброшенный двор. 

Мирра на кухоньке варит варенье. 

Лёва заводит со мной разговор.

И розовеет на блюдечке пена –  

Первая проба с холодной водой.  

Чёрные рамочки фото на стенах. 

Ветки в окне – и фарфор голубой.

Я прохожу этой улицей узкой 

Мимо заржавленных старых ворот.  

Слышу их идиш, румынский и русский: 

Речь вперемешку, как речка, течёт.

Нежное облако в небе клубится. 

Сентиментальность давно не в чести. 

Не с кем мне вспомнить любимые лица... 

Вряд ли удастся могилы найти. 

Старая усадьба

В этой старой усадьбе разор, паутина.

Двери настежь открыты – не надо ключей.

Из окна открывается вид на долину,

Озарённую блеском закатных лучей.

По весне цвет от яблонь слетает на крышу.

Их плодов не коснётся хозяин рукой:

На одном из заброшенных кладбищ Парижа

Он обрёл, наконец, долгожданный покой.

В этой старой усадьбе лишь призраки живы.

На рояле играют они по ночам.

Слышен женщины смех, молодой и счастливый.

Оживая, портреты выходят из рам.

Сколько было усадеб таких по России,

Сколько сгинуло их, не оставив следов!

Написал о них Бунин в плену ностальгии.

Сохранил их Набоков в созвездьях стихов.

Скоро этой усадьбы не будет на свете.

Уцелевшая чудом, умрёт и она.

Сокрушающий судьбы безжалостный ветер

Кружит листья в саду.

И темны времена.

Старые дворы

Заглядываю в старые дворы

Сквозь листья, заслонившие ограды.

Заглядываю в старые миры,

Как будто мне припомнить что-то надо.

Когда-то я их видела уже:

Велосипед с поломанной педалью,

Балкон в цветах на третьем этаже,

А ниже – тот, что занавешен шалью.

И кошку в окруженье голубей,

И женщину в оранжевой жилетке...

Уйду от этих бликов и теней,

И снова за спиной сомкнутся ветки.

Но облегченье странное придёт…

Покажется: в таком дворе забытом

Моя родня по-прежнему живёт,

И девочка с мячом бежит по плитам.

* * *

сухоцветы забыли о летних лугах,

приютили их пыльные вазы…

обитают они в полутёмных углах,

потому и заметны не сразу

в этой старой квартире, где гости редки,

но хозяйка играет в беспечность,

и, сухие, лежат на полу лепестки:

то ли сор, то ли дар, то ли вечность.

Сюжет

Зачем я шла в проулок тесный,

Что разглядеть хотела там

За домотканой занавеской

На крестовине старых рам?

Моя душа просила драмы,

И сложный выбрала сюжет.

Зимою падал снег на рамы,

А осенью – от листьев свет…

Теперь, все так же отвергая

Житейской мудрости расчёт,

Там бродит тень моя слепая

Который год, который год…

Сёстры Бэрри

Из приоткрытой двери

Струится слабый свет.

Поют мне сёстры Бэрри, 

Их слаженный дуэт... 

И я бегу в то лето, 

Где живы все и всё, 

Где вертится кассета,  

Как мини-колесо.

На ней поют они же, 

И те же голоса, 

Спустились тучи ниже: 

Обещана гроза.

Она и вправду грянет, 

И ярко полыхнёт, 

И нас по океану 

Фортуна разнесёт.

Ну а пока так мерно 

Стучит по веткам дождь! 

Поют мне Клэр и Мерна... 

Как в детстве – та же дрожь.

* * *

Так и живу: между белым и чёрным,

С радостью или тоской.

В поисках строчек и слов непритворных, 

С памятью – вечно живой.

И ничего необычного, кроме

Трепета веток во мгле –

И тишины в засыпающем доме

С грудой бумаг на столе.

Талисман

Пережив переезды, разлуки и драмы,

Отдыхает сегодня в шкафу платяном

Сбережённая мною подушечка мамы,

С многоцветным узором – стежок за стежком.

Если долго глядеть на неё, обнаружишь

Связь меж формой и цветом, квадраты, круги.

Там осенние листья купаются в лужах.

Серебрятся тропинки в саду от пурги.

День за днём незаметно летели недели.

Мама в женском журнале картинку нашла.

В тонких пальцах её нежно пяльцы белели.

Вышивала она и ребёнка ждала.

Родилась я на свет вместе с этим узором.

Он по-прежнему ярок, не выгорел он.

И в судьбе моей те же стежки и зазоры,

И смешенье тонов, и слиянье времен.

Вся палитра цветов в этой радужной гамме,

И не властны над ней отражения лет.

Переливами чувств я обязана маме.

Нет в них серого цвета и чёрного нет.

А потом позабыла она вышиванье.

Было много занятий других и забот.

И храню я семейное наше преданье,

Как хранят талисман, что от бед бережёт.

* * *

Танцевальные вечера…

Мне до школы два километра.

Я спешу, я бегу против ветра,

Снегопад начался вчера.

Папа с мамой ушли в кино.

Мне б вернуться до их прихода –

Ограниченная свобода

Угнетает меня давно.

Посвист ветра, волненье, бег.

Как горят на морозе щёки!

…Приготовлены все уроки,

И следы заметает снег.

* * *

Тетрадка в линейку и ливень косой…

Дощатый – для свадьбы – настил у соседей.

И я у окна с расплетённой косой,

И мама с работы никак не приедет.

Мне так опостылело слово «обед»

И это томительное безнадёжье…

Я там проведу ещё несколько лет

Среди одиночества и бездорожья.

И вовсе не странно теперь, что росли

Недетские строчки из детской печали.

А дни, как прохожие, медленно шли,

И что-то несбыточное обещали.

* * *

То же кафе, и потертость фасадов.

Разноголосица тающей речи.

То же мелькание красок и взглядов,

И со знакомыми редкие встречи.

Ветром опавший листок подхватило,

В медленном танце он долго кружится…

Этой детали вполне мне хватило,

Чтобы в обыденность снова влюбиться.

Той порой…

Той порой кабинетом служил мне сарай –

папа там приспособил и стол, и скамейку...

уголок вдохновенья, мой творческий рай:

приходящая кошка да медная лейка,

мешковина колючая в пятнах лучей

раскалённого солнца, и запахи сада,

банки с высохшей краской, и связки ключей,

и шершавые доски от старой ограды.

Иногда забегала подруга туда –

поделиться стихами и новой любовью...

а ночами во снах мне являлась звезда

и шептала, что всё это – лишь предисловье.

* * *

Тронулся состав, и на перроне

Приутих прощальный шум и гам.

Дети в переполненном вагоне

Машут провожающим отцам.

Снег идёт, с дождём наполовину.

Сыновьям и дочкам смотрят вслед

Ставшие солдатами мужчины.

У разлуки этой срока нет.

И мгновенья горестные эти

Будут вспоминаться им потом

В чёрном примороженном кювете,

В темноте, заполонившей дом.

Хлопья снега повалили ватой.

Посветлел вокзал от белизны.

Все мы перед вами виноваты,

Дети поколения войны.

* * *

Туда бы вернуться, где было так славно,

Влюблённо, отчаянно и своенравно, –

Билет заказать, улететь.

Но что-то смущает, но что-то мешает,

Смятенье в решенье упорно вплетает:

– Ты только попробуй посметь!..

Ведь знаешь сама, объяснений не надо:

Былая отрада покажется адом,

И странной причудой – порыв.

И сразу придется – как можно быстрее –

Обратно лететь, проклиная идею,  

Едва чемоданы открыв.  

Туфельки

две туфельки бальных с каймой золотой

с витрины чуть слышно меня окликают

всё сбудется свечи в гостиной пылают

и вальс надвигается душной волной...

...и на катафалк их опустят потом

 с любимой умевшей пленять и лукавить

 они и в могиле тебя будут славить

 две туфельки бальных с каймой золотой

* * *

Тёмные грозди веток.

Поздних закатов алость.

Мне на исходе лета

Только любовь осталась.

В ясной улыбке дочки,

В гордой повадке сына

Тают слова и строчки.

Только любовь всесильна.

Всполохи и просветы.

К детям слепая жалость.

Все повторяю это:

– Только любовь осталась.

* * *

У забот возьму отсрочку,

У уборок и  стряпни.

Снова наплывают строчки,

Как в стремительные дни.

Молодой была, отважной

И любила дым костров,

Это всё сейчас неважно,

Но осталась горстка слов.

Кто-то мне её диктует,

Остается записать

То, что плачет и ликует,

И дано как благодать.

Ни о чем  грустить не надо,

Кроме маминой любви.

У кладбищенской ограды

На мгновение замри.

Не меняюсь, как ни странно.

Нет покоя как всегда.

И  сквозь синие туманы

Светит мне моя звезда.

* * *

У телефона-автомата

До нашей пелефонной эры

Прокручивался диск щербатый

В кабине грязновато-серой.

Жизнь, как натянутая леска,

Звенела удалью и риском.

Хотя мне отвечали резко,

Поскольку не считали близкой.

Я шла от парка до вокзала,

Минуя палых листьев груды,

И слишком ясно понимала,

Что так любить уже не буду.

Утро

Чёрный кофе поспешно глотнуть.

Плащ накинуть и взглядом окинуть

За окном моросящую муть…

Кресло ближе к столу передвинуть.

И спиртовки огонь голубой

Погасить, чтобы тени метнулись,

Перед тем, как смешаться с толпой

В обжигающем холоде улиц.

И на службу явиться точь-в-точь

В час привычный... в бумаги зарыться.

Но и там, но и там не укрыться

От тоски по тебе... как всю ночь.

Фотография

Какая удача! Нашлось это фото

В задвинутом ящике, в серой пыли.

Искали забытое, важное что-то,

И вдруг это фото случайно нашли.

Я в детстве его беспричинно любила,

Как вышитой мамой подушки узор:

Мой прадед с прабабушкой – я не забыла:

Рахель – её имя, его – Теодор.

В платке и ермолке мне машут с крылечка,

Руины местечка за ними видны.

На пальце Рахели из меди колечко…

Но свадьбу сыграли, хоть были бедны.

На них я гляжу – не могу наглядеться.

Теперь им уже не расстаться со мной.

Далёкие, близкие, родом из детства,

Из старых альбомов под пылью седой.

* * *

Хочется музыки нежной,   

Ровно горящих свечей.

Тихой беседы неспешной,

В окнах – качанья ветвей.

Хочется чувствовать остро

Запахи роз и вина.

Пусть этот вечер, как остров,     

Станет прибежищем нам.

Было ли это – не помню.

Будет ли – не угадать.

Вазу водою наполню.

Платье начну подбирать.

Грустно от этих фантазий,

Детской наивности их...

Пыль на заброшенной вазе.

Ветер за окнами стих.

Цветы

От первых цветов до последних,

Лежащих на влажной земле, –

Весенних, осенних и летних,

И зимних – в седой бахроме.

Цветы поцелуев, признаний,

Поныне живущих в душе,

И горечи воспоминаний

О тех, кто не с нами уже.

Свет ландышей, нежность фиалок,

Пионов багровый отлив...

Без них мир невзрачен и жалок.

С цветами он юн и красив.

Осыпаны мы лепестками,

Как тёплым июльским дождём.

Цветы и созвездья над нами

Сияют, пока мы живём.

* * *

Что делать с весенней безудержной силой?

Её бы, как платье, примерить к судьбе.

Но то, разноцветное, я износила,

А в новом наряде не нравлюсь себе.

Все ближе мне пасмурность и приглушённость.

А волны лиловых и красных цветов –

Всего лишь намёки на ту отрешённость,

Что в сердце живёт и не требует слов.

* * *

Что делать со стихами прежними

в колечках тающего дыма?

их можно с ношеной одеждою

сравнить: она была любима…

и вот лежит в шкафу, заброшена,

смущая цветом, силуэтом…

но как расстаться по-хорошему

и после не жалеть об этом?

* * *

Что спасало меня от отчаянья и от печали,

Что лечило меня просветляющим разум трудом,

Что влетало в мой дом по ночам голубыми лучами?

Ледяная звезда, ледяная звезда над окном.

Наше лучшее слово всегда за молчаньем таится.

Словно гость у порога стоит, не решаясь войти.

Словно с ветки доносится пенье невидимой птицы,

И дыханию тесно становится в клетке груди.

В полумраке мерцая над бездной утрат и забвенья,

Отражаясь во взгляде твоём и в глубинах морей,

Ты восходишь опять, ледяная звезда вдохновенья…

Голубое сиянье разлито над жизнью моей.

* * *

Чужих жалею, а с родными спорю.

Иду по краю бездны огневой.

Такого счастья и такого горя

На две судьбы хватило бы с лихвой.

Два камешка на маминой могиле.

Она бы объяснила мне сейчас,

Кого и почему я так любила,

Куда, зачем и почему рвалась.

Но нет укора в траурном молчанье.

Нет судей, выносящих приговор.

Всё та же глубина в моей печали.

Всё тех же голосов далёкий спор.

* * *

Чужой язык порой родного ближе.

В нём магия нездешняя слышна.

Я ветру за окном шепчу «потише»  –

Мне так нужна сегодня тишина.

Баковия свои цвета мне дарит –

Лиловый, жёлтый, серый, как свинец.

Он строчками мне душу переплавит,

Людского одиночества певец.

Звучат слова подобием латыни.

Мелодии румынские звучат.

И мир его кто у меня отнимет:

Оркестр заезжий и промокший сад?

А осенью темнее в речке воды,

И сумерки в провинции тихи.

И потому люблю я переводы.

Люблю их больше, чем мои стихи.

* * *

Шесть лет любви – такой был срок…

Мгновений хрупких ожерелье,

Свободы призрачной глоток

И горьковатый привкус зелья.

А есть ли сроки у любви?

Трепещут листья в лунном свете.

…Зови меня, всегда зови

И окликай, как этот ветер.

Шкатулка

В потёртой шкатулке хранится добро,

давно я его не носила:

тускнеет любимое мной серебро,

а золото я не любила.

Кольцо и цепочка, ажурный браслет,

а рядышком с ними, в обнимку, –

такой же, но только дешёвый комплект,

присмотренный как-то у рынка.

Серёжки зелёные под малахит,

колье из кораллов – от мамы...

что раньше блестело, уже не блестит

и выглядит горкою хлама.

Открою, достану, примерю, скажу,

что повод найдётся, возможно...

и снова вздохну, и в шкатулку сложу

растерянно и осторожно.

Эта комната

Эта комната убрана тщательно.

Дверь в неё открывать я боюсь.

Есть там сложенный мною старательно

Фотографий бесчисленных груз.

Портативное папино радио –

С ним в больнице бывало оно.

Сумка школьная сына с тетрадями.

Рядом чей-то подарок – вино.

Куртка с мехом, в Европе уместная,

Не для нашей бесснежной зимы.

Там и мамина ваза, надтреснута

В уголке, возле синей каймы.

На стене мой портрет, нарисованный

К дню рожденья подругой моей.

А по ящикам мелочь рассована –

Сувениры и связки ключей.

Стопка книжек моих нераздаренных

Возвышается хрупкой горой.

И со мной эта комната старится,

И уйдёт она вместе со мной.

Эхо романса

Лучи по-летнему палят.

Уже и липа отцвела.

Я ждал тебя. Пылал закат.

– Ты не пришла!

Поникли стебли поздних роз.

От жажды высохли поля.

Я ждал тебя в мерцанье звёзд.

– Ты не пришла!  

И листопад отполыхал.

Листва под инеем слегла. 

Я звал тебя, искал и ждал.

– Ты не пришла! 

Напоминая о зиме, 

Идут холодные дожди.

Ты не услышишь обо мне…

– Не приходи!   

* * *

Я вернулась к стихам. И блокнот в моей сумке на случай…

Как придут – запишу, пополняя заветный запас.

Столько лет утекло! Глубже дышится, видится лучше,

И, как прежде, горит огонёк, а казалось – погас.

Он остался в душе, как и всё, что любимо и близко.       

Чашка кофе в кафе, где уютно и тихо вполне.

И придёт она вновь, из далёёкого детства записка,

И о чём она будет – пока что неведомо мне…

Я вернулась к стихам. Всё равно что домой возвратиться –

И вдохнуть, замирая, полынную горечь земли.

…Там холмы и колодцы, и памяти белые птицы

Растворяются в небе, как аисты и журавли.

Не узнают родные мои о моём возвращенье,

Но склонясь над могилой и волю давая слезам,

Попрошу у них всё же за опозданье прощенья

И скажу: «Наконец, наконец я вернулась к стихам…»

* * *

Я всегда любила рынки,

А теперь люблю вдвойне

Эти яркие картинки,

Как в невинном детском сне.

Так чего же я поникла

От своих печальных дум,

Если пахнет земляника

Как изысканный парфюм?

И гранатовые зёрна,

Как гранатовый браслет,

Улеглись в кружок покорно,

Излучая рдяный свет…

Перца молотого глыбы –

Словно всполохи огня.

Ну а главное – есть выбор,

Есть тут выбор у меня.

* * *

Я многое увижу по-другому,

Разглядывая прошлое своё.

Разбиты стены низенького дома.

Над старым садом кружит вороньё.

Меня губили те, кого любила.

Случайных ран не перечесть теперь.

Я ничего, к несчастью, не забыла.

Поэтому стучусь сегодня в дверь.

Быть может, приоткроется, впуская

Меня туда, где близкие и свет.

Сегодня я себя не понимаю.

Той девочки на свете больше нет.

А зеркало являет мне седины.

И легкие морщинки на лице –

Как паутина на кустах малины,

Как тонкие зарубки на кольце.

* * *

Я полюбила авангард.

А прежде был мне чужд и скучен

Изломанных квадратов ряд

И красный цвет, как перец, жгучий.

Не объясню я и теперь,

Что там в углах холста клубится...

Но стали ликами потерь

Разъятые на части лица.

Жизнь, как струна, обнажена.

Идёт неравный поединок.

 ...Всё дальше тихая страна

 Ночных туманов и кувшинок.

* * *

Я помашу себе рукой

Из далей тех, где неопасен

Порыв влюблённости шальной

И силуэт её неясен.

Где утро медленно течёт,

Где кофе пьют из старых чашек,

И строгий не ведут учёт

Моих чудачеств и промашек.

Что мне до женщины чужой,

Наивной и неосторожной,

С ее израненной душой,

С тоской по жизни невозможной?

* * *

Я провожаю поезда,

Раскачиваясь на калитке.

Те несмышлёные года –

В душе как золотые слитки.

Проходит длинный товарняк.

Смолы и дыма ароматы.

Так я росла, взрослела так:

Ромашки, поезда, закаты.

И всё копилось на потом

И только ожидало срока,

Чтоб в этом мире непростом

Я не была так одинока.

* * *

Я сына провожаю.

Забытый шарф несу.

В окне лишь мгла сырая

И капли на весу.

И я волненье прячу,

От нежности застыв.

Уходит взрослый мальчик,

Тихонько дверь прикрыв.

* * *

Я тающий снег подносила к лицу,

Скрываясь во дворике тесном.

На юге зима подходила к концу,

И было мне жить интересно.

Сейчас одинаковы ночи и дни,

Но в памяти что-то осталось.

Дыхание влажного марта верни

И снега весеннего талость!

Я помню и вкус его, и аромат,

И снова по мокрой аллее

Бреду обречённо, бреду наугад,

Тебя и себя не жалея.

* * *

Я училась читать по узорам травы,

Что росла у сарая – её не срезали.

По листве, заслонявшей поток синевы,

Где акации небо собой подпирали.

Пел романсы мне ветер – весенний, сырой,

А дожди танцевали то хору, то вальсы.

Я зимой любовалась истлевшей золой,

Хоть она иногда обжигала мне пальцы.

А когда уезжала, жалела лопух,

Одиноким оставшийся на косогоре.

И ночами мне снился наш грозный петух

И ромашек в полях жёлто-белое море.

Шила бабушка платья цветастые мне,

И подружки мои восхищались обновкой.

Мы ловили капустниц на жёсткой стерне

И толкали качели с потёртой верёвкой.

Лишь когда повзрослела, узнала о том,

Что несметным богатством владею бессрочно,

Что наш первый, построенный папою дом

Повсеместно со мною, надёжный и прочный.

А однажды меня озарила звезда,

И посыпались строчки, как осенью листья.

С той поры провожаю без страха года

И былому пишу благодарные письма.

* * *

Я эмигрантка. Я пишу стихи.

Меня зовут Веруней или Верой.

За окнами не Петербург – Пасси.

По вечерам туман лилово-серый.

Есть у меня такой же бедный друг.

Работает таксистом. Тоже пишет...

Мы часто вспоминаем детство, слуг,

И как метель окутывала крыши.

Не верится, что двадцать лет прошло!

Разбилась жизнь, и некуда вернуться.

Гляжу на почерневшее трюмо,

На мамины фарфоровые блюдца.

Когда уйдём, останутся от нас

В блокнотах строчки и цветы сухие.

Консьерж кому-то скажет в ранний час:

– Здесь жили двое, оба – из России.