Соло для музыкальной шкатулки с оркестром
Когда-то в детстве, давным-давно, у меня была музыкальная шкатулка – с лебедем на зеркальном озере и маленькой изящной балериной.
С тех пор я повсюду искала такую – слабое подобие встречала, а ту, из детства, с «Менуэтом» Моцарта, найти, увы, никак не удавалось...
И тогда я придумала для себя новую шкатулку – музыкально-поэтическую. В этой шкатулке хранятся очень разные стихи и мелодии, написанные за последние тридцать лет, и в них звучит то флейта, то скрипка или виолончель, то гитара или гармошка, а порой – целый оркестр.
Свою музыкальную шкатулку я всегда беру с собой в путешествия в пространстве и во времени, и потому вам встретятся разные эпохи и разные мотивы – русские, греческие, испанские, итальянские, французские...
Менуэт
Цвели серебряные розы
На ледяном моём окне.
Звенели звёзды от мороза
В заиндевевшей вышине.
Под перезвон часов старинных
Струился золотистый свет.
И танцевала балерина
Свой бесконечный менуэт...
Ты очищающие слёзы
С вином янтарным размешал.
И, как серебряная роза,
Раскрылась для любви душа.
И ночью зимней, ночью длинной
Ты был моим теплом согрет.
И танцевала балерина
Свой бесконечный менуэт...
Ночных теней невнятный лепет
Мне вновь бессонницей грозил.
И величавый белый лебедь
По глади зеркала скользил.
А искры таяли в камине,
Как письма из сгоревших лет.
И танцевала балерина
Свой бесконечный менуэт...
Я снова заведу шкатулку,
Зажгу две розовых свечи.
Пусть в тишине пустынно-гулкой
Твоя мелодия звучит!
Ушел бездомным пилигримом –
В ночи растаял силуэт...
Но всё танцует балерина
Свой бесконечный менуэт...
Откровения флейты
Над волнением волн волхвовала волшебная флейта,
Но её откровенья тонули в пучине бездонной,
Как влюбился бессмертный в земную красавицу Клейто,
А она сыновей обещала родить Посейдону.
И любовь юной смертной была её главным талантом.
С ней обрёл свою тихую гавань былой страстолюбец.
Он воспитывал десять могучих, отважных Атлантов,
И без дела пылился в углу бесполезный трезубец.
Прочь владыка морей отослал скакунов длинногривых
И в жемчужном ларце запер дикие ветры и бури.
Белопенную грудь щекоча бородою игриво,
Он ласкал её нежно и страстно на барсовой шкуре.
Рисовал на песке имя «Клейто» осколками мидий.
Целовал её трепетно в губы солёные снова.
И воздвиг Храм Бесценной Любви в голубой Атлантиде
– Две полоски земли, три прозрачных воды бирюзовых.
Но однажды сгустились над островом чёрные тучи,
И уплыли в чужие моря безоглядно дельфины...
Неужели кому-то покой безмятежный наскучил?
Или, может, устала от вечных раздоров Афина?
Гнев ли Зевса виною, иль мрачные козни Гефеста?
Или слуг не хватало подземному царству Аида?
Никому не известно заветное, тайное место,
Где упала с небес золотая звезда Атлантиды.
Лишь легенда осталась – красивая сказка, не боле,
О великой любви небожителя к девушке Клейто.
Так откуда же столько тоски беспросветной и боли
В заунывной мелодии вечно расстроенной флейты?..
Дар Моцарта
У вдохновенья есть своя отвага,
Своё бесстрашье, даже удальство.
Самуил Маршак
– Вы слышали?! Маэстро выбрал пьесу,
В которой аморален сам сюжет:
Ведь в ней герой – распутник и повеса,
От шляпы и до кружевных манжет.
У вдохновенья есть своя отвага,
И солнечно-мажорный Амадей
Вновь поразил восторженную Прагу
Блистательным безумием идей.
… Октябрь шуршал листвою по брусчатке.
На Карловом мосту спала Пьета…
А Дон Жуан красавиц, как перчатки,
Менял… В Сословном – шум и суета.
Там публика нарядами пестрела,
Летало восхищенье по рядам,
И лепетал нелепый Лепорелло
Про длинный список соблазнённых дам.
Церлина так нежна и грациозна,
А Донна Анна – всех страстей накал!
Вот Командор торжественно и грозно
К раскаянью развратника призвал,
Но тщетно. Не спастись от гнева фурий –
Гореть герою в пламенном аду.
Так кто же шепчет вновь наивной дуре
Про вечную любовь в ночном саду?..
…На испещрённой нотами бумаге –
Дар Моцарта: «Всем добрым людям Праги».
Верона
Я не пою, я, сударь мой, играю
Своим смычком по струнам ваших душ.
(У. Шекспир «Ромео и Джульетта»
- перевод Екатерины Савич)
Город юных возлюбленных строг, неподкупен и чист.
Над старинной ареной заплачет отчаянно cello,
Но излечит печали молчаньем виолончелист,
Лихорадку любви опалив ледяным лимончелло.
Эти дворик и дом никогда не бывают пусты.
Как горит от назойливых рук грудь бедняжки Джульетты!
Мостовые пылают, как будто сжигают мосты.
У опального лета фальшивы, увы, флажолеты.
Ты устал, музыкант! Спрячь в убогий футляр инструмент.
Поразмысли немного о мире, о жизни, о смерти...
И когда вечных истин придет скоротечный момент,
Воспарит над бессмертной Вероною «Реквием» Верди.
Не Беатриче
С последним солнечным лучом
Умрёт скрипичное каприччо.
А я тут вовсе ни при чём,
А я – не Ваша Беатриче.
Войдёт октябрь в мой тихий сад,
И вознесутся горьким дымом
Воспоминанья о любимом –
Кромешный, беспредельный ад.
На лужах зреют пузыри,
Как яблоки в саду осеннем.
И ожидание зари,
Как заклинанье о спасенье.
И дождь на тоненьких ногах,
Впервые встанет на пуанты.
А в расходящихся кругах
Мелькнёт чеканный профиль Данте.
Под жаркий шёпот кастаньет
А мы всю ночь с тобой бродили
По гулким улочкам Севильи
И танцевали сегидилью
Под жаркий шёпот кастаньет.
И воду из фонтана пили,
И целовались до бессилья,
И только чуточку грустили,
Что рано наступил рассвет.
Соборы выпрямили шпили
И небеса насквозь пронзили,
Как на корриде бандерильи
Дразнили ярого быка.
Но сон вдруг становился былью –
Мы снова одиноки были.
Лишь белой кружевной мантильей
По небу плыли облака...
Последняя песня Кармен
Я – карминная песня заката.
Я – Кармен.
Верно, карма моя виновата
в том, что плен –
так ненавистен,
и слишком тесен
камерный мир.
Песен!
Мне хочется страстных песен
в этот миг.
Я – не туманна.
Я – не обманна.
Я – плоть и кровь.
Греши, гитара!
Пляши, гитана!
Долой покров!
В тягость одежды!
Где ж ты, надежда?
Не взлететь!
И мне, мятежной,
как пела прежде,
уже не петь.
Сердце – невинно,
мысли – крамольны,
тело – тлен.
Больно...
Зачем вы сделали больно
вашей Кармен?!.
Там –
нет ни ада,
там –
нет ни рая.
Там –
только темь...
Боже,
за что же?
Не понимаю!
Боже,
неужто я умираю
на-
сов-
сем?..
Парижские сны
Стихи уже не пишу –
Я только во сне их вижу.
Грустит нотрдамский шут
В весеннем своём Париже.
Мне больше не петь, как встарь,
Коронных своих шансонов.
Под утро погас фонарь
В тиши предрассветно-сонной.
Но дыма не перебить
Цветеньем сирени буйной.
Есть повод плакать и пить:
На площади жгут колдунью!
И красен, как киноварь,
Рассвет на стекле оконном.
Заполнил горбун-звонарь
Париж погребальным звоном.
Погасли в седой золе
Цветные искорки смальты,
Но звёздами на земле
Взошли глаза Эсмеральды.
Над миром – ах, c'est la vie! -
Летят облаками годы.
Горит на костре любви
Печальный шут Квазимодо.
Блюз для бездомных душ
Открытые струны дрожали упруго
И ждали касания пальцев крылатых.
И души рванулись навстречу друг другу,
Срывая тяжёлые, душные латы.
И звуки тягучего чёрного блюза
Забыть заставляли заботы мирские.
И падали в душу, как будто бы в лузу
Шары от ударов безумного кия.
А пальцы летали... И плакали струны...
И звёзды метались в глазах изумлённых...
Струился из месяца свет тонкорунный
На тёмно-зелёные томные клёны...
Пленительный блюз пеленал и лелеял,
Боясь невзначай единенье нарушить.
И тихо брели, ни о чем не жалея,
По сонной аллее бездомные души.
Прощание «Славянки»
С тяжёлыми, опухшими глазами
От безпросыпной, беспробудной пьянки –
Оркестрик на райцентровском вокзале
Играет марш «Прощание «Славянки».
Опять не в такт зазвякали тарелки,
И дирижёр заламывает руки.
О, Бог мой, как всё суетно и мелко
Перед великой музыкой разлуки.
Адажио для последнего снега
Ночь. Зима. И о далёком лете
Люди и мечтать не смеют даже.
Как в старинном сказочном балете,
Снег танцует вечное адажио.
Мой последний снег стремился к небу,
Вопреки законам притяженья, –
Хрупкая фарфоровая небыль,
Вихревое Броуна движенье.
До свиданья, снег, я улетаю
В те края, где не бывает вьюги,
Где приют находят птичьи стаи
На своем пути нелёгком к югу.
Истекает молоком и мёдом
Та земля, завещанная Богом
Своему печальному народу:
Мне, тебе и всем нам понемногу.
Романс о жемчужной нитке
В старинной шкатулке, среди безделушек ненужных –
Оторванных пуговиц, пряжек, рассыпанных бус –
Я вдруг обнаружила тонкую нитку жемчужную,
И сколько ей лет, я не знаю, судить не берусь.
Быть может, надела её моя бабушка юная
На свой самый первый, на свой самый памятный бал.
Давно отзвучала гитара её семиструнная,
А шёлковый бант её правнук давно развязал.
Шкатулка, казалось, огромной была и бездонною...
Средь брошек, серёжек, заколок, дешёвых колец
Нашла я в конверте на деда с войны похоронную,
Но это в истории нашей ещё не конец.
Мне вспомнилась истина – древняя, мудрая, вечная:
Со временем уксусом станет любое вино.
А жемчуг, давно не видавший тепла человечьего,
Был тусклым и ломким – он, видимо, умер давно.
Вот так и душа, не согретая тёплым дыханием,
Однажды навеки покинет свой призрачный дом.
И мы улетим – до свиданья, друзья, до свидания! –
Вам сверху махнув невесомым прозрачным крылом.
Взрослая Герда
...А зеркало падало, словно в замедленной съёмке.
И кадр замирал, будто время давал на раздумье...
Душа цепенела безвольной спелёнатой мумией,
И сердце пронзали мне злые осколки-обломки.
А мы это зеркало вместе с тобой покупали
И в доме ему выбирали достойное место.
Оркестр сыграл наш финал furioso и presto,
И с нотой последней твои отраженья пропали.
А тролль, чей случайный каприз нашу жизнь исковеркал,
Злорадно хихикал – он знал эту сказку заранее,
А значит, предвидел бесплодность и тщетность стараний.
Колючими звёздами медленно падало зеркало...
И было нельзя ничего изменить и исправить,
Но в сны вдруг врывались однажды забытые лица...
О Боже, как долго мгновенье падения длится!
Как жаль, что уже не успею я руки подставить...
Несостоявшийся роман под музыку Шнитке
Она вышивала портрет Леонардо да Винчи,
А он помогал подбирать подходящие нитки.
Тому ли виною Вторая симфония Шнитке,
Но только мужчина был слишком нервозен и взвинчен.
Он в этих симфониях не понимал ни бельмеса,
Мозги ему рвали на части аккордов петарды.
Под ловкой иглой оживали черты Леонардо –
Казалось, портрет наслаждался «невидимой мессой».
Гобою д'амур было в маленькой комнате душно,
Душою летящему в летние светлые выси.
Мужчина стеснялся своих – слишком ранних – залысин
И чувствовал: женщина эта к нему равнодушна.
Он знал: не любим. Можно бросить пустые попытки
Заставить их звёзды летать по орбите единой.
Когда он ушёл, она встала задёрнуть гардины
И снова вернулась к своим Леонардо и Шнитке.
«Ливень» Вивальди
На землю обрушился ливень Вивальди,
Стращая трещотками «грозного» грома.
Выкидывал дождь антраша на асфальте,
Как юнга, впервые отведавший рома.
Под стоны простуженной виолончели,
Дрожать заставляя озябшие гнёзда,
То в парке промозглом качал он качели,
То вновь возносился под самые звёзды.
Ах, как он мечтал отогреться под крышей!
Под вдрызг прохудившимися облаками,
Под ветром, надувшим ветрило афиши,
В неистовой пляске дробил каблуками –
По лужам, на гребне девятого вала...
Внезапно затих он послушным ребёнком,
Отправленным спать посреди карнавала,
И лишь на прощание всхлипнувшим тонко.
Проснулся наутро в своей колыбели –
Слегка удивлён, что подушка промокла,
Но бурно ликуя: ведь заголубели
В небесных чертогах отмытые стёкла!
Музыка осени
Осень играет свои менуэты
diminuendo.
Дождик роняет с крыши покатой
брызги staccato.
Лиственный ливень хлынул на город
минорным аккордом.
Кружатся листья...
Падают листья...
Piano...
Pianissimo...
Вагонная баллада о балерине императорского театра
(псевдо-народная, жалостливая,
предназначается для исполнения в поездах)
Я была молодой балериной,
Каждый вечер плясала балет.
Но окутало жизнь пелериной
Из навечно умчавшихся лет.
Только я и теперь не забыла
Гром оваций, букеты цветов,
И что счастье в судьбе моей было,
И успех, и большая любовь.
Меня ласково звали Оксанкой,
Но пролить много слёз довелось
Мне за гордую эту осанку,
За корону пшеничных волос.
Так случается в жизни порою,
Что весь мир отвернётся от вас.
Расскажу, ничего не сокрою,
Хоть и долог мой горький рассказ.
Я кружуся на сцене – о, Боже! –
Па-де-де, падеграс, падекатр...
Вдруг гляжу я, что смотрит из ложи
На меня государь-император.
В реверансе присела я низком –
От смущения щёки горят.
А в антракте хозяин записку
Мне даёт – от него, от царя.
– Во дворец, мол, немедля явися
Перед светлые очи его!
Я заплакала, но не зависит
От меня уж теперь ничего.
Мне не дали проститься с родными,
У театра – карета с гербом.
Я шепнула любимого имя
И себя осенила крестом.
Утешал меня старенький кучер:
– Мол, не лей, девка, слёзы зазря
И себя понапрасну не мучай –
Чай, не первая ты у царя!
Он натешится вволю да бросит,
Как игрушку бросает малец.
На платочек – утри свой курносик.
Тпру!!! Приехали – царский дворец.
Я в ответ ничего не сказала,
Только помню: шагнула сама
В самый центр огромного зала,
Где прислужников – тьмущая тьма.
Там сидел император на троне
В горностаевом белом плаще,
В золотой с изумрудом короне.
И я вновь зарыдала вотще.
Только царь своих слуг отсылает,
Чтоб остаться со мной тет-а-тет,
Мою тонкую руку лобзает,
Признаётся, что любит балет,
Осыпает меня жемчугами
Своей щедрою царской рукой,
Говорит, что своими ногами
У него я украла покой,
Что могу императоршей стать я...
Только как же я брошу семью –
Мамку с тятькой, сестрёнок и братьев,
И любовь дорогую мою?
Я царю говорю: «Мол, прости ты
Девку глупую, царь наш отец!
Ну куда же мне с рожей немытой
В ряд Калашный – к тебе во дворец?
У меня есть семья, есть театр,
У меня есть любовь на года.
Я не буду твоей, император,
Никогда! Никогда!! Никогда!!!»
Царь притопнул ногой, что есть мочи,
Палача призывает к себе
И кричит: «Раз в царицы не хочет,
То пущай покорится судьбе.
Отхлестайте её батогами!
Не щадите! Хлестайте как след!
Чтоб меня не смущала ногами
Дура-девка и ейный балет».
И моё полумёртвое тело
Они бросили прямо за дверь.
Только выжить я как-то сумела
И по миру скитаюсь теперь.
Вот хожу и пляшу по вагонам,
А балетки мои – костыли...
– Эй, дедуля, плесни самогону
За потешные танцы мои!
© Людмила Чеботарёва (Люче), 2011 – 2014.
© 45-я параллель, 2014.