Людмила Калягина

Людмила Калягина

Все стихи Людмилы Калягиной

Cloud

 

Море было недавно, ушло посредине дня,

Море смылось со дна и оставило здесь меня.

Притворяюсь песком, повторяя рисунок дна.

Мне не страшно, не страшно, я рада побыть одна.

 

Небо было недавно, буквально вчера ушло,

Обнажило дощатый рассохшийся потолок.

Ты доволен, доволен, тебе одному легко:

Есть узор древесины и парочка облаков.

 

Плоскость мира изогнута – небо, и в нём вода.

Сохрани меня в облаке.

И просматривай иногда.

 

Амурное

 

«Что привезти тебе?» – «Цветик аленький.

Пап, ты же знаешь: чтоб краше не было…»

Небо всё в кляксах: Амурчик маленький,

Дерзкий бутуз с колчаном и стрелами,

 

Злясь, опрокинул свою чернильницу…

Скука – уроки чистописания!

Пусть хоть весь мир вверх дном опрокинется –

Что ему, душке, образование?

 

Если младенцем со взглядом ангельским,

С детской глумливой своей улыбочкой –

Брендом заделался, богом каверзы,

Символом сложенных половиночек?

 

Что ж, не пустили его на улицу,

Лук отобрали – лишили радости…

В угол забился, сидит и дуется.

А у людей – ничего не ладится.

 

Город скучает – больной, засаленный,

Ветер гоняет листву пожухлую…

Ну неужели не сможем – сами мы?

Без пацана – самодура пухлого?..

 

«Девушка…» – вот, уже получается!

Дальше полегче, ведь осень длинная…

Небо? Подумаешь, нам без разницы.

Сам насвинячил – пусть сам и вымоет.

 

 

Аюттайя

 

Гору накрыло небо – хрустальный панцирь, вырос под небом город – и стал великим. Будды сжимали лотосы в тонких пальцах, Будды хранили мир в узкоглазых ликах. Пламя пришло внезапно и отовсюду, пламя плясало ярким священным цветом. Отсвет огня ложился на плечи Буддам, Будды не отворачивались от света.

Город лежал в руинах пяти столетий, люди ступали в обуви на пороги, верили: боги счастливы, если где-то свергнуты с пьедесталов чужие боги. Город лежал открытой смертельной раной, пачкая кровью складки своей постели. Люди входили в боль закопчённых храмов. Буддам в глаза, наверное, не смотрели.

Камень одним ударом не переломишь – камень, рождённый миром в его начале. Люди рубили яростно и наотмашь, Будды сжимали лотосы и молчали. Если безумью в мире дано свершиться, то и дела во славу его свершатся. Люди рубили по узкоглазым лицам, по головам, плечам, по цветам и пальцам…

Город лежит под небом семи столетий, город под пеплом выжил в эпоху мрака. Тот, кто смотрел в глаза неизбежной смерти, смотрит на мир без жалобы и без страха. Будды сидят на стёртых седых ступенях, в трещинках мелких камень шероховатый. Будды хранят Вселенную, как умеют – сотни безруких и безголовых статуй.

 

Бытовое

 

Мощь свирепого рыка пронзает эхом

Галереи, каморки и переходы.

Предсказуемость новой шальной потехи

Далеко превосходит прогноз погоды.

Волны гнева – по окнам (летит слюда лишь),

Сотрясают старинную кладку башни…

Ты устало и ласково наблюдаешь

Столь привычный, приевшийся рукопашный,

Подбираешь осколки разбитой вазы

В белоснежной, тобою белёной, спальне.

Предки смотрят с портретов, слегка чумазы –

Осуждают за копоть на покрывале…

 

На лугу за мостом – голосина трубный:

Снова чучело с палкой, в стальных доспехах.

Ах, «на бой» – начинаются танцы с бубном!

Значит, кто-то кого-то спасать приехал.

Если мост развести и закрыть ворота,

Да следить, чтобы ров не мельчал под кручей –

Он забудет и сам, что хотел чего-то.

Покричит и уедет – не первый случай.

Пара миль до трактира, и пиво – к вобле…

Наболтает с три короба, спляшет с саблей.

Утром выйдут газеты: «Огонь и доблесть!»

(Нам сперва их носили, потом отстали).

 

Ты – останешься.

День перельётся в вечер.

Тень от замка коснётся опушки леса.

Мы зажжём в канделябрах витые свечи –

Почитать про дракона и про принцессу…

Белоснежная спальня в привычном шоке,

Впечатлений хватило б на том преданий.

У тебя на ладонях следы ожогов.

У меня – неизбывный комок в гортани.

Наши земли обширны, права исконны,

По легендам в деревне слагают песни.

 

Ты всю жизнь приручаешь моих драконов…

А своих завести – недосуг. И тесно.

 


Поэтическая викторина

Виноградное

 

Начиналось тихо: вертелась одна планета,

Человеки верили, что полезны.

Виноградную косточку в землю зарыли где-то,

Даже спели об этом песню.

 

Мы пришли посмотреть и жить.  Виноград был зелен,

Всё кругом громадилось и алело.

Запрещённого бога показывали в музеях,

Я его за это жалела.

 

Мы учили свои аккорды – играть на нервах.

Были чем-то сыты, чему-то рады.

Всё менялось вокруг.  Бога приняли в пионеры,

Он теперь в совете отряда.

 

Говорили не то, бежали куда не надо,

Зажигали свечи, гасили ссоры.

Всё же вертится, нет?..

Виноград, по сезону, сладок.

Время сбора.

 

Водовозное

 

Счастье просто и беспородно, если выберет – то само.

 

На обиженных возят воду, на волшебниках – эскимо.

Водовозы усталым шагом измеряют пути в длину:

Каждый тащит свою баклагу, даже, может быть, не одну.

 

Ничего никогда не поздно, если выберут – то тебя.

Кто-то щедро насыплет проса зимним встрёпанным голубям.

Это каждому, это даром. Не пугайся, не потеряй…

Серебром отливает старым под ногами прибойный край.

Безотчётной тревогой мечен, безотчётным восторгом пьян,

Отцветает багряный вечер, зачерняется по краям.

Тени резче, острей инстинкты. Тянет сыростью из лощин.

Солнце валится в паутинку, паутинка слегка трещит.

Солнце грузом чужого смысла оседает в густой пыли…

 

Дай-ка вёдра и коромысло: воду нынче не привезли.

 

Выборгское

 

Выборг – булыжники, небо, гранит, трава.

Память жива,  неизвестность всегда права.

Вере  довольно, надежде чего-то жалко…

Тянутся встречно, как будто к руке рука,

Взрытые старыми шрамами берега,

Сцепленные замком, а вернее – замком.

 

Лето бушует. Не прямо, так по кривой –

Сквозь бастионные кольца, брусчатый двор,

Сквозь неприступность границ, языки и флаги –

Рвётся неистовой силищей сочных трав…

Жизнь продолжается. Камень, ты проиграл –

И не помогут ни ножницы, ни бумага.

 

Замкнутое

 

Ежегодное «прощай», неожиданное дело:

Накипело через край, пожелтело, заржавело.

Тёплый яблочный разлом, жарко пахнущие травы – 

Убежало, утекло – выключатель неисправен.

Повернуть пытаюсь вспять – бестолково и нелепо,

Замыкаю на себя электрические цепи,

Ток течёт по проводам,  голоса несёт в потоке,

Наша ближняя звезда всходит где-то на востоке.

Иней – корочка, глазурь. Золотая середина.

Пахнет в сумрачном лесу повзрослевшим Буратино.

Лес простуженный лежит – развели туман и сырость!

Лето – маленькая жизнь, этот год из жизни вырос,

Примеряет, что дают – отрицает, не приемлет,

Призывает снег и грусть на обиженную землю,

Топчет струями дождя опустевшие колосья –

Замыкает на себя неприкаянную осень.

 

Карандашное

 

Здесь на часах всегда «потом» и у посуды лёгкий крен.

Мой первый внук рисует дом и море у смолёных стен.

Как хорошо, что есть у нас запас цветных карандашей!

В его мирке всегда «сейчас» – простая мудрость малышей…

 

Невесткин очерк пухлых губ, от сына – тёмно-чайный взгляд.

Мой мальчик ласков и неглуп, и в чём-то, кажется, талант:

Он помнит зыбкий облик сна и создаёт его портрет,

Он дарит морю имена и ветру говорит «привет»,

Он полагает цвет живым, он знает лучше и полней,

Как много алой синевы в зелёной пенистой волне…

 

Важнейших дел числом под сто у неуёмного внучка:

Возиться с кошкой и котом, кормить корову и бычка,

Смеясь, ловить дрожащий луч на гладко струганом бревне,

За отраженьем мягких туч следить в неверной глубине.

 

Пока плывёт надёжный дом с чудным названием «ковчег»,

Я с внуком говорю о том, как шли дожди, как падал снег,

Как чёрно-белая зима писала мелом на стекле,

Как люди строили дома на твёрдой ласковой земле,

Как зрели яблоки в садах, как цвёл каштан, как вился дым,

Как в ручейках текла вода с дрожащей искоркой звезды.

 

Я расскажу, чтоб ты узнал, наследник сгинувших веков,

Что мир теперь, смолён и мал, плывёт беспечно и легко

В румяно-яблочный рассвет, упруго слушаясь руля…

 

…что прежней жизни больше нет.

Нам рисовать её с нуля.

 

 

Котя, не плачь…

 

Котя-Котенька-Коток,

Котя – серенький хвосток,

Приди, Котя, ночевать,

Нашу деточку качать...

 

Котя, не плачь, мой серенький, ну не плачь.

Просто такое время – палач, не врач.

Просто коту написано на роду

Высмотреть в тёмной комнате темноту.

Песенку ты мурчал, колыбель качал –

Дети взрослеют, сонные, по ночам,

Время быстрей теченья речной воды...

 

Первый растит овец, а второй – плоды.

 

Лемеховое

 

Это – твоё, если стала земля мала:

Будут тебе окоёмы, леса, века.

Крытые лемехом старые купола

Тянутся в низко летящие облака.

Зябко да ветрено – Боже не приведи,

А приведёшь – защити, отведи беду…

Лемех становится серым, когда дожди –

Самое меньшее, дней пятьдесят в году.

Скрипнет непрочная паперть: иди, войди.

Мысь растечётся по древу, как мысль – меж строк.

Лемех становится серым, когда дожди.

Издали кажется – старое серебро.

 

Лестничное

 

Одесской голубой лестнице в парадном на улице Гоголя

 

Чужие города – познание миров.

Притихшая душа за пазухой пригрелась.

В парадном полумрак; такая акварельность,   

Что ищешь взглядом кисть, бумагу и перо.

 

Здесь золотая пыль, семь красочных слоёв,

Чугунное литьё и солнечные зайцы –

И так нетрудно быть, и так легко казаться,

И полной горстью брать, и отдавать своё.

 

И кажется, что мир давно погряз в долгах

Пред сонной тишиной, где жили и кружили

Густая синева стихов Бараташвили, 

Руан, собор Моне, танцовщицы Дега.

 

Летальное

 

Растрёпанно, безудержно и слепо

В колодце петербургского двора

Рыдала осень над недвижным небом,

В сырой асфальт затоптанным с утра – 

Нечаянно, отчаянно и шало,

Не с бухты, не с барахты, не со зла…

Рыдала осень: небо не дышало.

Последняя гроза не помогла.

 

Льдистое

 

В ночное тёмно-синее ничто

С вкраплениями льдистого сиянья

Врисован холод – жгучий, окаянный,

С отточенной кинжальной остротой.

И мы тоскливой осенью больны…

Стих входит под лопатку со спины

И вылетает – рвано – через горло.

Два дерева в обнимку – в жёстком порно

В экранной раме моего окна.

Душа невольным страхом сведена

И видит мир неверно и неполно…

Терпи, моя родная, будет больно:

Тебе ещё полгода до весны.

Заройся и укутайся плотней

В подшёрсток ноября, сухой и тёплый,

И нарисуй на запотевших стёклах

Понятное двоим – тебе и мне.

 

Мир седьмой

 

Итак, седьмая планета, которую он посетил, была Земля.

А. де Сент-Экзюпери, Маленький принц

 

В этом мире я только прохожий...

С. Есенин

 

Этот мир не похож на другие. Я видел всякие.

Притяжение давит – поймает и держит якорем.

Одиночество здесь на ночную тоску помножено…

В этом мире я только прохожий – мне не положено

Знать, как щерятся пОлночи комнатами безуглыми…

Здесь полно баобабов – похоже, давно не убрано,

Здесь полмира невстретивших всех остальных – невстреченных,

Здесь сперва приручают, а после уже ответственны,

Здесь уходят в себя невозвратно и без прощения –

Деловые, немые, бесследные, оглашенные.

В этом мире я только прохожий, бродяга с улицы,

Эта ночь обовьётся, вопьётся – и небо сбудется…

 

Подожди меня, роза – за преданность платят жизнями…

Мир седьмой провожает скитальца глазами лисьими.

 

Над крышами

 

Пойдём сегодня гулять над крышами –

Там город тихий, почти неслышимый,

Там воздух держит, и можем выше мы –

Огромнокрылые,

Летучемышие,

Девятижизненно

Десятикратные.

Огни в тумане – цветными пятнами,

А мы над ними – босыми пятками.

Ты хочешь неба – бери, бесплатное.

Наш тусклый город – он навсегда устал.

Уйти нетрудно – держись, считай до ста.

Гулять над крышами – разве шалости?

Пойдём, пожалуйста. Ну, пожалуйста.

 

 

Насквозь

 

Если забудешься и уснёшь –

Сны не о том, не те.

Тёплый, обильный и тучный дождь

Кормит своих детей.

Прошлое с будущим – на мечах,

Небо в подкову гнут.

Ты ни при чём, и тобой сейчас

Меряют тишину.

Цепким, настойчивым проросла

Смутная боль в груди.

В трижды четыре морских узла

Скручены все пути.

Кто-то войдёт в твой непрочный дом,

Миру подправит ось…

Линия жизни прошьёт ладонь –

Прямо сейчас, насквозь.

 

Не так

 

Опять не так?.. в который это раз?..

Уж сколько рёбер, яблок и потопов,

Апостолов, поэтов, остолопов,

Разорванных страниц, влюблённых глаз,

Охапок недосохшего белья,

Остывших, недопитых чашек чая,

Забвения прекрасного начала,

Тоски осиротевшего жилья,

Некнижности затасканного слога,

Недвижности застывших облаков...

Опять не так. Всё горько и легко –

Как вздох разочарованного Бога.

 

Некроложное

 

за окном неживое нетёплое серый тон

мой пароль не подходит и некрологин не тот

мысли в формы записаны рондо терцет сонет

некроложные принципы истина ли в вине

недосолнечно в лужах разлив в облаках раскол

некрологика женская запах такой мужской

это скоро пройдёт потерпи родной не молчи

некроложечка звякает кофе слегка горчит

 

Не…

 

Не жалею, не зову, не плачу…

С. Есенин

 

Вдруг понимаешь, что поздно уже не сметь

Петь вдохновенную ересь про жизнь и смерть.

Сколько осталось пути – половина, треть?

Я не жалею – а толку теперь жалеть?

 

Гамбургский счёт актуален и не смешон.

Плед и вино – пусть банально, но хорошо.

Кот на диване – пушистый родной пижон.

Я не зову: кто хотел, тот уже пришёл.

 

«Сколько мы вместе?» – «Да столько и не живут!»

Видим в окно облетающую листву.

Жизнь полосатая – спелый степной кавун.

Я не реву, ненаглядный мой, не реву.

 

Поговорочное

 

Пока держали – так над мостом,

А уронили – пошли круги.

А что блестело – то и в гнездо,

А что не очень – то не с руки.

 

Пока летели – тепло да синь,

А стали падать – секло дождём.

А что созрело – косой коси,

А что пропало – то ни при чём.

 

Пока горит – по огню и дым,

Пока играешь – всегда ничья.

А что имеем – то не храним,

А потеряли – так в три ручья.

 

Предложное

 

«Живёшь себе, вся в себе, не выходя из» (Анна Галанина)

 

Проснувшись, смотришь  –  город совсем слепой,

Хоть в окно гляди, хоть глаза в глаза.

Веришь, живёшь  невидимо, под, из-под, 

Не выходя из, не выходя за, 

 

Сдавшись теченью пёстрой тугой реки,

Не поймав волну, не нырнув до дна.

Это же просто  –  между, не вопреки, 

Не говорить про, не посылать на,

 

Сжаться, остаться дома, где свет и чай,

Не увидев ночь, не дожив до дня.

Главное – не закончить бы, не начав, 

Не умереть без, не прогореть для,

 

Не пережить  согласно, благодаря,

Вдоль, поверх,  ввиду, вследствие и насчёт...

Главное – чтобы через, и чтоб не зря.  

Не забывать о, не уходить от.

 

Прозрачное

 

Сквозь день – увидеть небо и дома,

Смотреть, как воробьи в весенней луже

Резвятся в отражённых облаках,

Не ожидать от птицы молока,

И впитывать тепло, и молча слушать,

И не бояться горя от ума,

 

Марать бумагу росчерком пера,

Касаясь слов – внимательно, незряче,

И ощущать, какая глубина

Просвечивает, синяя, до дна –

Сквозь день, настолько тонкий и прозрачный,

Что страшно провалиться во вчера.

 

 

Римское зелёное

 

Выйди к реке и слушай зелёный гул.

Думай о чём-то медленном и своём,

Не на бегу,

На лугу

Под большим холмом.

 

Выйди к реке, смотри на зелёный свет,

Свет на воде качается и блестит.

Времени нынче нет.

Время – в пути.

 

Выйди к реке и слушай неясный звук.

Вздрогни, спустись и раздвинь тростник:

Так не бывает, чтоб сразу двух.

Чтобы двоих.

 

Ляг у воды, не спрятавшей все концы.

Ты теперь будешь – мир.

Дай им найти сосцы,

Lupa, корми,

 

Ляг и пусти под светлую шерсть на брюхе.

Вечность снимает слепок.

Старые боги глухи,

Новые – слепы…

 

Св. Иероним

 

Время закручено гладким, тугим кольцом –

Чистенько, как ни ищи – не найдёшь конца.

У собеседника что-то не то с лицом,

Если точней – у него уже нет лица.

Книги всё толще, а волосы всё белей,

Нимб подрастает , привыкла не ныть душа…

Если отвлечься от вечного счёта дней,

В общем-то, жизнь получается – хороша.

Мой собеседник – отменный ценитель книг,

Слушает, глаз не сводя – впрочем, глаз-то нет…

Утром проснуться и, сдвинув к затылку нимб,

Мысль переплавить в слова – вот и весь ответ,

Вот и судьба, и работа, и боль, и крик,

Горсточка смысла из бренного естества…

Я заберу одиночество, крест и нимб,

Всё остальное, наследники, – это вам.

 

Сороковой

 

И было слово, дело и народ.

И дни текли, переплавляясь в год

Сороковой – судьбинный, мироносный.

Великий год победы и беды

Торил нам путь и заметал следы,

И заплетал узлами перекрёстки.

 

Великий год свершения мечты!

Увидеть свет, не дать сердцам остыть,

Свободу прорастить из несвободы!

Сомнения раздроблено зерно,

Известно: торжество предрешено

Единственно возможного исхода.

 

Предрешено! – и преданность в глазах...

Со страхом, облекаемым в азарт,

В неведомой игре бросали кости –

Неглубоко, без долгих похорон.

Проигранное – жалко и старо...

Сороковой – (об)манный, (полу)острый –

Раскачивая землю в пелене,

Просеивал десяток главных «не»

И проникал в извилины и поры.

Перетерпи, уверуй и дойди...

А тот, кто шёл всё время впереди,

Твердил, как заклинанье: скоро, скоро!

 

И будет запах вспаханной земли,

И алый свет зальёт расцветший мир,

И будет счастье тем, кто жнёт и сеет...

Был год – безводен, каменист и слеп.

И шли отцы, и дети шли вослед,

Устало глядя в спину Моисея.

 

Старик и море

 

– Завтра приду – не скучай, родное.

Так-то, ласкайся своим прибоем!

Слышишь, лохматое? Спи-усни…

Сколько с тобой, непутёвым, спорил!

Как это люди живут без моря,

Ты мне по совести объясни?

Чтоб не дышать ветерком солёным,

Чтоб не слыхать, как внизу шумишь…

 

Море вздыхает: он всё же мил – 

Маленький, юркий седой смышлёныш!

Ласковый… люди такие люди.

Сколько их было и сколько будет,

Сколько воспитано за века.

Игры забавные – снасти, лодки…

С ними так весело…

Жаль, недолго.

Скоро присматривать новичка.

 

Стихийное

 

если (когда) коснуться узнать обнять

свет одиночество тёплое на губах

время Огня это будет время Огня

глина узор отпечаток клеймо судьба

 

если (когда) поверится отболит

след на песке и дорога и пыль и прах

время Земли это будет время Земли

корни побеги соки надрез кора

 

если (когда) взвихрит полыхнёт костром

искра звезда неизвестность движенье штор

время ветров это будет время ветров

воздух движенье небо дыханье шторм

 

если (когда) потянется влажный дым

лиственно пряно под корень до дна дотла

время Воды это будет время Воды

дождь и река и лодка и без весла

 

Тавр

 

Попить бы… будь прокляты привязи и столбы.

Укрыться б от солнца, но пальмовой тени мало.

Высокая рощица смотрится светлым залом – 

С колоннами, этими, как их?.. опять забыл.

 

Забыть бы навеки. Смотреть бы не вверх, а вниз.

Пустить бы здесь корни, в любом из возможных смыслов.

И ныне, и завтра – и даже, пожалуй, присно.

Найтись, оказаться – пожалуй, и обрестись.

 

Почистить бы карму и зубы, наладить быт,

Пойти на усиленный выпас, прийти бы в тонус…

Зудит и кусает мушиная монотонность.

И будешь ли, право, травою единой сыт?

 

Забыть бы. Но память нелепая дорога:

Вот здесь, где хвостом по морщинистой шкуре хлопал, 

Сидела, дрожа, перепуганная Европа,

Схватившись покрепче ручонками за рога.

 

Творцовое

 

Сколько ни бейся, не станет лучше, прямо «tobe или nottobe». Хоть на болоте целуй лягушек, хоть во дворе Снегурку лепи, хоть из ребра вытачивай диву (выбери нужное – наугад!) – всё это мелко и некрасиво, и, по-серьёзному, плагиат.

 

В литературе ищу причины, нервно листаю за томом том: все эти куклы – Суок, Мальвина – мило, талантливо, но не то! Эти детали дурного тона – ключики, пальчики, глупый взгляд… Вы б предложили ещё Джоконду, что улыбается всем подряд!

 

Я же замыслил совсем другое, я же художник, в конце концов: нужно, чтоб в радости или в горе, телом, движением и лицом, словом, улыбкой, душой, конечно (ибо бездушных и так полно) – было б, простите за рифму, вечно это созданье вдвоём со мной.

 

Как это всё-таки бестолково – в матовом мраморе пульс ловить. Тело прекрасно, лицо готово, дело за малым: дыши, живи! Не получается акт творенья, муки творца пропадают зря, если родное произведенье не соглашается доверять…

 

Снова такая, как я оставил – вряд ли живей, чем была вчера. Эта игра, как бои без правил – сверхувлекательная игра! Кашляя, пачкаясь и потея, партию еле свожу вничью…

 

Я назову тебя Галатея – если до срока не разобью.

 

 

Толкиеновое

 

Факелы прогорают, шипя смолой,

Факелы обжигают небесный свод.

Эта земля не любит, когда светло,

Прячет следы в трясине глухих болот.

Кто приходил за золотом – не дошли.

Тот, кто бежал за радугой – не догнал.

Крепкая кость у чёрной сырой земли,

Тонкая кожа да тёмные времена.

Туго, струной натянута тетива,

Тронь – зазвенит лучом сквозь густой туман.

Слов не ищи, теперь не нужны слова.

Солнце приходит в мир. Отступает тьма.

 

Трудно сбрасывать кожу

 

– Нелегко сбрасывать кожу, – сказал Каа…

 Р. Киплинг, Маугли. Весенний бег

 

Дрожь по кольцам – пока ещё слабую – усмири: ожидание полнится страхами до краёв… Это будет неясное жжение изнутри – беспокойное, неотвратимое, не твоё. Неотступным предчувствием брошенности на смерть, неотвязным предвиденьем шаткости всех основ – опасенье не то опоздать, а не то – успеть, квинтэссенция мыслей, абсурд бестолковых слов,

 

Приговор обнажённости – жгучий и ледяной, приговор обречённости – яркий до слепоты, неназначенный, непредрешённый, неименной апокалипсис детски-беспомощной наготы… И, узорчатой лентой врисовывая в песок устаревшее прошлое, списанное в утиль, ты опять – на короткий, по мерке вселенской, срок – подчиняешься слову «живу» вместо слова «жил»,

 

Ты пронизан неистовым знанием, что к чему, ты почти умираешь от близости к тишине, ты остался бы вечно счастливым в ущерб уму, ты и вправду не хочешь себя защищать извне – но прозренье не вечно, не вечен сезон дождей, из расщелин земли вымывающих боль и грязь. Так бывает – увы, не предскажешь, когда и где...

 

…трудно сбрасывать кожу – особенно в первый раз.

 

Черепаховая шкатулка

 

– Слава Создателю – зеркало нынче мутно:

Что ж на себя, «красавицу», любоваться?

От генерала коляска сегодня утром:

Федьку за мной послал, приглашал кататься!

Ноги-то пухнут – какие уж тут прогулки,

Чаю попей да сиди, как в гнезде наседка.

Аннушка! Анна!..  Подай-ка мою шкатулку!

Славная девушка, нынче такие редки:

Скромница! а работящая – точно пчёлка.

Замуж её получше – скажу Федулке.

А из Дуняшки, видно, не выйдет толку…

Что тебе, Аннушка?.. А! принесла шкатулку!

Крышка-то – вот чудная – не зверь, не птица,

Папенька будто сказывал – «черепаха»!

Сонюшка, внучка, любит играть-возиться:

Пальчиком по узорам, да охи-ахи…

Папенькин орден, Георгий  –  ещё турецкий,

Этот – супруга, а этот – посмертный, Борин…

Что-то глаза слезятся, никак от блеску?

Аннушка! Анна!.. Спусти-ка немного шторы!

Локоны детские – чую через бумагу, 

Мягкие свёртки: Димитрий, Иван и Софья.

Плакала, думала: лучше уж рядом лягу…

Сердце болело, рвалось, исходило кровью.

Непостижимы дороги у Божьей воли!

Борю искали – ходили всю ночь с иконой. 

Нет!  велико Бородинское наше поле…

Лиза – не вынесла родов, оставив Соню.

Крышку поднять невмочь: ослабели пальцы!

Душно… Позвать – пускай приоткроют рамы.

Что ж не идут?! Как давит – не докричаться…

Будто стемнело?..  Сонюшка… Анна! Анна!..