Сибирские сцены холодной зимы
Память бывает разная:
Чудесная и безобразная.
А моя – ледяная,
Как круг молока,
Что держит вся в искрах морозных рука.
Такое житьё не забыть ну никак!
Мороз рисовал африканские пальмы,
А в доме слезливый огонь камелька
Не мог превратиться в гудящее пламя.
Но надо ребёнка в корыте купать.
Оно в ожиданье стоит на циновке.
Уж няня устала поленья таскать.
Корыто потеет своей оцинковкой.
Родители, хватит трусливо дрожать!
И что ж не жилось вам в тепле бумазейном,
Где кот, как яишня на сковороде,
Привычно урчал на ребре батареи
И газ синеглазо сиял на плите.
Зачем увлекло вас в кромешную даль,
Где жизнь так пронзительно веяла стужей
И цветом такой же казалась, как сталь
В зубах у людей с их ухмылкой натужной.
О чём вы? К чему? Удивляться не нужно.
На этой земле ожидался подъём.
И это не видеть, накрывшись верблюжьим
Родительским пледом? О чём вы? О чём?
Такое – для тех, кто не верит в призванье
И ставит удобства превыше всего.
Пора искупать в этой цинковой ванне
Младенца. Покрепче держите его!
Родители, может быть, глупы, но сердцем
Из рода романтиков – вот в чём секрет.
Для них этот дом – не частушка с коленцем.
А то, в чём сокрыт поэтический свет.
А вечером снег заметает оконце
И с улицы в раму вставляется прут,
И видно в стекле, как романтик смеётся,
Пока изнутри этот ставень запрут.
Что было, то было…
Морозы под сорок,
Подшитые валенки, бочка с водой.
И вместо еды поцелуи спросонок
И ветер весны над великой рекой.
Там плыл, устремляясь к морскому простору,
Противник застойных болот – ледоход.
И с берега мы наблюдали с восторгом,
Как рушился, падая, мраморный лёд.
Здесь все вперемежку:
Корыто и лёд,
Поэзия чувства и проза.
И память, которая в сердце живёт
И не боится мороза.
Из цикла «Посвящение Блоку»
Пряжка
Ремень с металлической пряжкой
Сжимает теченье реки.
Обними легендарную Пряжку
И от сглаза её береги.
Как бросалась к окну, разбивала
На куски ледяное стекло.
Над столом нависала удавом,
Заливала чернилом сукно.
Как металась глухими ночами,
Не щадя одиночества хлам,
И грозила, и смерть обещала
Сиротливо звучавшим стихам.
И поэт, оглушённый вторженьем
Сновидений сквозь уличный гвалт,
Слышал музыку сфер и гуденье
Опьянённых штыками солдат.
Затяни же потуже ремень.
В доме нет ни куска, ни крупицы.
Только бродит сгоревшая тень
Вдалеке полыхавшей зарницы.
А река превратит в конуру
То, что было обителью счастья.
И услышала ночь: «Я умру
В ледяных сновидений объятьях».
Дом поэта стоит на углу
Молчаливо чернеющей лужи.
И над нею плывет на весу
Несгоревшая летопись стужи.
Дрова
Мороз чинов различья стёр.
Весь дом забыл о барстве,
Когда на льду зажгли костёр
Из балок старой баржи.
И сразу кончилась игра
Из спиц и толстой пряжи, -
Все вышли добывать дрова
На берег зимней Пряжки.
И шёл, понурившись, поэт,
Дрожа под ветхим пледом,
Покорно ставя ногу в след
Идущего соседа.
Вокруг торжествовали рты,
Напичканные ядом:
«Ты пел величье красоты
Десятилетья кряду.
А мир – он проще, вот он – мир
С его нуждой и пшёнкой,
С дровами, что сильнее лир,
С пилой, поющей звонко»
Повсюду раздавался стук
И берег шёл откосо.
И остро рвали кожу рук
Занозы мокрых досок.
Костры горели, как вчера,
И вечер плыл сиреневый.
Поэт тащил свои дрова,
В согласье с общим мнением.
Окружающий мир
Прислушайся, как хлюпают липкие слизни.
Как пыхтят, копая землю, кроты,
Сцепив неподвижные рты.
Как яблоням невыносимы визги
Дрожащей от звона пилы.
Прислушайся, как с крыши падают капли,
Командуя друг другу: «пли!».
Как в стороне надрывается старческий кашель –
Лягушки квакают что было сил.
Прислушайся, где-то вдали
Сортирует камушки речка
И плакучие ивы полощат свои
Серебристые речи.
Ноты в гущу листвы влезают.
Ступеньки крыльца скрипят – без ремонта.
Ноты с мышами за стеной играют,
А утром печь урчит бегемотом.
Вздымая кошачьи искры,
Звенящие, как хрустальные люстры.
Ветер гонит свой вой
В эту оркестровую яму.
Тучи, надувая щёки, гудят трубой.
Пренебрегая «пиано».
Прислушайся, как сердце стучит взволнованно
В окружении этих шумов.
Ведь пока они ходят волнами,
Мир существует.
Осень
Осень и грусть неделимы.
Таков наблюдений итог.
Что-то вяжу молчаливо.
В руках – заблуждений клубок.
Были ошибки и промахи
(Две лицевые, накид).
Было довольство крохами,
Боль – до сих пор болит.
Что-то не спелось, не склеилось
Иль пропадало совсем.
Правда неправдой мерилась,
Да и жилось не с тем.
Ах, если бы заново, умненько
(Две лицевые, накид),
Круглое видеть кругленьким,
Не выбирать, что блестит.
Мало, ох, мало сделано
Для самых близких добра.
Кого ты любила преданно?
Кому всё тепло отдала?
Клубок распускается медленно
(Две лицевые, накид).
Наверно, была ты ветреная,
Но совесть в тебе говорит.
Жить бы по умным принципам.
Работать и спать по часам.
Не увлекаться «прынцами»,
Не доверять дуракам.
Осень и грусть неделимы.
(Две лицевые, накид),
А ночи такие длинные.
И долго лампа горит.
Офелия
И проходят века,
Исполняя задуманный танец.
Пригибая к земле
Отягчающий сердце наряд.
Можно даже поверить,
Что медленный вальс-самозванец
Музыкально ведёт
Свой годами проверенный лад.
Закольцованы фижмами
Бледные рёбра и бёдра.
Животворный румянец
Сокрыл маскарадный картон.
И мелькают движенья
Как требуют правила – бодро,
И томится под тяжестью бархата
Стон.
Могут длиться века,
Охраняя незыблемость буден,
Соблюдая заученно
Вежливый свой ритуал.
Всё такое чужое,
Такое ненужное будет,
Как задуманный кем-то
Отвыкший от радости бал.
Прямо в сердце вопьётся,
Сверкая гвоздями,
железо,
И сомкнутся, ржавея, тиски,
Чтоб о счастье утраченном
Ты никогда не жалела,
Чтоб страдала живая душа взаперти.
Но однажды всплывёт,
Нарушая зеркальную зыбкость,
Не надетым на палец
Душистым кольцом,
Васильковый венок,
Озарённый предсмертной улыбкой,
Васильковая сказка с хорошим концом.
То грустит, то печалится
То грустит, то печалится,
То звенит, как струна.
Это с сердцем случается,
Не его в том вина.
Так уж сердце устроено:
Всею болью своей
Бескорыстно и совестно
Отвечать за людей.
Есть полоска лучистая,
Пробуждение дня,
Золотая, росистая.
Обещанье огня.
Может, так начинается
Озаренье тиши?
Может, там зарождается
Беспокойство души?
Люди строгого помысла
Не живут для себя.
Бытовая наполненность
Им, как цель, не нужна.
Жизнь не пишется набело,
Но движенье пера
Хоть немного прибавило б
Человеку добра.
Не нужны ни признание,
Ни восторженный хор.
Только б кто-то раскаялся.
Кто-то слёзы утёр.
1983
Засыхают листья, но не память
Огрубевшие листья июля,
Потерявшая нежность трава.
Овод в тело вонзается пулей,
Засыхают от зноя слова.
Самый пик благодатного лета
С напряжением тока гудит.
А растительность вроде поблекла,
Обещанья расти – позади.
Скоро, скоро погаснут закаты,
Навернётся на лист желтизна.
Как не хочется этой утраты,
Но о ней говорит тишина.
Что отходит в природе, то с нами
Остаётся, как сердце, в груди.
Не срывается с памяти пламя
В тех, кто встретит огонь впереди.
Приход невелик
Приход невелик, всё старушки,
И свечек немного уйдёт.
Он спит, как всегда, без подушки
И лампы напрасно не жжёт.
Стоит его храм бледнолицый
На тихом пригорке, и тут,
К стене прислонясь, поленнѝца
Вещает о дыме из труб.
Такая здесь пустошь, безлюдность, -
Хоть – в петлю, особенно в дождь.
Посмотришь вокруг, да и плюнешь,
Смиряя ознобную дрожь.
Ушёл бы, как странник безвестный,
Да только не выпустит долг.
Нельзя же старушек предместья
Оставить без колоколов.
И кто их заботы уважит,
Елеем помажет их лбы,
В которых высоко и важно
Расположились гробы.
Зато в благодатное лето
Так радостно Троицу петь!
Тут дачники будут в каретах
И девушки – храм посмотреть.
И снова покажется милым
Твой быт, и не срок помирать.
Куда ж подевалися вилы?
Пора уже сено убрать.
Моя фамилия
Фамилии своей я не стыжусь.
В её звучанье скрыта соль славянства.
Но сколько раз, – припомнить не берусь, –
Искали в ней предания шаманства.
Была кому-то я чужой, и буква «ша»
Вальяжный слух шипеньем раздражала.
Да, есть в ней что-то от колючего ерша.
Кололо «ша» и будто ёж, шуршало.
Знаток созвучий, спрятав в папку дурь,
Пытался вымарать шершавое звучанье
И предлагал округлый перламутр.
Как псевдоним высокого призванья.
Но мне дружить со словом не впервой
И «ша» косматое мне нравится, поверьте.
Шуршит, шуршит осокой над водой,
Шарахаясь от реющего ветра.
Ведь неспроста, судьбой наречена,
Я с малых лет фамилии покорна,
Носить её вовек обречена,
Как царь свою законную
Корону.
© Людмила Шаменкова, 1983–2020.
© 45-я параллель, 2020.