* * *
И мне не привыкать к паденьям в прошлое,
в голубовато-розовый туман,
в расцвеченное памятью «хорошее»,
что избранным отметила сама.
А о плохом… Не то, чтобы не хочется, –
не помнится… но бьётся между строк
предательство и ложь, и… одиночество,
и новые стихи – всему итог.
Русинка
Русинка…
А просится – русинка –
девчонка из древних поверий,
вишнёвая косточка-бусинка
в моём родовом ожерелье.
Моя синевзорая пращурка –
глоток родниковой водицы,
легка и проворна – что ящерка –
славяночка-отроковица.
Не часто клонила головушку
и клала земные поклоны,
горчит твоя вольная кровушка
дымком половецких полонов.
Девчонка в рубашечке вышитой,
века меж тобою и мною,
да только по-прежнему слышу я,
как стрелы поют за спиною.
Никто до сих пор не ответил мне,
то явь или сон мой из детства?
То сердце болит иль отметина
калёной стрелы половецкой.
Вересень
Вересень, я в тебе гостья ли?
Стёрта меж нами межа
русской глубинки погостами,
где мои предки лежат.
Вересень, – росы да россыпи,
капля медовых чернил,
и осознание взрослости
в колкости мокрой стерни.
Вересень – время антоновки,
замерла, жёлто светясь;
тянется ниточкой тоненькой
дух её – с родиной связь.
Вереск цветёт.
Равноденствие…
Призрак мечты, что сбылась.
Дом… опустевшая детская…
да у крыльца коновязь.
В памяти наше спасение;
Помнят! (не жди, вороньё...)
Здешние ветры осенние
древнее имя моё.
Ночка рябинная
полымя-жар –
августа-зарева
приворожило
огненным маревом
и увело в ночку рябинную –
в ней ты любил меня…
стыла-текла
чёрною патокой
ночь без тепла
верить ли
плакать ли
третья в году ночка рябинная
в ней ты любил меня…
помнит мой стан
руки горячие
твоим устам
верю ли
плачу ли
выпью до дна
горе-судьбину я
в ночку рябинную
жарче, мой свет,
жарче целуй меня
канет в рассвет
хмель новолуния
яблоки
мёд
да воробьиная
ночка рябинная –
в ней ты любил меня…
---
Ночь на первое сентября –
«в каждом году непременно бывают
три «рябиновые ночи»: первая –
когда цветёт рябина (конец весны),
вторая – когда начинают зреть
на рябине ягоды (середина лета),
третья – когда ягоды эти
совершенно поспеют (начало осени)».
А. Афанасьев
* * *
Через пустырь, где жгучая крапива
теснит чертополох и череду,
я осторожно и неторопливо
в чужую избу, как домой иду.
По четвергам здесь пили чай вечерний,
обычно – с мятой,
реже – с чабрецом,
пекли в печи песочное печенье;
кружили в свете мошки над крыльцом.
Здесь шла неплохо первая черника
под – ни о чём – неспешный дачный трёп…
Вдруг чья-то тень к щеке моей приникла,
и тихий зов донёсся с дальних троп.
Три ворожеи – три чаинки в чашке
вращаются, отчаянно кружа,
и призрак девы в вышитой рубашке
манит, не преступая рубежа…
бегу… бегу…
догнать её пытаюсь,
дрожу от страха или от росы…
Она плывёт, едва травы касаясь,
и лишь мелькают ступни ног босых.
С грядущим ли свидание?
С минулым?
На этих тропах дольнему темно…
Сад кончился.
И дева обернулась
и оказалась… мной?… конечно, мной…
Душа моя…
О чём она хотела
предупредить,
предостеречь,
помочь?
Я, возвращаясь, над тропой летела,
нещадно солнце изгоняло ночь.
Впечатывались в память дни и даты,
не оставляя места мелочам…
А между тем,
я здесь жила когда-то
и не жалея чабреца и мяты,
по четвергам заваривала чай.
* * *
Мимо привокзальной площади
в сновиденьях не ходи,
там летят гнедые лошади,
там гуляет только дождь один,
днём и ночью –
дождь один…
Мимо всех путей не сбывшихся,
что манили далеко,
где и дышится и пишется,
и не пишется легко.
Скажешь, что вокзал тот – вымышлен,
что пути манят – в мечтах,
Для других вокзалы – финиши –
для тебя вокзалы – старт…
Но, когда мечты оставишь ты,
снисхожденья не проси
и кати,
кати свой камешек,
обречённо – как Сизиф.
Мимо снов, в которых лошади
мчат, сминая сон-траву,
мимо привокзальной площади,
мимо жизни…
наяву…
Немного стихов
Взвешиваю каждое слово,
словно не осталось их вовсе,
словно за прощальным уловом
невод свой забросила в осень,
словно, листопады листая,
только им пытаюсь я вторить,
чтобы стихотворную стаю
не сгубить в реторте риторик.
Чтобы не личиной, а ликом
суть моя в словах проступала,
ну а жизнь – в стихах,
поелику,
всё большое кроется в малом.
Ведь перед людьми, как пред Б-гом,
не солгать – да не отмолчаться…
А стихов и нужно немного:
для души,
для Света,
для счастья…
* * *
А может, мы просто устали
от сплетен, интриг и утрат,
пытаемся точки расставить,
а сами живём во «вчера».
И в замкнутом круге порочном,
который пора разомкнуть,
расставлены лишь многоточия…
вернуться – не значит – вернуть.
В том красноречивом молчанье
был каждый – по-своему – прав,
но нотка зелёного чая
послышалась в гуле двора…
и капля не стала последней,
молчание – звуком пустым,
исчезли интриги и сплетни,
и грязный налёт клеветы.
Остался лишь привкус печали,
саднящая горечь от ран,
и нотка зелёного чая
в жасминовом шлейфе двора.
На страницах книги твоей
На страницах книги твоей
я открыла город,
узнавая улицы,
лица узнавая,
и колодца старого
ржавый ворот
проскрипел,
что есть здесь вода живая.
По страницам книги твоей
я брела несмело,
всё ждала, что кто-нибудь –
да вот-вот окликнет,
но, похоже, нет никому
до меня здесь дела:
тосковали,
плакали…
а потом привыкли.
На страницах книги твоей –
с прошлым по соседству
расправляет будущее
паруса ли?
Крылья ль?
Всё, о чём мечталось тогда –
в босоногом детстве,
стало болью,
буднями,
стало пылью…
По страницам книги твоей,
к пристани далёкой,
где давно уж на воду
спущен кем-то ялик,
я дошла,
хоть выпал мне путь нелёгкий…
и самой не верится –
я ли это…
я ли?
По страницам книги твоей я пришла к себе…
Отчего же снега белей лист последний бел…
Белый чай
(Из цикла «Чайная церемония»)
не разрушай сахаром чай
горечь – нежнее ветра
терпкость – изысканна и тиха
приторность же – пуста
луны лукавя с людьми – молчат
и отражённый свет их
лунным становится лишь в стихах
да на твоих устах
не добавляй сахара в чай –
не заглушай печали
помни о севере
но на восток
открытым держи окно
гордиев узел рубишь с плеча
лихо звенишь мечами? –
белого чая один глоток
сдвинет границы снов
не убивай сахаром чай –
не разрушай покоя
левую руку прибереги
для шёлкового платка
луны лукавят когда молчат
свет отражать легко ли?
чай на столе…
ты станешь другим
от одного глотка…
* * *
кроется жар
в дремлющих кратерах
солнечный ветер – в чайных листьях
в невозмутимом лице императора
кроется
что-то
лисье
темнеет вода
и всё разрешимо
июльским утром
(и всё же –
лисье...)
тайное
вечное
непостижимое
в агонии
чайных листьев
жало клинка
огонь и яд
кровь
оставляющая вены
две-три минуты
чайной агонии
по человеческим меркам –
мгновенно
---
Агония чайного листа – изменение
сухого чая при заваривании под действием
горячей воды. В процессе заваривания
чайный лист выделяет и отдает воде
все полезные вещества. Агония считается
наиболее полной, когда за 2-3 минуты
чайные листья полностью отдают
свой вкус и аромат воде.
Утренний чай» (асачи) –
сбор гостей между 5 и 6 часами утра
* * *
… и это будет жизнь другая,
(ты назовёшь её приличной),
ты станешь жить, с женой ругаясь,
и скоро мат войдёт в привычку.
Ты будешь по ночам спокойно
похрапывать –
(был плотным ужин),
и пару раз тебя (не больно)
кольнёт обида: был не нужен.
А утром свой пакетик чайный,
раскачивая в чашке пёстрой,
меня ты вспомнишь невзначай, но
непременно – с болью острой:
не так-то просто жить с поэтом,
но много женщин есть на свете:
а боль излечат две котлеты
и… прям со сковородки – третья…
и чай в пакетиках, и кофе,
который быстро-раст-воримый...
и в целом – жить не так уж плохо!
Ну, не хворай…
привет, любимый…
Не умножая грусть
Люблю…
И, видит Б-г, – любима,
но жизнь безропотно стекла
в невозмутимые глубины
венецианского стекла.
У них не требую ответа,
не задаю вопросы им…
Молчу...
Пусть странствуют по свету
две книги первые мои.
В каких краях – не всё равно ли,
кому – милы, кому – плохи,
написанные прежней мною,
чужие странствуют стихи.
И если, кто их постигая,
меня пытается постичь,
не обольщайтесь – я другая,
не огорчайтесь – я другая,
и прежней нет меня,
почти…
И мил земной простор и тесен,
и сны о млечных виражах…
Я не пою весёлых песен,
а грусть не стоит умножать.
© Людмила Шарга, 2009–2010.