Урок
Вечерний класс – как вечерний час,
Как сумеречный, нещадящий прочерк.
Тем меньше зренья, чем больше глаз.
Крошится мел – сокрушаясь – в почерк.
Упорно-сбивчиво – не о том! Зачем? –
Не вопрошает безусый неуч.
Плету о «правилах», избегая «тем»,
Как дождь за окнами – несмышлён да верущ.
Чтобы взахлёб, безпаузно речь текла,
Словно дождь, без зацепок за локоть-ветку.
Но на стёклах осень выводит «два» –
Не крыла, а сгорбленную отметку.
Это юношеских обещаний грусть,
Неизбывность, несбывчивость – лёд и пламень!
Что сказать тебе, неуч? Сама учусь
И повторно проваливаю экзамен.
Загорясь малиново, неродящий куст
Прогибается, дождь что слепой – всё мимо.
Нелюбимый двоечник получает «плюс»
За то, как живётся ему – нелюбимо.
* * *
Охватывая камень-рок
корнями цепкими,
Как стрелами, наискосок
и к небу – ветками,
Деревья вдоль дороги в ряд
стоят, не движутся,
Впотьмах читая наугад
аллею-книжицу,
Где исковерканный абзац
скамьи пошарпанной
С утра вороны ворошат;
где – столб, расшатанный
Хмельною ночью; где фонарь
плывёт под кронами:
Карминными лучами вдаль,
а близ – червоными.
И мало жизни в тесноте,
но столько рвения
В ветвистой этой высоте –
солнцесплетения.
Деревья – стражники у врат
(врата со скрипами),
Неторопливы, как огляд
луны над липами.
Но если – ветер, то смелей
души движение:
Взлёт к небу, от корней – с ветвей,
как отторжение.
И ассиметрию листвы
итожат, парные,
А в ней – крещендо – соловьи,
как богоравные.
Триптих
1.Ветер
Рассыпался на сотню крыл,
На вздохи и глотки.
Кого любил, того обвил:
Крыла – не коротки.
Кого обнял, того сломал,
И раз любовь, то – смерть,
И кто его не целовал,
Тому не умереть.
А тот, кто рвался под уздцы
Любви его, под стон,
Под гривы жёсткие зубцы,
Тот смертью обожжён,
Как окрылён... Тяни крыло,
Раскачивая взмах,
С обрыва – в небо... И светло
В его тугих узлах.
2. Море
Говорят, что если ты уйдёшь,
То в песчинках старых фотографий
Оживёт, как в датах эпитафий,
Плавность моря, плеск его и дрожь.
А пока – классический прибой,
Скорбный скарб из ящика Пандоры
Выползает на песок, опорой
Ставший дому, а камням – судьбой.
И ползёт ленивая волна,
Словно, от натуги и разбега,
Расплескавшись, – замахнувшись в небо,
Но не дотянувшись до окна.
Этот дом на тающем песке –
Бутафория из итальянской пьесы,
Где герои – мелкие повесы:
Он – на ниточках, она – на волоске.
Буффонада смыслов по стене:
«Новь» – Нью-Йорк, и Рим – от «романтизма».
Это Хьюз свои шлифует письма,
Бишь, стихи к неслышащей жене*.
Это после занудит гудок,
Загнусавит припортовый рупор,
А пока – морской недвижный ступор
Монотонно подминает бок
Дому... Дому ли? Какие, моряки,
Вас удержат стены или флаги?
На земле – портовые бродяги,
На волне – как ангелы, легки.
Фотографий чёрно-белый ряд
Со стены глядит окаменело,
Белодушно так – так чернотело,
В пустоту вперяясь наугад.
Если в доме тишь, да блажь, да сыть,
То ещё невнятней мерный лепет,
Колыбелит море и колеблет-
Ся звезда, уставшая светить.
На крючке – бушлат (ты – у стены?),
В мягких складках – море: дрожь и ропот,
И такой безбрежно-нежный шёпот
Из иссиня-черной тишины.
---
*Тед Хьюз, британский поэт, автор стихотворного
сборника «Письма ко дню рождения» (1998),
сборника «Письма ко дню рождения» (1998),
написанного в память о первой жене,
поэтессе Сильвии Плат, покончившей собой в 1962.
3. Лес
Да будет лес – со всем его живьём,
С тем воздухом, что называют «домом»,
С дыханием листвы, с её чутьем –
Под корень срублен, спилен да изломан.
Пойдёт... Пошла под суету и треск,
Под колесо – судьбина кольцевая,
Ветвей – как рук пересечённых – крест
Зачёркивая, комкая, срывая,
Здесь трудится спешащий дровосек,
Здесь плотник щурится, прицеливаясь смело,
Здесь жизнь в нежизнь наивный человек
Переправляет бойко и умело.
А ты следи, вдруг жизнь переборщит –
И ввысь листвы встревоженная стая!
Ведь только то, что в кровь переболит,
Сослужит службу, в слове затихая...
И разлетаясь щепками в подол,
Весь лес ушёл – на крепкое весло,
На чью-то лодку, мачту, столб и стол...
А срез зарубцевался – в ремесло.
Лампа
Чуть наклонясь, как птаха из гнезда,
Ещё не знающая, для чего даны ей
Те два заспинных млеющих пласта –
Крыла – в ещё необожжённой глине;
Чуть изогнувшись, как хребет моста,
Проложенного для соединенья
Двух – «А» и «Б» – и глубь под ним пуста,
Кругла, как вздох без выдоха;
поленья,
Чуть разгорясь, разбрасывают свет
По всем углам – так щедро и фривольно,
Что темнота сжимается в кастет
В чужой руке;
бессонно и бессольно,
Чуть серебрясь, как древний дальний плач,
Многоголосью этой ночью вверен, –
Так лампа над столом: и круг горяч,
И свет упруг, и стол под нею – черен.
* * *
Я устала...
Анна Ахматова
Лети и звени – мимо моих застав,
Где воины дышат в опущенные забрала,
Где воины спят... Oдёрнуть бы за рукав
И выдохнуть многоточием: «Я устала...»
Лети и звени, да сон не тревожь, у них –
По жёнам тоска, вся молодость – в чёрных латах.
Не нужно о светлом – солдатам, вкусившим лих,
Что в зной – о воде, что каменщику – о каратах.
Устала, летящее! И опускаю щит.
Устала, звенящее! Что – бубенцы и стрелы
Лежащему, спящему, видящему Лилит:
Сон – что душа над беспробудным телом.
Только – сквозь смерть – снится: живая нить
В потусторонье скрещивает пути...
Дабы мне не быть, – быть тебе, Время, быть,
И потому – лети и звени, лети...
Ручей
Сегодня праздник. Дождь апофеоза
Всё льёт и льётся: пей, земля, до дна!
Как будто la mania religiosa
Всепоглощающа и всепоглощена.
Так сладко верить, что и дождь – во благо,
Что всё решится миром, как «ничья».
Жизнеубийственно-живительная влага,
Разбереди борозды для ручья!
Чтоб ночью, в предрассветное затишье,
Когда колоколам ещё неметь,
Он пробирался – ниже трав да тише
Земли под ним – его живая медь.
Когда, наряженные в колпаки да маски,
Повалят миром из холодных хат,
Он – весь из тайны – сторонясь огласки,
Уйдёт пролеском, цепкий, как ухват.
Сливаясь с неказистостью пригорков,
Теснясь меж рослых, не плакучих ив,
Где даже птицам не до кривотолков,
Где даже ветер стыл и не игрив.
Где каждый лист угодлив… Hепригодность
Решает ветер – взмах его суров!
Как шапкозакидательская бодрость
В канун неотвратимых катастроф...
* * *
Р. Фурману
Ночью город в твоем окне
Дождь струит, как толчёт стекло.
Край афиши на блиц-стене
Разворачивает крыло,
Свет неоновый над крылом –
То ночного солнца лучи!
Не откладывай на потом
Тишину, у окна молчи.
Чтобы видеть колёс разбег
Вверх по бархатному шоссе,
Вдаль по прошве дорожных рек,
Вниз по уличному плиссе.
Перемиг фонарей и фар,
Свет нанизывает на луч
Подворотню, арку, бульвар,
Где поток, как песок, сыпуч.
Видишь, ветер-Вий на реке,
Зажимая в своё кольцо,
Свищет волнам о рыбаке
И скрывает его лицо –
Слабину его да изьян –
Человечески-Божий лик.
Здесь дымит городской кальян
Во всё небо... Суров, велик,
Груб и спешен дождя наклёп –
Неразборчивость туч от круч.
Здесь высотен лишь небоскрёб,
Здесь песок, как поток, текуч.
А под ним – золотое дно,
К небокрытым дверям ключи,
Зов-соблазн... Как в немом кино,
Не ответствуй ему, молчи.
До утра река глубока,
Пережди – не девятый вал!
А пока – из окна рука
Принимает небесный шквал.
Но стремительную картечь
Оборвёт воробьиный альт,
Зазвенит в переулке речь,
Как монетами об асфальт.
Спрячет, пятясь, полночный тать
Всё излишнее в водоём.
И польются слова в тетрадь,
Разлинованную дождём.
Куст
На куст – в росе как в утренних слезах
(Сны у куста – шуршащие, как мыши) –
Ложится тень о четырёх углах,
Как одеяло, сброшенное крышей.
Куст, просыпаясь, ищет первый луч,
Затягиваясь им, как сигаретой
Хозяйка дома. Будет день тягуч,
В ленивых хлопьях тающего света.
Но вдруг хозяйка приоткроет дверь,
И шум, скользя вдоль стенки, как по насту,
Обнимет куст, соединив сквозь щель
И дом с кустом, и частное с не частным.
И куст – тот куст, тот стражник на посту –
Прочь – как актёр, не выпросивший роли,
Врастает с корнем в гам и суету,
Как в камень мох, как в исповедь католик.
Он вобран весь в совсем иной уклад,
В порядок, уводящий от природы.
Так рубят лес, переправляя в сад,
Вот так сады идут под огороды.
С какой самоотверженностью он
Идёт к руке – мальком в реке, дитятем,
Всё принимающим, вбирающим, как сон
Вбирает свет от лампы у кровати.
И будет жизнь, змеясь и серебрясь, –
На ниточке, на волоске – по краю,
Где вечность-мать, над люлькою склонясь,
Певуче просит: «Полно, баю-баю...»
Вяз
Вот оно, долговязое (мост-рука
Пролегла от твоего заплечья к чужому),
Воздето к небу, словно рука-клюка
Безумного старца, шаркающего по дому.
То шелест, то шарканье стёртых до пят подошв,
В никуда устремлённое, просто живущее – звуком,
То скрежет – то кашель, то дождь – то немая дрожь,
Не кольца ствола, а страшные мысли – кругом.
Эти ветви – к небу, вверенные себе,
Как уставшей вязальщицей вдетые наспех спицы.
Эти руки – в воздух в ветреной ворожбе,
И не веет выпиской из ни одной больницы.
Вот – старое дерево. Вот, обомлев, старик
Приседает в тени его и бормочет себя – инертно,
О том, что он – как вяз в листве – многолик,
А всё, что в нём – высоко и, к счастью, смертно.
* * *
Мышиное небо, серенькое, в хвостах
грозящихся туч, грезящих гром-грозой.
А здесь, на земле – аллейка в немых слезах,
медленных, тихих... Там – битва, а здесь – отбой.
Там, наверху – воздух, дыши, что есть
мочи, или кричи, коли станет сил.
Смерть с высоты – тоже благая весть,
тоже полёт – не расправляя крыл.
Ствол да скамья (скольки прощались здесь?) –
стар антураж, да драматург устал.
Этому ветру дела здесь нынче несть,
этот каштан и без ветров опал.
Здесь устаешь от жизни, как от сохи.
Веретено крутит в ветвях паук.
Утрени росы – слёзы? Да нет, стихи.
Кается ветер, жизнь истончая в звук.
* * *
В.Б.
Не пчела, а тружусь – учусь у своих полей,
Только жёлтого мёду – и ложки не наскрести.
Не пчела, а крылья – далеких морей теплей,
Только что крыло – ни волну черпать, ни грести.
То ли ветер свищет, из труб выдувая медь,
Рассыпая лесное войско, метя, шумя,
То ли птица – с ветки, мол, некому больше петь,
Шелестящим крылом куда-то зовёт меня.
То ли праздник какой сегодня у тех холмов?
Вон как щедро и злато весь горизонт расшит!
Облака, как цепочка мудрых седых волхвов,
Закрывают звезду – ту, что ярче других горит.
То ли свет дрожит, то ли ты говоришь – о нас,
О пустых мелочах, о пчелином житье-бытье?
То ли слушаю, то ли жду: да настанет час –
С губ слетят слова, что пыльца с цветка, о тепле.
Заблудиться в небе, покуда ещё тепло,
Завернуться в осень, как в липкий, густой янтарь.
Всё, что было – сплыло, сгорело да отлегло,
Уж не мёд давно, а черна смола, киноварь...
Хочешь, стану просить за нас у чужих богов?
Здесь их – вон аж сколько, и каждый – не свят, так злат.
То ли кличет пастух за холмами своих коров,
То ли сердце вотще ищет пути назад.
О любви – тишина, будто нет её, светлой, нет.
Все слова – не о том – проплывают, цепляя вскользь.
Но не ветер из чащи, а звёздный колючий свет
Продевает меня, как пчелу на лету – насквозь.
* * *
Как сквозь бутылочный осколок мутный,
Зеленоватый и гиперболично
Обьёмный, – город, снежный и безлюдный,
Качается замедленно-ритмично.
Извне подсвеченный, горящий, просветлённый,
Как ель – под корень – накануне года,
Инертно движется: раз-два, – ошеломлённый
Своей новооткрывшейся природой.
Вовнутрь – огонь! Вокруг – снега, декабрь,
Дома, застывшие в неверии, как дети,
На главной площади, под сердцем, Dance Macabre
Для неглядящих исполняет ветер.
Раз-два – и осыпаются иголки,
Весь – на осколки, гордость стеклодува,
Раз-два – и вороны разносят кривотолки –
О смерти весть, невесть какую, – в клювах.
А наверху – обрывок жизни скудной,
Последней птицы тень по парапету.
И город щурится, смущённый и безлюдный,
Как после смерти, веря дню и свету.