В списках значилась: R 089
«45-й калибр» – конкурсная подборка
* * *
Ты старше меня.
Ты раньше умрёшь.
Я стану невидимой миру вдовою:
Не рвать мне волос с показательным воем,
Не сметь демонстрировать чёрных одёж.
Ты круче меня.
Ты раньше умрёшь.
Есть Божий предел и для самых отважных.
Моими молитвами выживешь дважды,
А в третье… другие пусть молятся тож!
Ты лучше меня.
Ты раньше умрёшь.
Такие нужнее в раю – для примера.
А я эпизодом приду на премьеру
Кино «Без тебя». В сердце – тоненький нож…
Ты любишь меня.
Синхрофазотрон
Неделимым еси в Демокритовы веки –
и его же устами неделим доказался.
Но недавно решили (это были не греки):
«Развались!» И распался. Ещё раз распался.
И не только, о, атом, что в моей волосинке
миллионы тебя, но и как будто воздух
соловотворный разбит на колы и осинки,
и у каждого – свой, и у каждого создан
фазо-трон. Троно… фас! (Трон – от слова «Не троньте!»)
И под каждым припрятаны крупы на зиму.
Блеском квантовой лирики лаковый зонтик
сто вторую по счёту накрыл Хиросиму.
Я пытаюсь бежать… Но из лироизвилин
не выводят и тысячи смелых попыток.
Я как маленький атом, который разбили,
расстреляв без суда моего Демокрита.
* * *
Все, кто пишет стихи, почитают сегодня стихи.
На больницу нас много таких – видно, замкнуто время.
А пространство разомкнуто – листья его, лопухи,
слишком застят глаза наши – карие стихотворенья,
серо-синий размер, светло-чайные рифмы, ещё
эти черные жгучие образы старой цыганки…
Я мечтаю о жёлтом, который не жжёт, не печёт.
Я желаю зелёных, которым неведомы банки.
Я читаю стихи, мне кричат: ничего не понять,
слишком умно, нежизненно, сложно и сложно и сложно,
а у мальчика Васи, подумаешь, рифма на -ядь,
но зато так правдиво! …Я перелистну осторожно
душу мальчика: яди его походульней моих
фаэтических образов, он и во сне их не видел.
Просто болестно это. И ломится, ломится стих
в дверь больницы: пространство на яди и яды, и иды,
и наяды, и ямы, и ямбы, и бабы-яги
раскололось, сложилось – и, кажется, снова все шиз… нет,
все, кто пишет стихи, прочитают сегодня стихи,
в мир непишущих бросят простые и сложные жизни.
* * *
Прямо моя дороженька, насыпи наши узкие,
столбики, рельсы, мостики, косточки, эполеты…
Что же творишь ты, Боженька: где б ни явились русские,
всюду заплачут кровушкой и разведут поэтов.
Пишут они в Америке, пишут они в Австралии,
и на Венере первыми – с сайтом литературным
явятся. Цыц, евреики, – вы-то многострадальные?
Да замолчат японишки с сердцем своим скульптурным:
сакуры, нэцке, вееры… Прудики и кувшиночки.
Прыгнула им лягушечка – это уже искусство.
Видимо, там не веруют… Видимо, там машины все.
Может, и нам не плакаться? На харакири – чувства.
Только душа не внемлише… Братушки сингапурские,
други степей канадские знают о русском слове.
…Да чуть шатнётся Землюшка – перестреляют русские
всех своих Солнц и Гениев – разом и без условий.
* * *
Дочь капитана Блада уходит в блуд:
в Гумбольдта, в Гамлета, в гуру пустыни Чанг…
Папочка рад. Он пират, и ему под суд
страшно… ну так хоть дочка не по ночам
шляется, а накручивает свой бинт
мозга – сокровища ищет на островах.
Только когда-то сказал доходяга Флинт:
«Слава проходит, а после – слова, слова…»
Будут пятёрки, дипломы и выпускной,
«Звёздочка наша!» и старых доцентов взрыд…
Хлопнется дверь, захлебнётся окно стеной…
Станет сокровище и непонятный стыд.
Папочкин «роджер» взвивается для старух
в касках (на случай студентских идей-обид).
Дочь капитана Блада – из лучших шлюх:
с Гумбольдтом, Гамлетом и Геродотом спит.
Волна
И солнца раскалённый транспортир
меня измеривает, будто угол
к кабинке-раздевалке, полной дыр,
что не упрячут ни венер, ни пугал.
А выйду – сразу вдарит высота
по голове, по рёбрам – медиана,
и прыгнет ящерицей без хвоста
волна из-под небесного секстана.
Она не любит мерностей и мер,
она давно бунтует против лета,
упряма, будто ярый старовер,
статична, как мгновенье пируэта.
…Плыву, и тело будто навесу,
и зной мне заволакивает память
туманною вуалью Учан-Су,
пронизанною скальными шипами.
Он впереди – сияющий каскад –
найду его, когда доплавит слиток
над волнами пьянящий солнцепад –
и станет тело золотом облито.
…Она не знает мерностей. Она –
волна, она – неповторимость эха,
она – взъерошенная тишина,
она – всепозволяющее эго,
она – волна...
* * *
Королева и в клетке со львом – королева!
Эти руки в репьями залепленной гриве…
Да, он съест. Но едва ли селянская дева
Перед этим об этом с ним заговорила.
– Тише, лёвушка, ты всех смешнее на свете:
Ох, и царь! – без двора и без крохи в желудке.
…Видишь тонкие брови? То хлёсткие плети,
Разбивавшие спины рабов в промежутке
Меж указом на казнь и приказом на праздник,
Меж примеркой наряда и милость к нищим…
…Эти пухлые губы не манят, не дразнят –
Доманились до трона… до гона, до пищи
Льву. …Сейчас там другая: сестра ли, кузина
Или просто наложница с детскою кожей…
Но тебе-то (а ты настоящий мужчина) –
Знаю, «внутренний мир», а не кожа, дороже…
…Ты пока ещё спишь под недремлющим взглядом.
Ты пока ещё ждешь – а куда торопиться?
Знаешь: не закричу. Не захнычу пощады.
Видишь: когти точу – хочешь новую львицу?
Мне не трудно – лисою, совою, гюрзою –
Самому хоть до пары эдемскому змею.
И равны мне миллениум с палеозоем.
Несъедобною только я быть не умею…
© Марина Матвеева, 2009–2014.
© 45-я параллель, 2014.