Переводы с немецкого
Rаiner Maria Rilke, Райнер Мария Рильке
Гефсиманский сад
Туда, где листья серые олив
шумели на пологом горном склоне,
весь серый сам, взошёл он, уронив
свой пыльный лоб на пыльные ладони.
Ещё и это. Это ли финал?
Уйти сейчас, когда я слепну, Отче?
Ты хочешь, чтобы я Тебя узнал,
когда Тебя нигде не вижу больше.
Я чувствую, что нет Тебя в камнях,
и нет ни в ком, и нет внутри меня.
Я именем Твоим хотел унять
людскую боль, а только навредил,
ведь нет Тебя – остался я один,
и стыд невыразимый впереди.
Потом сказали: ангел приходил.
При чём тут ангел? Если ночь пришла
и равнодушно тронула оливы.
Ученики заснули без молитвы.
При чём тут ангел? Если ночь пришла
в своей обычной траурной вуали,
какую надевала сотни раз.
Собаки выли, камни остывали.
Нет, ангел приходил сюда едва ли,
иначе не пришлось бы ждать утра.
Ведь как мечом, он светом проницает
изношенного мрака матерьял.
Кто потерял себя, всё потерял.
Такие дети брошены отцами
на точке невозврата к матерям.
Я дома на границе дня и сна...
Я дома на границе дня и сна.
Там сон детей – замедленная мина,
там старики садятся у камина
вертеть язык, как род веретена.
Я дома на границе дня и сна.
Вечерним звоном колокол зальётся,
и девушкам, притихшим у колодца,
для сердца грудь становится тесна.
Уже достать до моего окна
сумела липа – нет её упрямей.
Вооружившись тысячью ветвями,
стоит она на страже дня и сна.
Пантера
Бессмысленно показывать свой норов,
расшатывая мерзкие пруты.
За ними – та же клетка, только в новых
пропорциях прута и пустоты.
Ты из угла ходи на выбор в угол,
ходи на выбор в угол из угла.
Стремиться прочь из замкнутого круга
бессмысленно, когда земля кругла.
Бессмысленно смотреть на этот серый
убогий свет, бессмысленно – на тот.
Сквозь щель зрачка пройдёт он прямо в сердце
и в сердце камеру найдёт.
Georg Heym, Георг Гейм
Голод
Влез внутрь пса – уютно, как ни в ком.
Из пасти красной голубой язык
выбрасывал, катался по грязи,
жевал траву, скрипевшую песком.
Пустая пасть огромнее ворот,
огнём сочась, желудок жгла, пока
не промывала некая рука
водой со льдом горячий пищевод.
Пёс брёл сквозь пар и видел каждый раз
за солнцем красным прозелень луны.
А за луной дымился чёрный шлак.
Ветра навстречу были холодны.
И, падая, почувствовал кулак
железный в горло – ужас глубины.
Georg Trakl, Георг Тракль
Фён в предместье
В предместье, как его ни назови,
горячий воздух пропитался смрадом,
гром поезда доверился аркадам,
по зарослям шныряют воробьи.
Сутулость хижин, путаница троп,
садов неразбериха и тревога –
всё это к Богу вопиет немного,
а Бог сейчас немного мизантроп.
На мусорке пищит крысиный хор,
несут сюда корзинки с требухою,
и череда золовки за снохою
напоминает чем-то крестный ход.
От скотобойни выхаркнет вода
вниз по теченью жирный сгусток крови.
За души убиенные коровьи
кусты ракит краснеют от стыда.
Когда же смысл задремлет между строк,
строенья закачаются в канавах,
возможно, что и прошлой жизни навык
потянется на ощупь, как вьюнок.
Отважным путешественникам тут
коварство скал на первое предложат,
руины на второе растревожат,
мечети перл к десерту подадут.
Распад
От благовеста воздух лучезарен,
И я пошёл за клином филигранным,
А журавли, подобно пилигримам,
В осенних ясных далях исчезали.
Прочь уходящий сумеречным садом,
Я помышлял об их счастливой доле,
От ветра содрогаясь поневоле,
А может, от душевного распада.
Пел чёрный дрозд на облетевшей ветке,
Вьюнок опутал ржавые решётки,
Играющих детей в колодце ветхом
Я видел бледных, в контурах нечётких,
И астры, посиневшие от ветра,
Перебирал по памяти, как чётки.
Человеческое горе
Когда часы до света бьют пять раз,
Всех одиноких сковывает ужас.
В саду деревья старые недужат,
Мертвец в окне позирует анфас.
Затишный час, похожий на антракт.
Ночные призраки качаются, кивают
В такт по реке идущему трамваю,
Санпоезду на набережной в такт.
Теперь в саду раздался дробный стук,
Предвосхитивший крики мышехвостов.
Сквозь ветхий гроб поблёскивает остов.
Безумец в чёрном мечется вокруг.
От холода синеет небосвод.
Влюблённые обнимутся покрепче.
Ложатся звёзды ангелам на плечи.
Венчают лавры бледный сон господ.
Осень одинокого
(вольный перевод)
Как птица Феникс, вспыхивает осень.
С кларнетом и стаканчиком малаги
свой натюрморт решительно забросил
художник, потянувшийся в овраги.
Свет сумрачен, а сумрак светоносен,
и с каждым шагом он от цели в шаге.
На тёмных травах первые кристаллы.
Лес красен так, что в нём крестов не видно.
Вот холмики, поросшие крестами,
вот яблоки. Протёртые в повидло.
Задумчивы воскресные крестьяне,
и прямо в небо их летит молитва.
В глазах усталых угнездятся звёзды.
В холодных комнатах останутся ответы.
Шумит тростник и вздрагивает воздух,
и путника в преддверии рассвета
до костного пронизывает мозга
росою чёрной, капающей с веток.
Крысы
Вошла на двор осенняя луна,
Уродливые тени сбросив с крыши.
Живёт в разбитых окнах тишина,
Из тишины выныривают крысы.
Они визжат, царапают паркет.
Как шлейф, за ними – запах сточной ямы.
И не без содроганья лунный свет
Пронизывает эту панораму.
Они сойдут от жадности с ума.
Взамен зерна пожрут они друг друга.
И побегут в пустые закрома
Ветра многоголосые, как фуга.
Конфитеор
(краткая покаянная молитва)
Картины жизни красками полны,
Но вижу я из сумрачного плена
Лишь тени искажённые; они,
Едва родясь, уже добыча тлена.
Упали маски. Страх, позор и бред,
Отчаянье и ангельские трубы.
В трагедии людской героев нет –
Остались лишь могильщики и трупы.
Мне тошно, что когда-то к миражу
Я простирал доверчивые руки.
Комедиант, я роль свою твержу,
Исполненный отчаянья и скуки.
© Мария Бабкина, 2015–2020.
© 45-я параллель, 2020.