Зима в порту
Слетевшиеся, как птицы,
в объятья родной земли,
зимой в порту корабли.
Набережные опустели.
Среди леденящих плит
один человек стоит.
Лицо его в темноте,
как потерянное перо,
потеряно и бело.
Ветром перо подхватило,
по набережной понесло
туда, где ему тепло.
К женщине в мягкой шали,
смотрящей в окно до слёз,
ветер перо принёс.
– Ты был у своих птиц, –
сказала ему она, –
подожди, скоро весна.
* * *
Из шума, из гама и свиста
вдруг ночью вольётся в окно
звучание песенки чистой –
о том, что забылось давно,
о том, что умчалось и скрылось,
как лента из детской косы,
забылось, как будто разбилось.
как бабушкины часы.
И самые тайные страны
на карте души подпоют!
А самые старые раны
откликнутся и оживут.
* * *
Я вижу: ты под солнечным плащом,
июльской, сонной дрёмою объятый
и ветром обвиваем, как плющом,
и овеваем терпким ароматом,
лежишь в траве – травиночка в зубах,
пыльцою жёлтой высветлены брови,
и, словно после выстрела, у лба
алеет бабочка застывшей кровью.
Случайно ветра лёгкая рука,
откинув прядь волнистую, откроет
на чистом лбу густую тень цветка,
как шрам, как знак пришедшего покоя.
Красноармейца-мальчика опять,
а не тебя я вижу на поляне –
на лбу его тень вечности и прядь
ржаных волос колеблема, как пламя.
Я, бабочку спугнув, склонюсь в слезах,
коснусь губами шрама, замирая...
и вдруг травинка у тебя в губах,
как дудочка, о жизни заиграет!
* * *
Последних весенних дождей нагота –
о, детства жемчужное тело,
ты стало дождинкой в ракушке листа
у прошлого – и уцелело,
но в сердце листа, в синеокой тени,
мечтаешь, замёрзший подкидыш,
о яростном солнце! Повремени –
не выгляни – или погибнешь.
Чуть-чуть подожди – уже тянет с лугов
предчувствия мятной прохладой,
и небо дрожит от могучих шагов
июльского ливня – он рядом –
он громом раскроет ракушку листа,
и, счастлива покориться,
сольясь с водопадом, твоя чистота
во множестве искр отразится –
и станет всесильной на тысячи лет,
и в каждой жемчужине мира
вдруг вспыхнет тот солнечный, яростный свет,
мечта о котором томила!
Елец
Вы о парижах, а я о Ельце,
о голубом крыльце,
о девушке с родинкой на лице
и о её отце,
я их не знаю, их дни тихи,
и мать кружева плетёт –
они легко, как будто стихи
слетают на синий лёд,
и вторит им колокольный звон,
и светит им чистый свет,
а след их лёгкий, как тихий сон, –
позёмкой машине вслед...
Нарым
Дома над обрывом, свинцовая тяжесть воды,
мятежные лодки угрюмо гремят кандалами,
два пёрышка белых в песке потемневшем и дым
сырого костра, и собака далёкая лает...
Я здесь не была. Что же делает память моя?
Так явственно видится дом с почерневшей резьбою, –
как будто однажды тот берег покинула я,
но взор его тихий бредёт неотступно за мною, –
ворота тяжёлые, алые искры в окне,
за серым забором высокие чёрные ели.
Два старых портрета я помню на старой стене
двух юных матросов, которые не постарели.
Я помню старуху, она, опершись на ладонь,
спиною к портретам, лицом в заоконную зелень,
недвижно сидит, только тень её, словно огонь,
то в небо рванётся взлететь, то забьётся о землю.
Откуда, зачем память снова приносит ко мне
обрывистый берег, и лодки, и чёрные ели,
два пёрышка белых и алые искры в окне,
и лица матросов которые не постарели?
Минусинская котловина
Не топот, не плач, не скрипенье повозок и стон –
Свет, странный косой проникающий точно бы снизу
Из мрака столетий и вдруг освещающий сон:
Джунгары увозят с собой енисейских кыргизов.
И вот уже точно – и плач, и скрипенье, и стон,
Свет камнем могильным на чёрной степи каменеет,
Тень светлых динлинов, тень чёрных кыргизов закон
Эпохи пришедшей связать неразрывно сумеет,
Затем, переплавив в степной котловине судьбы,
Как в тигле души переплавлены страсти былого,
И, срезав курганов слепых золотые горбы,
Исторгнет из колбы прозревшее русское слово.
Монах
Сад опоясан верой-рекой,
день, точно свет, глубок,
в нём бесконечной пряжи клубок
держит монах седой;
чуда возжаждешь, его следы
видя на срезе дня, –
станешь у солнца просить воды,
а у ручья огня:
брызги воды оживут в огне,
и на моих глазах
вдруг растворится в стене монах,
пряжу оставив мне.
Больше поэзии я не служу
больше поэзии я не служу не уговаривай возвернуться в её объятья Ван Вэй
буду отшельником жить напевая и ничем меня не возьмёшь
оборотней ныне она на груди ласкает своей
мне противна она и эта толпа и эта грубая ложь
если даже собакой станет и побежит за мной нет
всё равно не поверю прогоню отобьюсь от продажной твари такой
больше Ван Вэй поэзии в мире нет
но откуда свет и чей уводит меня золотистый след
за тобой
Про поэтов, чёрного кота и мораль
1
Как-то шёл поэт Кручёных,
Напевая «Та-та-та!»
И увидел он кота,
Кот был чёрный, неучёный
И в придачу без хвоста.
«Дыр, бул, щур!» –
Промолвил маг –
Вскинул котик белый флаг!
– Где мораль? – спросила тётя.
Засмущался я в ответ:
– Здесь морали не найдёте,
Но Кручёных был поэт.
2
Шёл однажды Маяковский –
Два квартала, поворот –
Вдруг навстречу, как Дубровский,
Вылетает чёрный кот!
Маяковский сразу сник
И поплёлся к Лиле Брик!
– Где мораль? – спросила тётя.
Засмущался я в ответ.
– Маяковский был поэт!
А морали не найдёте...
3
Шёл однажды Саша Чёрный
Мимо кладбища домой,
Вдруг навстречу котик чёрный,
Неучёный и хромой.
– Ты башмак! – сатирик крикнул, –
Таракан забитый ты!
Уши у кота поникли –
Бедный спрятался в кусты.
– Где мораль? – спросила тётя,
Вдруг приняв надменный вид.
– Саша Чёрный был пиит!
А морали не найдёте…
4
Как-то гений шел, но – скверно! –
Вдруг навстречу чёрный кот –
Дальше всё наоборот:
Кот был страшно суеверный,
Замяукал, задрожал,
И от гения бежал.
– Где мораль? – спросила тётя
Зябко зарываясь в плед.
Засмущался я в ответ:
– Северянин был поэт,
А морали не найдёте!
5
Как-то шёл в метели Белый
Вдоль по Невскому домой.
Вдруг навстречу котик белый,
Неучёный и хромой.
– Призраки,– сказал Бугаев,–
Город-призрак, призрак-кот,
Только нас не запугает
Сей лохматый обормот!
Кот обиделся, встряхнулся,
Белый снег с себя стряхнул,
Снова чёрным обернулся –
И пропал – как ветер сдул...
– Где мораль? – спросила тётя,
Пряча лакомства в буфет.
Засмущался я в ответ:
– Белый тоже был поэт!
А морали не найдёте...
6
Шла Ахматова из леса,
А навстречу ей повеса,
Улыбаясь во весь рот –
С чёрной тростью чёрный кот
В бабочке, в цилиндре чёрном,
Фрак, английская булавка...
Но сказала дама чётко:
«Брысь под лавку, кот Муравка!»
– Где мораль? – спросила тётя,
Улыбнулся ей в ответ:
– Вы морали не найдёте,
но Ахматова – поэт!
7
Как-то Гиппиус дремала
В поздний час под Новый год,
Вдруг из шерсти одеяла
Появился чёрный кот!
– Это бес, – шепнул супруге
Мережковский как во сне, –
Он возник из русской вьюги
И не раз являлся мне.
Миг! И сразу всё пропало:
Кот, а с ним и одеяло,
Век Серебряный исчез
В тёмной глубине небес...
– Где мораль? – спросила тётя,
Выслушав мои слова.
– Вы морали не найдёте,
Но уже поэтов – два!
ЭПИЛОГ
– Не читайте это, дети!
Ты, дружок, ужасный враль!
–Тётя, тётя наши сети
Притащили вам мораль!
© Мария Бушуева, 2013–2017.
© 45-я параллель, 2017.