Мария Бушуева

Мария Бушуева

Четвёртое измерение № 3 (459) от 21 января 2019 года

Из книги «Затонувший корабль»

То озеро

 

То озеро

где рыбы странны

от неземной прозрачности усилий

ведущих к плавности и плаванью меж лилий

то озеро

над ним склонились безвольно пальцы ивы молчаливо

звезда скатилась

в то озеро

где синеваты и зыбки очертанья отражений

что кажется одним движеньем

оно нанесено на карту лета

то озеро

 

* * *

 

Запах лета стоит надо мной,

целовать бы его мне – да как?

Этот воздух, медовый, густой,

Обниму – и растает в руках.

Где ты? Помнишь ли ты? Надо мной

тень твоя одиноко летит,

а за нею по глади речной

тень моя, словно парус, скользит.

Как мгновенье исчезнет в веках

так и тени в дали голубой...

Этот воздух, медовый, густой

обниму – и растает в руках

 

* * *

 

Когда всё то, что волновало,

ушло, далёким прошлым стало,

похоронив во льду кристалла

застывшей памяти твоей,

когда-то дорогие лица,

когда-то молодые лица,

которыми кристалл искрится ,

как под луною снег полей,

ты знаешь – сказанное слово,

горячий взгляд, из тьмы былого

возникший, на мгновенье снова

прошедшее тебе вернут,

кристалл, как факел запылает,

в нём засмеются, застрадают,

обнимутся – и оживут.

Но миг – уже огня не стало,

и холодно во тьме ночной

вновь заискрится под луной

снег миллиардами кристаллов.

 

* * *

 

Под веками тяжёлых снов твоих,

под стенами угрюмых сновидений,

никто из тех не видел нас двоих,

но, отворив окно стихотворений,

один, другой и третий, засвистев,

поймали бы обнявшихся с поличным

(так ловят в скобки буквы на листе)

и подпалили, обезличив, спичкой.

Но не поймали. Невниманьем век,

равно как любопытством наделённый,

забыл влюблённых под чехлами век,

во мраке смутных лестниц пропылённых.

Открой глаза, любитель остроты!

Открой глаза, мечтающий о чуде!

В чехлах нет чуда, кроме пустоты,

нет остроты, лишь соли след на блюде.

Куда исчезли эти двое (мы),

дремавшие в тени ресниц рассвета?

Как хищники встречаются умы,

отыскивая новые сюжеты.

И там, где билось птицею вчера

родное сердце, между чьих-то окон,

зияет рама. Пустота в чехлах.

Белеет соль. И лишь под веком – око.

 

* * *

 

Запах сосновой смолы.

Камень упал со скалы

в чёрную воду.

 

Тянет к чужому жилью

дальний огонь и мою

вольную волю.

 

Ветер смолистый ночной

да небосвод надо мной –

вот моя воля.


 

Что же тревожат меня

искры чужого огня

будто бы вора?

 

Чёрный плащ

 

Когда спускается мрак

по канату луча

в чёрном трико и чёрном плаще,

звонит телефон, но в трубке

помехи, как мыши пищат,

и чьё-то молчанье дышит в моей руке.


 

Когда я кладу трубку,

над пропастью немоты,

как будто плач раздаётся, как будто плач.

Гимнаст спускается ниже,

уже покрывает мосты,

где бродят те, что молчали,

чёрный плащ.

 

Самовлюблённые

 

Вглядись в глазах их: словно зеркалами

они окружены – перед глазами

у них глухие стены лиц своих

с полутенями слабыми – иных.

Но зеркала – не гладь воды, в которой

погас прекрасный лик, они опорой

приходятся владельцам этих лиц.

Разбей, как будто скорлупу яиц,

зеркальный куб – и сотни километров,

где нет ни дома, ни людей, ни ветра.

откроются. Пространство пустоты,

просыпавшейся в мир, увидишь ты.

В песке её отыщутся сухие,

как ниточки морщин, черты былые

прекрасного, точёного лица,

разорванные, точно ткань листа.

 

Они лишь в зеркалах соединялись

в одно лицо,

лишь в зеркалах казались

живыми…

 

Слепая

 

Медленно ступая, огибая

чьи-то ноги, продвигаясь мимо,

палочкою пробует слепая

наши жизни, словно ищет мины.

Медленно ступает, поднимая

голову, как будто слышит рой

слов, летящих не переставая

из войны былой.

Медленно ступает. Мимо, мимо,

отрешенностью пугая нас,

словно из невидимого мира

проявилась вдруг для глаз.

 

Подковы

 

При самой тусклой лампе, в полумгле,

он вечно под землёй, не на земле,

и две подковы воспалённых век

скрывают глаз продолговатый свет.

Так из подполья тянутся полоски,

пересекая крашеные доски,

как две лыжни, летящие впотьмах,

лесного счастья отсвет небывалый.

И солнечной улыбкой на устах

к ним тянется ребенок годовалый.

 

Я шла домой


В песках любви бредёт усталый путник,

так я подумала и улыбнулась.

Сентябрь свернулся на суставах улиц

в колечки дыма, и опавший улей

листвы замолк. С земли засохший прутик

я подняла и мысленно сказала:

ты – высохшая ниточка, которой

идёт усталый путник, ты – опора

его в пути, но ты порвёшься скоро.

И посмотрела в сторону вокзала:

там, на часах, сырой туман клубился,

и потому я цифр не различила.

Вот так и путник не найдёт причину

своей печальной участи, учила

его напрасно жизнь, не научился

он главному…

Вдруг от часов вокзальных

тумана тень седая отделилась,

но цифра ни одна не проявилась,

и я решила, может быть, мне снилось,

что ограничен миг?

…и сто случайных

страниц прочтя, он пропустил те строки,

где говорилось – не ищи опоры

в других…

Чертила на земле узоры

своей судьбы я прутиком, который

у путника из рук исчезнет скоро…

И говорилось – нет конца дороге.

Но вовремя его в траву отбросив,

я мысленно продолжила узоры,

они ложились, явственно для взора,

на лица, на афиши, разговоры,

на улицы, на воздух и на осень,

на все сердца, которые встречала,

на судьбы все, с которыми столкнулась.

Я шла домой по улице устало –

так я подумала. И улыбнулась.