Мария Затонская

Мария Затонская

Четвёртое измерение № 13 (577) от 1 мая 2022 года

Самое трудное на земле

* * *

 

И музыку, и прочую брехню

вели-вели по сердцу моему,

и складывался из моих широт

над головой широкий небосвод,

и собирался дождь и человек,

и лили в чашку водку и компот,

и пахла ночь медлительностью вод.

Потом был свет.

 

* * *

 

На перроне шум-гам,

газировка, пиво, пирожки абрикосовые,

женщина тонкая тащит свой чемодан,

пухлые губы, глаза раскосые,

такая привычная для кого-то,

что не различить черты.

И всё-таки было, было:

снег летит, свет падает на одеяло.

Наверное, так только мать на неё смотрела:

никогда до конца не узнавая лица,

а сквозь узкие листья век

узнавая свет и снег.

 

* * *

 

Писать стихи

это отчаяние:

тут эти

дурацкие вещи,

накопить денег на отпуск,

холодный пол осенью,

на плите кастрюля,

которую вчера замочила –

отворачиваешься к чёрту,

видишь в окне:

раскачивается от ветра

мыльная плёночка бытия,

блестят чистые-чистые

алюминиевые жучки.

Наконец умещаешься

во время,

в пространство,

в миллиметре от этого,

на расстоянии вечности.

 

* * *

 

У Маши из девяностых

юбка жёлтая в пёстрые васильки,

качели подбрасывают коленки,

дедушка охает: «высоко летаешь»

и поправляет кепку.

Она с каждой минутой от меня всё дальше –

уносится на самолёте времени,

и теперь мне почти неведомо,

откуда я здесь, в высоколобой сталинской кухне,

только через сквозняк из форточки

что-то вспомнится

про полёт

 

вперёд-назад,

назад-вперёд.

 

* * *

 

Были листья мягкие, как курага,

и в подмёрзшей луже расселось яблоко,

и о своей четырёхугольности

плакала комната.

Тук-тук-тук – молоток в голове стучал,

поцелуй губы лечил и качал.

И о том облако проплывало,

что так много счастья,

так жизни мало.

 

* * *

 

Уходя, оставишь квартиру, машину, дачу,

дети поделят, внукам достанется

чужая память,

нажитая непосильным трудом,

коробки с шифоновыми платками,

надевать любила, на дискотеки ходила,

во поле берёзонька стояла,

ветер с Волги, душица, горячее лето,

прошло бесследно,

некому рассказать.

 

* * *

 

И потом остаётся

раз-два и обчёлся,

воспоминания, облака, пчёлы,

дедушкин смех, мамин смех,

смех музыкального проигрывателя,

тра-ля-ля-ля.

Папа вещает

умные вещи,

пустые вещи,

из пустоты

слагаются

грядки эти

и эти кусты.

 

За деревянным домиком

вишня ещё не вызрела,

время ещё не вышло.

Панаму надень, ветер.

 

* * *

 

На крыше стоэтажки

лежу под линиями электропередач,

они уползают за край,

как эскалаторы в метро.

По ним уползают синички

размером со спичечные коробки.

Облака похожи на божьих рыбок.

Так много вокруг,

что как бы теперь

не исчезнуть.

 

* * *

 

Как быстро кончается счастье,

не успеешь заметить.

Утром чистишь машину,

соседке даёшь прикурить,

и чувствуешь: нет его,

хрупкого, как слеза в глазу,

как апрельская веточка на весу.

 

* * *

 

Не поеду на похороны, у меня обед,

надо поставить суп, налепить котлет,

вместо того чтобы пялиться на худобу

тела, тяжело поместившегося в гробу,

опять размышлять, может, чего найдёшь,

может, смерть настоящая, а не ложь,

и как хорошо, что принесли живые цветы

и что голос священника тише той немоты,

которая разрастется

до размеров кладбища, до пределов мира,

вот и думаю:

лучше останусь в квартире

морковь шинковать,

никого не жалеть,

петь свою долгую кухонную песенку.

 

* * *

 

Вот и вечер упал на козырёк балкона,

на пятачок подъезда,

и тишина;

остальное –

передвигается поездом

от одного молчания к другому.

То ли свобода от речи и языка,

то ли тянется горечь дымком издалека.

 

Хрустящие птицы, пернатые ветки не в счёт,

полёт воздуха над головой тоже часть тишины,

и мы с тобой курим, и гул в груди –

это ещё она

или уже душа,

которой так громко здесь и так страшно.

 

* * *

 

Невыносима и коротка

апрельская речь листка,

ворона на мусорном баке скачет

туда-сюда,

муж заводит мотор,

едем на кладбище, а дальше ужин,

будем говорить, как если б они ещё были,

кого обещали не забывать,

не забывать – самое трудное на земле,

потому вспоминаем,

стараемся.

 

* * *

 

Что мне делать с тобой, время моё,

тёмное небо, нависшее над хрущёвками,

ты мне снишься, как прежде.

Зимний дым из трубы длинен, горизонтален,

звёзды тонкие, как ушко игольное,

стою здесь теперь

такая голая,

почему оставили и не сказали,

куда я кончаюсь, в какие дали.

 

* * *

 

Видишь меня посреди белизны,

в зимнем пару проплывают сны,

человеческий ялик, нежный язык,

говоришь обо мне,

говоришь,

и такой небесной выходит речь,

и такой безбрежной, что не сберечь.

А сама я снегу в ответ молчу,

ни души, ни времени не хочу:

у тебя есть я,

а у меня

никого никого никого.

 

* * *

 

Успокой меня: ничего здесь страшного нет.

Вот и хрупкого сада квадрат, и в окне свет.

Только листья так торопливо теперь летят,

что не знаешь, на чём удержать взгляд.

Или снег идёт через меня напрямик –

и такая музыка, от которой немеет язык.

Ничего о смерти и о любви не зная,

стою посреди,

невозможно живая.