Под 45
Н-ску-Главному
О дельта перрона! внизу –
стальные сплетенья путей,
а в небе – контактная сеть:
стеклянная ночь проводов.
Пломбир голубых фонарей
протаял на серый асфальт;
бетонный сухой рафинад
строений обшарпанных стен.
Рядами стоящий багаж,
делим очертаньями кож
по принципу «наш и не наш» –
лежит, с Индонезией схож.
И женщины в шкурах плащей,
на лицах: «Ни шагу назад!»,
и девочки в льдинках плащей
у тёмных вагонов стоят.
О дельта перрона: внизу –
пломбир голубых фонарей,
рядами стоящий багаж…
а в небе контактная сеть.
* * *
Осенняя глухо шумит листва,
последняя утка летит;
у тиной подёрнутого пруда
беседка стоит-скрипит.
Ноябрь. Белый иней на тропах лёг,
природа скользит ко сну.
Мир Бунина... Солнечный уголёк,
высветливший сосну, – погас.
Офицеры идут... Куда?
Сапог, отпечатавшийся в траве.
Ещё один день и ветра, ветра!..
Коробка от папирос.
Пространства немая покамест грусть
рисуется мне в бреду.
Найду ли слова, неизвестно... куст
считает, что не найду.
Вселенная снегом занесена,
зелёной Луны лимон.
Зане, провожающему – Синай,
оставшимся – Парфенон.
Русский «Арго»
Ой, туманы да растуманы, в ожидании с неба манны…
Инженеры из тех, что ране промышляли макулатурой
и носились с литературой, словно дурень с писаной торбой.
Медработницы помоложе, белоснежные сняв халаты,
в натуральной оставшись коже, и крутые при них ребяты.
Навигаторы, корабелы и ораторы записные,
хитроумные бизнесмены, демократы и популисты,
призывая на помощь силы, основные и запасные, –
устремляют корабль соцсцены в «геркулесовы закулисы».
… Паруса их, как лица, белы: из России плывут в Россию.
Виртуоз
Как он работал:
всеми десятью!
под восхищённый
шёпот меломанов –
как будто десять
маленьких фонтанов
вскипали разом: были –
и тю-тю!
Сухие пальцы
чаровали взгляд
собравшихся –
и руки на отлёте.
Как он варил в Сухуми этот кофе!
Всего каких-то восемь лет назад.
* * *
Дробный говор колёс и поля в ожидании снега.
Измождённый Урал, в окнах поезда гаснущий день,
веретёна столбов и белёное известью небо;
суета городов и тоска деревень.
Отрывной календарь.
Десять лет, промелькнувших так быстро.
Наши лица... в углу чемодан с итальянским клеймом.
Эмиграция, группа особого риска:
открывается мир – и повсюду мерещится дом.
Новый век на дворе, как заказанный с вечера чартер;
на Балканах пальба, злой чечен совершает намаз.
В двадцать первый конверт мимолётную грусть запечатай
и пусти по волнам... Бог на марку подаст.
* * *
Снег прибывает гостем с полюса
на землю, стёртую до дыр,
и верится, что всё исполнится,
и не написан «Мойдодыр».
Штат Юта место называется:
Темнеет рано. Спать пора.
...Часы, как им и полагается,
показывают полтора.
Кипящий чайник надрывается
на чистом русском языке.
Петух, сидящий на доске,
клевать пшено намеревается.
Всё тихо. Всё как полагается
зимой в начале января.
Слова в строке располагаются
по предварительным зая...
Снег прибывает гостем с полюса,
на кухню двери отворив –
и слышно, как грызёт бессонница
корабль, наткнувшийся на риф.
К верблюду
Деревьев растопыренные тени,
и есть о чём подумать, не скучая,
когда сидишь на патио потея,
за чашкой допиваемого чая.
О Слуцком размышляешь и о Брехте,
таких по-европейски суховатых.
Уехать бы! В малиновой «беретте»
из этих мест кишечно-полосатых.
Мысль скачет от припева «Вейся, пейса!»
до «На коньках по озеру скользя...»
...Вдруг женщина так часто – поэтесса,
поскольку ей поэтом быть нельзя?
На Миссисипи щёлкают коробья
хлопчатника, а где-то чешут лён...
И тут и там, которые с умом –
предпочитали из простонародья
любовниц брать... Луны полночный чёлн
висит, как телефон, не отвечая,
над городом... Да мало ли о чём
задумаешься вдруг над чашкой чая?
Мой милый друг! Единственный мой друг!
Ты знаешь ли, сколь узок этот круг.
Заброшенный пейзаж
Коряги… морские коровы,
тюлени, дюгони, моржи…
Пусты океанские пляжи,
вокруг ни единой души –
лишь ветер в пробоинах пиний
цветок подбирает к цветку,
да хлопья светящейся пены
бегут по сырому песку.
Разгул поэтической блажи,
все станет иначе на днях…
пока же в бессмысленном раже
танцует волна на камнях;
Луна, как пятно белой сажи, –
но сколько пером ни шурши,
пустуют китайские пляжи
моей азиатской души.
А ветер над кронами пиний
шумит, разгоняя тоску,
обрывки серебряной пены
бегут по пустому песку –
и псы тридцать первого века, доев овощное рагу,
отыщут следы человека
на брошенном им берегу.
* * *
«Расскажите мне о Сан-Франциско…»
Расскажу, как я считаю нужным.
Этот город кажется мне вечным
и скорее северным, чем южным.
В нём дома нежны и анемоны,
церкви в нём застенчивы и строги.
В нём растут во двориках лимоны,
толстокожи, словно носороги.
«Расскажите мне о нём попроще…»
Это можно, если постараться.
Вся в бездомных бронзовая площадь*,
знак если не равенства, то братства.
В нём живут лифтёры и калифы,
королев приветствуя при встрече,
и стоят, как цапли, эвкалипты,
в чёрно-красный врезанные вечер.
«Расскажите мне о Сан-Франциско…»
В нём Есенин с Анненским не в споре.
Я его люблю не потому, что
никогда я не был на Босфоре.
… Расскажите мне
о Сан-Франциско.
-------------------------------------
* United Nations Square
Santa Cruz
Здесь шумят чужие города…
Р. Блох, А. Вертинский
Чёрные деревья, склянь ветвей;
в небе зажигаются огни.
Спой… не говори, что я Орфей.
Обними меня покрепче. Обними.
Здесь шумят чужие города,
с высоты полёта видятся орлу
океанских пляжей борода,
крест, упавший камнем на скалу.
Ветер белкой шастает в листве,
облака; то ватой, то кирзой,
как десант на Мемельской косе,
обагряющие горизонт.
Санта-Крус. Испанская страна.
Целую империю – отдать!
Впрочем, наше дело сторона…
Наше дело небом торговать.
Здесь на чёрном кружеве ветвей –
звёзды, жемчугами Низами...
…
Обними меня. Покрепче обними.
* * *
Колчан мой пуст, не хватает стрел,
хватает зато забот,
как будто всё, что за век не успел,
хочу наверстать за год.
Счастливый грибник, покидая лес,
глядит в короба с добром...
Бамбук, и рифма к нему: родник,
и Грузия за бугром.
...Вкус мёда. Жужжанье веретена.
Крахмальные ребра штор.
На завтрак – румяный стакан вина,
не много, но хорошо.
В Лодейном Поле твой камертон...
Нет бубен – ходи с ферзя.
Молчи! Вступающим в «клуб-коттон»
не след говорить, что зря.
Строфы
(три сцены с прологом)
Недели плывут по волнам четвергов,
абзац. Человек – машинист рычагов,
он думает, стоит налечь на пейзаж,
как будто прочесть «Отче наш» –
и вдруг разольются, как море, огни,
и хмуро завьются над ними дымы;
и белое небо: cахара песка,
куда отступает тоска,
зане человек – машинист рычагов,
но Солнце закатывает глаза
обратно в глазницы: и сиз кипарис,
и рубит пространство лоза.
Свободный художник Илья Эмигрант
рисует сантехнику горных дубов,
корявые фланцы ветвящихся труб
кривят уголки его губ;
три трака в Лас-Вегас бегут под уклон:
он смотрит на них под углом,
как белая лошадь со склона горы,
а в небе летают орлы.
И школьница Барби плетётся домой,
глотая одну за одной
тетради, в которых сплошные колы –
а в небе летают орлы.
Окно в USA прорубив, Елисей
куёт компилятор, клонируя код
эпохи застоя... Бродячий славист
сидит на панели, читая доклад.
Абзац. Человек-машинист, – Рычагов
имел управления без году год,
и-мейл, по-английски: «ис из кипарис»,
и солнце на северо-за-
паде чуть блестит, как машинка для за-
кручивания банок... Закат.
Сняв голову с плеч, воевода Мороз,
начальник борейской страны,
пьёт водку в единой семье воеводств
от Вологды до Костромы;
недели плывут по волнам четвергов,
и автор, как Мариенгоф,
мечтает роман сочинить, без вранья:
«Перу не хватает сырья».
Мой верный товарищ!.. Махая крылом
в степях аравийской земли –
я из лесу вышел, дул сильный норд-ост...
Такие ветра замели.
© Мартин Мелодьев, 1989–1998.
© 45-я параллель, 2021.