Майк
Гелприн

Заброшенный город

Пали сумерки. Дождь притомился, ослаб.

Стены зданий размылись, намокли,

исказились, как будто неверен масштаб,

словно треснули линзы в бинокле.

Стылым мраком грозятся провалы дверей,

амбразурами щерятся окна,

пятна ржавые жутких дворов-пустырей,

как на ткани прогнившей – волокна.

Змеи-улицы сморщились. Вздыблен, горбат

тротуар – словно скальпелем вспорот.

И опасливо движется группа солдат

через мёртвый, заброшенный город.

На пропоротых шинах осел грузовик,

в землю ткнулся разбитым капотом,

будто скалится дряхлый беззубый старик

с нехорошим лицом криворотым.

Вот и площади чёрный неровный квадрат,

зданье ратуши древней, старинной,

раньше здесь заседал городской магистрат,

а сейчас – запустенье, руины.

Город брошен, покинут, разграблен и пуст,

молчалив, как обительский инок,

только стёкол разбитых пронзительный хруст,

где ступает сержантский ботинок.

Чем прошлись здесь: болезнью, гражданской войной?

Задохнувшись в зловониях смрадных,

пали жители, скошены язвой чумной

или в стычках легли баррикадных?..

Неизвестно. Остался лишь привкус угроз,

запах тлена и брошенный город.

Продерёт только под гимнастёркой мороз

да дождинкою капнет за ворот.

Ночь свалилась на город, и город ослеп.

Озираясь, на промысел выбрался вор,

тощий зомби покинул кладбищенский склеп

да полезло отребье из логов и нор.

Ночь для тех, кто избрал непрямой рваный путь,

для развратных ханжей и блудливых святош,

для любителей в спину навскидку шмальнуть

и умельцев всадить под ребро финский нож.

Ночью силу теряют мораль и закон,

и, крадучись вдоль стен городских развалюх,

пробирается рвань из шалмана в притон,

чтоб на новых сменить опостылевших шлюх…

Всё! Забудьте навязчивый этот мотив:

вора нет – он кемарит всю ночь напролёт,

зомби не существуют, они – просто миф,

а отребье по зонам и тюрьмам гниёт.

Ночь для дерзких безумных любовных затей,

ночь для тех, кто теряющим разум подстать,

для любителей делать не смерть, а детей,

для умелиц партнёру себя отдавать.

Ночью в городе нет ни грехов, ни оков,

а над крышами тянется тонкая нить,

по ней ходит любовь – из алькова в альков,

чтобы новых влюблённых собой одарить.

* * *

Из стран северных, суровых,

                  воинственных

в страны южные, лихие,

                  разбойничьи

по нехоженым дорогам

                  таинственным

караван тянулся длинный,

                  невольничий.

Тёмной ночью на привале

                  в ольшаниках,

что растут дороги вдоль

                  по обочинам,

заломал медведь-шатун двух

                  охранников

и ушёл намётом в лес

                  заболоченный.

День спустя, уже среди леса

                  хвойного,

где ветрами сосны с елями

                  выгнуло,

сиганула рысь на спину

                  конвойного

и, сломав ему хребет, в чащу

                  прыгнула.

А на следующий день,

                  после ужина,

в буреломе, ураганом

                  поваленном,

басурманов полегла

                  сразу дюжина,

ядовитою гадюкой

                  ужалена.

* * *

Как-то вечером в деревню

                  Подгаицы,

в дом свой брошенный, от времени

                  треснувший,

возвратился вдруг Ермолка

                  Татаринцев,

пять годов назад без вести

                  исчезнувший.

Год пожил – хозяйство крепкое,

                  справное,

только ну его, болезного,

                  к лешему,

и ни в церковь не зайдёт

                  в православную,

и иконы с образами

                  не вешает.

Ну его к лешему

Из стран северных, суровых,

                  воинственных

в страны южные, лихие,

                  разбойничьи

по нехоженым дорогам

                  таинственным

караван тянулся длинный,

                  невольничий.

Гнали девушек в гаремы

                  османские

на потеху сарацинам

                  отчаянным,

гнали юношей в края

                  басурманские,

где братаются с Иудами

                  Каины.

Там, где лес чужой пошёл,

                  заколдованный,

там, где сосны заплели ветви

                  с вязами,

на побег решился парень

                  рискованный,

хоть и руки за спиной были

                  связаны.

Ночью стылою, смурною,

                  осеннею

он рванулся напролом

                  в чернолесицу

и понёсся на восток

                  в направлении,

что на три лаптя левей 

                  полумесяца.

Долго ль коротко ль бежал, только

                  ночь ещё

лишь менялась на восход

                  бледно-розовый,

он в нехоженом глубинном

                  урочище

пал без сил, лицом в траву,

                  под берёзою.

А очнулся, сел рывком,

                  на колени стал,

видит – озеро, к нему – склон

                  ступенчатый,

вдоль по склону кровянит алым

                  краснотал,

а на берегу изба – сруб

                  бревенчатый.

А от сруба по кривой по

                 тропиночке,

что по склону вверх бежит,

                  редко хожена,

старец седенький, в лице –

                  ни кровиночки.

Встал беглец, поклон отбил,

                  как положено.

– Сын солдатский Ермолай,

                  да не местный я,

был в плену, мытарил горюшко

                  с мукою,

помоги мне – отслужу,

                  слово честное,

отбатрачу, крест святой

                  в том порукою.

– Ты про крест святой забудь,

                  здесь иной закон,

и живут здесь, слову божью 

                  не следуя,

то, что явишься ко мне,

                  знал я испокон,

а поладим или нет –

                  то не ведаю.

Люди леса здесь исконные

                  жители,

силой мы наделены, властью

                  тешимы,

называем мы друг дружку

                  «властители»,

а людишки величают нас –

                  лешими.

Этим лесом безраздельно

                  владеем мы,

буйным вереском и пнями

                  корявыми,

росомахами, волками

                  да змеями,

да цветами и целебными

                  травами.

Раз в столетие заносит к нам

                  странников,

тех, кому удача выпала

                  редкая,

выбор им даём такой:

                  стать избранником

или в землю ткнуться сломанной

                  веткою.

Выбирай – пять лет людишек

                  в могилы класть,

лесным татем с кистенём

                  и грабителем,

а как минет срок, дадим тебе

                  силу, власть,

и одним из нас предстанешь –

                  властителем.

Cможешь облик свой менять

                  по желанию,

стать змеёй, медведем, рысью,

                  лисицею,

волком стадо перерезать

                 баранее,

зимородком в небо взмыть

                  иль синицею.

Есть, однако, и другое

                  решение,

отпущу – обычаев

                  не нарушу я,

только знай: тому нет в жизни

                  прощения,

кто однажды проявил

                  малодушие.

Жить не будешь, Ермолай,

                  только маяться,

где пройдёшь, притянешь беды

                  с несчастьями,

упустившему свой шанс поздно

                  каяться.

Всё – решай, солдатский сын, сроку –

                  час тебе.

Обратное кино

Вот рукава по локоть закатав,

Взбирается палач на гильотину.

Вот гонит, травит волка волкодав,

И рысь с ветвей бросается на спину.

Вот петлю в поднебесье заложив,

К земле летит – несётся камнем сокол,

Вот отморозки достают ножи,

Заточки, бритвы и обрезки стёкол.

Вот плотно обхватив рукой цевьё,

Берёт стрелок бегущего на мушку,

Вот в зонe собирается ворьё

Чтоб резаться враздрай, на всю катушку.

Стоп-кадр, плёнка крутится назад.

Палач не стал казнить, пошёл в бордели,

Не прыгнул волкодав на перехват,

А рысь с ветвей махнула мимо цели.

Не долетев три метра до земли,

Обратно в небо сокол взмыл в бессилье,

Вот кодлу отморозков замели,

Отпи…дили и в камеры забили.

Чуть дрогнула у снайпера рука,

И пуля вбок ушла на метр с гаком,

Раздумали вдруг резаться зэка

И разошлись по нарам да баракам.

Всё, фильм отснят. Усталый режиссёр

Пожал всем руки и послал за водкой.

А в зоне всё ж лежит убитый вор,

Да волк кровит разорванною глоткой.

Портовый квартал

Воровской, полунищий и дерзкий квартал,

тот, где жители – третьего сорта.

Его город отринул, сдавил и прижал

к затхлой гавани смрадного порта.

Здесь чужому отпетый, отъявленный сброд

жизнь заценит, как хлеба краюшку,

и протащат беднягу ногами вперёд,

дуба давшего ни за понюшку.

Здесь законы не чтут. Кто сильней, тот и прав,

здесь оружие в каждой лавчонке,

здесь скрываются от полицейских облав

всех мастей блатари и подонки.

Вот убогий, кривой припортовый кабак.

За столом, у окна на мансарде

вор, бродяга и списанный с судна моряк,

заложивший тельняшку в ломбарде.

А в кабацких дверях – продувной сутенёр,

жох и ухарь в любой заварушке.

– Подходите! Всего лишь полсотни, сеньор,

за любовь испитой потаскушки.

Вот косяк, не скрываясь, забил наркоман,

вот прошаркала старая сводня,

вот собрался блатных отморозков кодлан

и втянулся в проём подворотни.

И плетётся, нескладную жизнь матеря,

пьяный бомж с помутившимся взором.

Не узнали? Да полноте, это ведь я.

Здесь живу. За углом. Под забором.

Северный Ледовитый

Летом на сопках сибирских дурман

Клеверный,

Духовитый.

Бьёт им в подножья волной океан,

Северный

Ледовитый.

Каплями влаги рыбацкая сеть

Брызгает

В эскимосов,

А злой полярный белый медведь

Рыскает

Средь торосов.

Лезут торосы из паковых льдов –

Латанным

Частоколом.

Путь здесь пробит для торговых судов

Атомным

Ледоколом.

Лежбища котиков, нерпы стада,

Праздные

Куропатки.

И экспедиций стоянки во льдах,

Красные

Их палатки.

Филателист

Очкаст, морщинист, неказист,

Пальто потёрто, пыльны боты,

Бредёт домой филателист

С постылой будничной работы.

В квартире грязь, да пыль столбом,

Стекла побитого осколки,

Но вот снимает он альбом

Со старомодной книжной полки.

И исчезает вдруг бардак

Хрущёвки старой, холостяцкой...

Вот он примеривает фрак,

Как хлыщ на негашёнке датской.

Фрак скинут. Сменян на кафтан,

За ним кольчуга, пончо, китель.

Суматра, Чад, Афганистан,

Он ниндзя, флибустьер, воитель.

Букет бразильских орхидей,

Нагая юная испанка,

Д'Орсэ, Уффицы, Колизей,

Гавана, Лондон, Касабланка...

Альбом захлопнут. Неказист,

Убог, осёдлан нос очками,

Седой старик филателист

Сидит, закрыв лицо руками.