Глаза в глаза
Н.
А детей у нас было четверо,
и ни душеньки на двоих...
Где придумано, кем начертано, –
каждый сам себе натворил.
Заколочены двери, ставенки, –
и потеряны все ключи,
на зеро нас с тобой поставили,
счёт обратный теперь звучит.
И по миру пошли утешиться
с двух сторон по земле одной...
Каждой твари по паре, где же ты,
старый сводник – ослепший Ной?
Так и встретились мы на полюсе,
удивлённо – глаза в глаза,
доверяясь друг другу полностью,
то счастливые, то в слезах.
Постояли, о многом вспомнили,
и обратно, не чуя ног, –
потому что друг друга поняли, –
кто на запад, кто на восток.
Но стихов натворили, черти мы,
не деля на «мои», «твои» ...
А детей будет так же – четверо,
и ни душеньки на двоих.
За всё
За всё, что недоговорил,
недоуслышал, недотрогал;
за то, что я боготворил
земную, вдруг поверив в бога;
за все метания твои,
за холод, жар и безразличье,
за то, что не было двоих,
но были двое – каждый личность;
за то, что ты на берег мой
сошла владеть – конкистадором,
за то, что не к себе домой –
а в сердца пропустил просторы;
за то, что выдумалась мне,
со дня того – как пыткой, вечно –
не прикасаясь, чтоб больней,
с тебя снимаю скайп под вечер.
Как в кино
Прощай! – пощёчиной звучит,
от взгляда – в сердце пепелище,
какой поможет меч и щит,
когда ты лишний.
Стоишь немой, окаменев,
слова и жесты бесполезны,
исчезли чувства, даже гнев –
у края бездны.
Ещё надежда у виска
стучит всё чаще – ну же, ну же?
Молчит и смотрит свысока –
уже не нужен.
Нам больше нечего решать,
и кадр медленный, гнетущий:
уходит прочь, ускорив шаг,
не оглянувшись...
Романчики
Есть романы, а есть романчики –
их записывают в блокнот,
возят в сумках и чемоданчиках,
крутят в памяти, как в кино.
Легковесные, быстроногие,
до безумия – без ума,
понимают их суть немногие,
я и сам их не понимал.
У романчика есть влюбиночка,
не любовь – на неё намёк,
поиграет в лото с любым она –
день, неделю... и наутек.
Не удержите, не догоните,
не запрёте её в клети,
словно голубь на подоконнике:
чуть отдышится – улетит.
С тех пор
С тех пор, как не было восхода,
с тех пор, как пасмурные дни,
и между нами непогода –
я без движения. Один.
Оцепененье не проходит
и губы сжаты немотой,
рука сама опять выводит:
и ты не с тем, и я не с той.
Казалось, рядом – вместе дышим,
возьми на руки, на ладонь,
но голос внутренний и свыше
твердил уверенно – «не тронь!»
Ты и сама всё понимаешь,
и тем, далёкая, близка,
пугаешь тем же, чем и манишь:
ты строишь замки из песка.
Идут недели, словно годы,
твоим метаньям нет конца,
с тех пор, как не было восхода,
не вспомнить твоего лица.
То мудрая, то озорная –
то ввысь, то в пропасть...
Снова ввысь?
Но «от любви до не....» – ты знаешь...
Остановись!
На все четыре стороны
На все четыре стороны, на все –
попутного течения и ветра,
останусь на нейтральной полосе
за тысячи подальше километров;
свидетель, соучастник, понятой,
оставшиеся годы отмеряя,
примеривая жизнь не ту, не с той –
в своём краю, в чужом краю, у края.
Пытаясь за двоих найти ответ,
остолбенев на странном перекрёстке,
не в силах выбрать между «да» и «нет»,
я слепнущий, седеющий подросток
на полюсе – нейтральной полосе –
смотреть за горизонт не перестану
на все четыре стороны, на все –
пока ты не вернёшься из скитаний.
Не встречена
Не встречена – не прощена,
в холодный город окунулась.
Как непривычна тишина
знакомых площадей и улиц.
Бродить одной до темноты
по мегаполису чужому,
с почти прохожим быть на «ты»,
в его врываясь тихий омут.
Не открываясь никому,
в плену у логики железной,
что объяснишь теперь ему –
слова пусты и бесполезны.
Пытаясь чувства освежить,
забыть вопрос наивный «ты ли?»
и помнить, может быть, всю жизнь:
не встретили…
но проводили.
Стареть у моря
Н.
Там и старею, от ветра укутавшись пледом,
греюсь вином, вспоминаю твои очертанья,
боль притупилась, а с нею и речи поэта,
старые письма листаю, уже не читая.
Море смирилось – ни шторма, ни мачт бригантины,
редкие вести доходят, едва беспокоя,
редкие мысли нарушат благую картину,
но, повторяясь, становятся редкой строкою.
Слух напряжён и, слова разрывая на части,
в местных наречиях ищет знакомые звуки,
что-то находит – истоки едины, но чаще
трогают жалобы чаек и стоны белуги.
Так и старею, ладони свожу на затылке,
сиднем в Нью-Йорке, а лучше бы где-то в Сиднее
греться тобой, словно юноша влюбчивый, пылкий,
не замечая, как пена, вскипая, седеет.
© Михаил Этельзон, 2012 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.