Михаил
Гаспаров

Почувствовать Бога сердцем

Из книги судеб. Михаил Леонович Гаспаров (13 апреля 1935, Москва – 7 ноября 2005, Москва) – российский литературовед и филолог-классик, историк античной литературы и русской поэзии, переводчик (с древних и новых языков), стиховед, теоретик литературы. Академик РАН. Автор фундаментальных работ о русском и европейском стихе. Переводчик античной, средневековой и новой поэзии и прозы. Эссеист.

Михаил Гаспаров родился в 1935 году в Москве. Его мать, Елена Александровна Нюренберг, служила редактором в журнале «Безбожник». Своего отца, также служившего в журнале «Безбожник», а впоследствии редактора издательства АН СССР, он узнал, уже будучи взрослым человеком. Отчим, горный инженер Лео Гаспаров, был родом из Нагорного Карабаха; Елена Нюренберг и Лео Гаспаров развелись, когда М. Л. Гаспаров был ещё ребёнком.

В 1957-м окончил классическое отделение филологического факультета МГУ. Доктор филологических наук (1979), член-корреспондент (1990), академик (1992) Российской академии наук. В 1957–1990 годах – сотрудник сектора античной литературы ИМЛИ, в 1971–1981 годах – руководитель сектора, участвовал в работе Московско-Тартуской семиотической школы и математико-филологического кружка академика А. Н. Колмогорова. В последние годы – главный научный сотрудник Института русского языка РАН и Института высших гуманитарных исследований РГГУ, председатель Мандельштамовского общества. Лауреат Государственной премии России (1995), Малой премии Букера (1997; за сборник «Избранные статьи»), премии имени Андрея Белого (1999; за книгу «Записи и выписки»). Главный редактор «Мандельштамовской энциклопедии» и член редколлегии «Литературных памятников», «Вестника древней истории», «Библиотеки античной литературы», реферативного журнала «Литературоведение», журналов «Arbor Mundi» («Мировое древо», Москва, РГГУ), «Elementa» (США), «Rossica Romana» (Италия) и мн.др.

В последние годы Гаспаров создал, помимо традиционных, ряд «экспериментальных переводов» («Неистового Роланда» Л. Ариосто, французской и немецкой поэзии XVIII-XX вв.), вызвавших неоднозначные оценки.

Первоисточник: Википедия

Поминальное слово

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Дорогие братья и сестры, я не стал читать сейчас разрешительную молитву, потому что прочитал её, еще стоя у кровати Михаила Леоновича, только что ушедшего, когда душа его была только что взята Богом.

Очень трудно говорить о Михаиле Леоновиче. Очень трудно говорить о том, как дорог он нам всем. Наверное, неслучайно сегодняшнее Евангелие на Литургии содержит слова: «Придите ко Мне, – говорит Христос, – все труждающиеся и обремененные, и Я упокою Вас. Возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня: ибо Я кроток есть и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим. Иго бо Моё благо и бремя Моё легко есть».

В последние годы своей жизни Михаил Леонович уже полностью понял, что такое это иго, которое благо, и бремя, которое легко.

Он всегда подчёркивал, что они с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым разделили сферы: всё, что касается церковного, делает Сергей Сергеевич, а всё, что касается светской литературы, делает он.

В последний год своей жизни – а может быть, и раньше, я не знаю – он вдруг начал чувствовать Бога всем сердцем. Может быть, Сергей Сергеевич, уходя, завещал ему свою веру.

Я помню, как Михаил Леонович стоял в дверях Успенского храма на Вражке во время отпевания Сергея Сергеевича, тоже заочного, и какое у него было лицо. Когда я вышел из храма, он ещё стоял, а потом тихо исчез, чтобы никому не навязывать своего присутствия.

И вот, так же, как полностью отдавался Михаил Леонович работе, так же, как полностью отдавался он тексту, который переводил, так он отдал себя Богу. Он каждый день молился. Он причащался Святых Таин. Над ним было совершено Таинство Соборования, которое он принял как великую радость, как великий дар от Бога. И поэтому неслучайно мы сегодня собрались в церкви, чтобы молиться о нём. Это не какая-то дань тому, что теперь всех отпевают. Нет! Это что-то абсолютно личное, абсолютно его, это тайна его личных отношений с Богом.

Вчера очень многие люди говорили о том, какое значение имеет то, что сделал Михаил Леонович. Действительно, надо сказать, что было искусство перевода «до Гаспарова» и теперь есть искусство перевода «после Гаспарова». Никто не умел до Михаила Леоновича так точно передавать самые сложные латинские, греческие, а потом и итальянские, и другие стихи по-русски, так, чтобы в них был при переводе минимум потерь или вовсе даже не было потерь.

Мне был дарован такой замечательный опыт. В студенческие годы я перевел довольно много, не совсем полностью «Ars amandi» Овидия. Потом вышел Овидий в переводе Петровского и «Ars amandi» в переводе Михаила Леоновича. Сравнение двух текстов – моего, студенческого, и его – меня потрясло до глубины души, потому что я увидел, как можно, как нужно и – в то же самое время – как невозможно работать с текстом: как можно сделать русский текст до такой степени близким к оригиналу. Я помню, как он читал ещё не напечатанных вагантов, и – то же самое: следя за ним по книжке, мы все – студенты Московского Университета – поражались, как это сделано. Нет – не профессионально, здесь слово «профессионально» не подходит. Это было сделано так, как никто другой не умеет и, наверное, еще долго не будет уметь переводить.

Мне не хочется говорить долго. Мне бесконечно больно и бесконечно радостно оттого, что мы можем молиться за этого чудесного, за этого прекрасного, за этого добрейшего и деликатнейшего человека. Человека, который никогда никому не навязывал себя. Человека, который всегда умел уходить в тень. Человека, который так много сделал и так пламенно уверовал и встретил Бога в своей жизни.

Будем молиться, братья и сёстры, о дорогом, бесконечно дорогом нам Михаиле Леоновиче. И будем помнить, что эти наши молитвы о наших родных и близких, о наших усопших – они нас, так же как и в Таинстве Евхаристии, когда мы поминаем их во время Евхаристического Канона, соединяют нас в одно единое целое. Потому что во Христе мы едины. Мы, живущие и усопшие, – одно во Христе, и об этом никогда не надо забывать.

Бог вас благословит.

Отец Георгий Чистяков,

крестивший Михаила Гаспарова незадолго до смерти

Нить Ариадны

Голос Гаспарова был слышен всегда – настоянный на древних культурных основах, укреплённый мощью ветхих пластов минувших эпох, голос этот, лишённый какой бы то ни было аффектации, сухой и точный, доносил умеющим слышать ту информацию, без которой поблёкла бы сама жизнь. Филолог-классик, виртуоз-стиховед, Гаспаров был также автором двух замечательных книг для неспециалистов – «Занимательная Греция» и «Записки и выписки». Последняя книга в пандан «Занимательной Греции» представляет собой яркий, пёстреющий искрами смысловых оттенков калейдоскоп: вверенные алфавиту, располагаются в ней статьи из пожелтевших, старых журналов, занятные и забавные высказыванья, анекдоты – в античном значении слова: неизданные материалы, – крепкоструктурные афоризмы, как бы переложенные, переслоенные различными интервью, воспоминаньями о коллегах – уже ушедших и ещё живых. Любитель парадоксов, Гаспаров был своеобразным археологом филологии, глубинным постигателем возможностей её, при этом сомневающимся во всём, окрашивающим в мудрый скепсис разнообразные нюансы постигаемого. Сами сомнения эти шли от многознания, от культурного разнообразия, от пластов глубинной мысли.

Вот, например, один из блистательных его культурных парадоксов: «Массовая культура – это всё-таки лучше, чем массовое бескультурье… Не стоит забывать, что та старина, которой мы сегодня кланяемся, сама по себе сложилась достаточно случайно и в своё время была новаторством или эклектикой, раздражавшей, вероятно, многих. <… > Парфенон, вероятно, казался (афинским) старикам отвратительным модерном. Греческая эпиграмма, которой мы любуемся, для самих греков была литературным ширпотребом, а греческие кувшины и блюдца, которые мы храним под небьющимися стеклами, – ширпотребом керамическим. Жанр романа, без которого мы не можем вообразить литературу, родился в античности как простонародное чтиво, и ни один уважающий себя античный критик даже не упоминает о нём. Массовая культура нимало не заслуживает пренебрежительного отношения».

Отсюда вывод: подлинное знание прошлого не только не мешает жить, но объясняет многие культурные феномены, представляя их в неожиданном ракурсе, даёт новое освещение реальности.

Подобно археологическому труду, «Записки и выписки» представляют собой некий своеобразный каталог предметов былого: былого, которого не вернуть и с которым нельзя не считаться.

Наблюдатель веков, внимательно их анализирующий, он понял, кажется, столь много, что получил право говорить от имён ушедших культур: право, которым воспользовался в высшей степени мудро, оставив именно то, что он нам оставил…

В 1993 году я послал ему свои стихи – нервную, взвихрённую машинопись – не рассчитывая на ответ, однако, ответ пришёл:

4. 10. 93

Дорогой коллега,

Я ведь не критик, не оценщик: я учёный, и всю жизнь приучал себя не делить стихи на плохие и хорошие. Лично, по-читательски, мне они понравились – тем, что фразы длинные, а стихи короткие. И я был бы рад, если бы Вы продолжали эту умную манеру и дальше. Но это только мой вкус, в котором, я сам не знаю, есть ли «что-нибудь путное».

С лучшими чувствами,

Ваш М. Гаспаров

Есть ли «что-нибудь путное» в моих прошлых и нынешних исканиях, судить, конечно, не мне. Но я берегу открытку, написанную рукой классика, как нить Ариадны, ведущую в сокровищницу мировой культуры.

Александр Балтин

Сентябрь-декабрь-2011

Москва

Творчество