Надя Делаланд

Надя Делаланд

Четвёртое измерение № 10 (610) от 1 апреля 2023 года

Беги и обнимай, целуй и прыгай

* * *

 

О, выправи мне слово, логопед,

пока седлает осень лисопед

и, как лиса, летит к опушке леса,

роняя листья – хрустки и сухи,

мне кажется, что я пишу стихи

(о, как ни назови их – будет лестно!).

Я всё ещё крапива красотой

осенней, засыпающей, вон той –

небесной, упоительно закатной.

Как будто бы я тоже ухожу…

Нет, еду, еду, рук я не держу,

смотри, он сам везёт меня обратно!

Впадая в прелесть лёгкого письма,

любуюсь тем, как красная тесьма

кленовой строчки прилегла уютно,

как всё совпало точно и само

всей радостью везёт меня домой,

мы едем-едем, ангелы поют нам.

 

* * *

 

Дождь, любивший меня по дороге к метро

(говорила ему: если любишь – женись!),

расплескал под ногами прозрачную кровь,

серебрящуюся детородную слизь.

Был и голубь под аркой, и ангел в окне

с немигающим нимбом сырых фонарей,

вот и я понесла, вот и зреют во мне

подорожник, чабрец, зверобой и кипрей.

Водяные от мужа скрываю глаза,

засыпаю под утро и вижу во сне:

стебельки и листочки ползут прорезать

трафареты для жизни сквозь смерть.

 

* * *

 

Май ловил меня, но не поймал,

я ловила май, но не поймала.

Сквозь меня прошла его зима,

осень лета быстро миновала,

в голени оставив спящий лист,

две снежинки спрятав под ключицей,

чтобы я не различала лиц,

чтоб меня не различали лица.

Но когда наступит новый май –

бабочковый, в воздухе раскрытом

настежь – я шагну в него сама,

медленно распахивая крылья.

 

* * *

 

я стану музыка я буду на слова

сегодня облако смотрело утконосом

в песок плескалась то рука то голова

уткнувшись ласково совсем простоволосо

мне будет радужно в распахнутой груди

поля цветочные смеющиеся пчёлы

тут главное жука не повредить

ползущего по животу зачётно

такой ритмический рисунок у всего

всё так рифмуется что у верлибра траур

всей музыкой рукой и головой

врастаю в травы

 

* * *

 

когда у тебя умирает кто-то родной

дедушка или кошка

то надолго примерно на год

они вселяются в разные вещи

в лампу синего света

в стон воды из-под крана

и оттуда тебе говорят оттуда

достают из тебя по частям всю память

а потом уходят уже навечно

 

* * *

 

поезд поезд скоро ли я тронусь

что там ест похрустывая Хронос

где-то на границе с темнотой

плачут дети жалобно и громко

что же я как мне спасти ребёнка

каждого кого окрикнуть стой

ой-ёй-ёй охотники и зайцы

раз два три увы не хватит пальцев

сосчитать грядущих мертвецов

у тебя щека в молочной каше

не умри женился бы на Маше

Вере с Петей сделался отцом

не стреляй у мальчика Миколы

скрипка он идёт домой из школы

повторяя мысленно стихи

Пушкина все взрослые остались

теми же и даже тётя Стася

добрая и нет вообще плохих

положи на тумбу пистолетик

посиди немного в туалете

никого не следует убить

луковое горе наказанье

я же десять раз уже сказала

выбрось пульки постарайся быть

 

* * *

 

Прощение приходит из любви

и радости, из обернись и смейся,

из света за окном, привычки вить

гнездо и шляпу, облако и месяц.

Прищурившись, поглядывая в дым

весеннего распева клювокрылых,

как, боже мой, весь мир сейчас любим,

беги и обнимай, целуй и прыгай.

Звени, звени, распахивай, трамвай,

врывайся цветом, запахами, солнцем,

она тебя простила, так и знай,

смотри, смеётся.

 

Рождество

 

Ресницы, влажный лоб, рука,

сжимающая воздух,

слепая радость молока, 

его серьёзность.

Ну вот и всё, мы не одни,

смотри, Иосиф,

на разлетающийся нимб

вокруг волос их,

молчи и веселись, плотва,

мычи, корова,

густую радость Рождества,

телесность Слова.

 

* * *

 

Бог не старик, он – лялечка, малыш,

он так старался, сочиняя пчёлок.

Смотри, как хвойный ёжик непричёсан,

как черноглаза крошечная мышь…

 

Но взрослые скучны, нетерпеливы,

рассеяны и злы, им невдомёк,

какое счастье этот мотылёк,

кружащийся над зреющею сливой.

 

И почему он должен слушать их,

когда его за облако не хвалят?

…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?

всех вас троих…

 

* * *

 

Пока Ты воскресаешь, я пеку

куличики. Пока под плащаницей

свет фотовспышки печатлеет лик,

зрачки сужаются, теплеют сухожилья,

приметы жизни проступают сквозь

заботливую бледность, я всыпаю

по горсточке пшеничную муку,

размешиваю с нежностью пшеничной.

Тем временем ожившее болит,

и голова, как будто бы кружился

на карусели, замечая вскользь

цветное и тенистое, вскипает,

а я взбиваю высоко белки

и погружаю в праздничное тесто,

Ты растираешь пальцами виски,

приподнимаешься и сходишь с места.

И плащаница, за ногу схватив,

проделывает ровно полпути

по полу осветившейся пещеры.

Свершившееся входит в область веры.

И только что, как отодвинул смерть,

сдвигаешь камень и выходишь в свет.

 

* * *

 

Моя фотографическая память

меня подводит: аппарат то дрогнет,

то наведётся не на то: ромашку,

пчелу, каштан, нервические руки

не собеседника, а дедушки с собакой,

и в результате я лица не помню,

и в результате я не помню лиц.

Зато я помню голос и молчанье,

и как взлетала веточка тревоги,

и что подумал плачущий младенец,

когда ему разулыбался пёс.

 

* * *

 

За это время я успела

родить детей,

привыкнуть к своему лицу,

понять, что душераздирающая жалость –

единственная верная любовь,

узреть, что я беспомощна,

что Бог нас не оставит,

но и не поможет

взойти на этот холм, откуда свет

всё сделает понятным и прощённым.

Не много,

но надежда остаётся,

и радость происходит,

и дышать,

и всякое дыханье…