* * *
Вот погляди – где заворачивается листок
дремлет гусеница (пульсирующий висок,
тонкие веки и приоткрытый рот),
спит, живёт.
Да, она маленькая, ма-лень-ка-я,
но она дышит, дышит, совсем, как я,
если её напугать, то вздрогнет, закроет рот
и умрёт.
Это декабрь, гусеница. Жизнь – гололёд в песке,
лучше не выходить, лучше спать в листке,
в свитке осеннего ветра, в углу двора,
всё, как вчера.
Мать любит дочь, форель разбивает лёд,
жизнь потихоньку движется и жуёт,
дворник в наушниках смел из угла листок
в водосток.
* * *
гравюры дюрера светясь
впускают в глубину
нет объясни какая связь
что я в себе тону
что проступающим из тьмы
ключицам и бедру
так драгоценно быть на мы
пока я не умру
пока не разобщатся все
молекулы пока
мне ещё девять восемь семь
шесть пять одна рука
мне столько а теперь скажи
словами а теперь
попробуй заново ожить
в сияющую зверь
как хорошо что я мертва
что я трава и мох
что ходят по воде слова
и водомерка-бог
* * *
Господи я твоё животное
овча
не холодна и не горяча
не остави меня
не отврати
потерпи
потерпи мою глупость и леность
моё «купи»
на полу супермаркета
моё несмешное «дай»
побудь со мной рядом
всегда всегда
не отходи от меня
пожалуйста жди
держи меня за руку
держи держи
или за шкирку
за шарфик за воротник
полезу в розетку
шлёпни но не коротни
и когда я тебя увижу выйдя на яркий свет
кинусь к тебе навстречу жмурясь и хохоча
ткнусь в тебя лбом как мой кот мол привет привет
привет ты мне скажешь привет овча
* * *
Ребёнок с возрастом перестаёт нудить,
требовать, чтобы ему уступили место в маршрутке,
понимает, что мамы нету, что он один,
что она умерла, что какие шутки.
Вот он едет растерянный и седой,
в старом тёртом пальто, с незастёгнутой сумкой,
совершенно такой же уже, как до
обретения им рассудка.
* * *
Яблоки на ветке – подойдёшь,
вспыхнут молчаливым и осенним,
надо воздух каплями просеять.
Обнимаю. Скоро буду. Дождь.
Пахнет пылью, синим, и гроза
смотрит, запрокинувшись, и водит
по воде рукою и травою
вздрагивает, закатив глаза.
Не дыши. Губами пробуй лоб.
Я вот-вот. Темнеет над обрывом.
Ахнет оземь, грянет, это ливень,
ливень, ливень, никакой не дождь,
повезло. И памятник в слезах.
Вот и всё, теперь терпи убытки –
яблоки лежат в воде убиты
ливнем. Ливень, ливень, я гроза.
В воздухе разряды и снаряды,
на земле в траве в воде лежат...
...Каждое в руках бы подержать,
полежать бы с каждым рядом.
* * *
вчерашний воздух волшебством охвачен
мерцает спящий снег под фонарём
замедленно наощупью незрячей
дотрагиваясь чуть левей берет
и тут я вспоминаю и бесценно
и радостно смотри как хорошо
на выходе из делового центра
рождественский воденников прошёл
я в комнате я из окна я помню
и свет рассеян и зернист экран
а обернёшься в этот свет из комнаты
а там сияет вечное вчера
упал из рук и катится всё дальше
стеклянный шар в котором снег идёт
на лестничном потустороннем марше
подпрыгивает новый новый год
* * *
Ляжешь, бывало, днём, до того устанешь,
под двумя одеялами и под тремя котами,
на большом сквозняке закрывая правое ухо,
так и спишь – то девочка, то старуха.
За окном дожди умножают собою жалость
вон того листа и медленно окружают
бомжеватый дом, в котором ты засыпаешь
под тремя одеялами и четырьмя котами.
И когда последний лист упадёт на землю,
разойдутся все прохожие ротозеи,
под пятью одеялами и десятью котами
ты заснёшь так сильно, что спать уже перестанешь.
* * *
Митя? Алёша? Серёжа? Валера?
я целовала его за верандой
папа его был пожарным а мама
ровно его забирала в шесть тридцать
он подарил мне жука уже мёртвый
жук был спокоен в кармане с утёнком
жук был в кармане с каштаном и жёлтой
проволокой чтобы сделать колечко
если б меня не забрали внезапно
не увезли бы на чёрное море
а в сентябре не отдали бы в школу
мы и сейчас может быть были вместе
Митя Алёша Серёжа Валера
* * *
Тело моё, состоящее из стрекоз,
вспыхивает и гаснет тебе навстречу,
трепет и свет всё праздничнее и крепче,
медленнее поднимаются в полный рост.
Не прикасайся – всё это улетит
в сонную синеву и оставит тяжесть
бедного остова, грусть, ощущенье кражи,
старость и смерть, и всякий такой утиль.
Эту музейную редкость – прикосновенье
и фотовспышка испортят и повредят.
Можно использовать только печальный взгляд
долгий и откровенный.
* * *
Открываете дверь, а она там стоит босая,
говорит, запинаясь в дожде, стекающем на сандалии:
«я играла вам на свирели, а вы не плясали,
я вам пела печальные песни, а вы не рыдали».
У неё в глазах зацветает и плодоносит
то ли вишня, то ли яблоня, то ли слива,
на глазах весна превращается в лето, в осень,
и белеют волосы холодно и красиво.
«Я играла вам на свирели», – стуча зубами,
повторяет, пока вы поите её чаем,
укрываете пледом, пытаетесь улыбаться, –
«я вам пела, а вы молчали, не отвечали».
Засыпает, и в тусклом свете горелой лампы
вы потом припомните, как у неё горели
щёки, волосы вились, пах невесомо ландыш,
и всё время кто-то играл на свирели.
* * *
там капает вода вывязывая шнур
дрожащего стекла стекающего света
и женщина во тьме нагая от кутюр
разводит в очаге дыхание и лето
в её ресницах след цветущих фонарей
она легко поёт и ничего не плачет
я чувствую рассвет и прямо у дверей
рожаю первый луч он девочка и мальчик
ты чувствуешь рассвет как будто в глубине
молочное свече – нье и ещё на коже
и пахнет молоком и снегом и ко мне
подходит жизнь и мы похожи мы похожи
* * *
спокойной ночи любимый
говорю я шёпотом
в темноту
где никого нет
и засыпаю
счастливая
* * *
Она говорит ему: трам-там-там,
а он отвечает ей: тра-та-та,
Чехов переворачивается и спит,
ему снится Ялта, янтарь и я.
Я не бывала в Ялте и не
спрыгивала с двух последний кривых
тёплых ступеней, и не вела
пальцем ноги по песку черту,
через которую перейдя,
ты отрицаешься от всего,
только и будет, что трам-там-там,
и никогда уже тра-та-та.
© Надя Делаланд, 2014-2022
© 45-я параллель, 2022.