Наталья
Горбаневская

* * *

...не врагом Тебе, не рабом –

светлячком из травы,

ночником в изголовье.

Не об пол, не об стенку лбом –

только там, где дрова даровы,

соловеть под пенье соловье.

Соловой, вороною, каурой

пронестись по остывшей золе.

А за «мир, лежащий во зле»

я отвечу собственной шкурой. 

* * *

Не оставляй следов (слов) любви –

такая любовь, первая ли последняя,

это ложь, и не просто, а Ложь-на-Крови,

умышленно распространяя сведенья,

вымышленные обезумевшим от страсти умом,

а не тою, что милосердствует

и долготерпит. Он не терпит, синим огнём

полыхает и с тою даже не соседствует.

А такая (не та) проедает от кишок

до мозжечка, до горла, до пишущей руки,

и остаются письма, и посмертный шок,

и вечность, а по углам пауки. 

* * *

Подрагиваешь, брезжишь,

как месяц над сторожкой,

будто пайку режешь

заточенной ложкой,

как будто не скрежещешь,

а жалобно поёшь.

Вещий же, не вещий

и князь, и меч, и нож,

и ночь, и дрожь, и коньми

разодранное тулово.

Потьмами заоконными

свет фонаря сутулого

трепещет, как скелет

на склоне зим и лет. 

два стихотворения о чём-то 

1.

Закладываю шурф,

заглатываю землю,

ходам подземным внемлю,

пощады не прошу.

Как бомж по-над помойкой,

в глубинах груд и руд

копаю изумруд

электроземлеройкой.

И этот скорбный труд,

что чем-то там зовётся,

вздохнёт и отзовётся

в валах земных запруд. 

2.

Борение – глины бурение.

Но вязкость как обороть?

Мои ли останки бренные

взрезают земную плоть

лопатой, киркою, ломом ли,

оглоблею ли в руке

невидимой, но не сломленной,

как луч, отраженный в реке... 

* * * 

Игорю Булатовскому

Этот галдёж...

Голодай, молодёжь-голодёжь,

на острове Декабристов.

Глотай белые камушки

от нянюшки-мамушки,

на горле монистом.

Не моностих – многостих

тих,

как тиха тишина после взрыва.

Ребята ушастые

наследили, нашастали,

наша полынь, да наша крапива,

да наши обрывки строк,

барщина и оброк,

и рок во всех смыслах слова.

Жаждай и голодай,

только не отдай

своего, живого. 

* * *

Булочка поджариста,

подпалена слегка.

Не заспи, пожалуйста,

чахлого стишка.

На пепле пожарища

и смерть не трудна.

А жарища жалится

аж до дна.

Жало жалкое,

горе горькое,

лето жаркое,

жито золотое. 

* * *

И миновало. Что миновало? Всё миновало.

Клевера запах сухой в уголку сеновала,

шёпот, и трепет, и опыта ранние строки,

воспоминанье о том, как строги уроки

лесенки приставной и как пылью сухою

дышишь, пока сама не станешь трухою. 

* * *

Присядка в полуплуга,

в приход полдневной почты,

беззвучная подруга,

пошто меня зовёшь ты?

Поверьте, в том конверте

слова плетутся в сети,

и сладкий привкус – сами-знаете-чего

сильнее на рассвете

безоблачного сна.

И облачная стая

стоит, как тишина

густая и пустая. 

о жизнь моя... 

три стихотворения 

1.

будто камень межевой

между летой и невой

между царствием и речью посполитой

между лесом невоспетым

и запущенным проспектом

между тайною и танго и молитвой

эти сверх и без и меж

прочертили тот рубеж

за которым... да но что же за которым

где полоска межевая

не дрожит как неживая

а колосится и косится с укором 

2.

между чёрною речкой

и рекою белою

я стою со свечкой

ничего не делаю

никого не поминаю

хоть и свечку держу

ничего не понимаю

хоть и речи держу

о чём

ни о чём

о тени

за плечом

о собаке на сене

зарубленной мечом

о городе на сене

где я звеню ключом

что понятно и ежу

мне непонятно

как животная слежу

полосы и пятна

и полотна на стене

и к чему всё это мне 

3.

под застрехой

по-за стрехой

я устрою

свой тайник

я утрою

свой запас

милых книг

водолей и волопас

поглядятся

в мой родник

О родник 

* * *

Нет, нет, не сочиняй, усни,

чтобы не вскакивать с постели

в своем ли и уме и теле,

ещё досматривая сны,

к компьютеру, к карандашу,

к чему-нибудь, что пишет, пишет

и мне под веки жаром дышит:

«Да, – говорит, – и я пишу». 

* * *

И воскреснешь, и дадут тебе чаю

горячего, крепкого, сладкого.

И Неждану дадут, и Нечаю —

именам, звучащим загадково.

И мёду дадут Диомиду,

и арфу – Феофилу,

и всё это не для виду,

а взаправду, в самую силу. 

* * *

Холодно, холодно.

Человек идет на дно.

Неужели эта бездна

так ему любезна?

Эта бездна за дном,

вся одна, вся в одном

безоглядном, безоконном

омуте бездонном... 

* * *

Снится, мнится, брезжится

тыняновская Режица

и ближний Динабург

(с тою рифмой «пург»).

Чается, качается,

граница не кончается,

за Двину, за Буг,

возьмёшь ли на испуг

проводника и беженца,

колется и режется

болотная трава,

и пухнет голова,

как на дворе, за дровнями,

стенаньями загробными

опухнул и потух

негасимый дух. 

* * *

Рышарду Криницкому*

И смолкли толки,

когда заговорил поэт в ермолке –

минималист.

И стихов осколки

просыпались на летний лист

многоточиями.

---

*На семидесятилетие и в честь книги
«Начало перечеркнуто. 22 стихотворения. 1965–2010»