Наталья
Крофтс

* * *

Ахейские затихли голоса,

Но те же речи повторятся снова,

Незыблема банальная основа:

«Аптека. Ночь – и света полоса».

Всё так же беззаботен почтальон,

Способствуя обману и обмену.

И снова уведут твою Елену.

Не за моря – в другой микрорайон.

Всё так же веселит Мадам Клико,

А ось трясут периоды исходов.

Меняются модели пароходов,

Но до Итаки так же далеко.

И снова мы бредём по пустырям,

Ослепшие – до одури – Гомеры,

Всё те же ритмы, рифмы и размеры

Гоняя по неведомым морям…

Мы сотни лет бредём по пустырям.

* * *

На развалинах Трои лежу, недвижим,

в ожиданье последней ахейской атаки

Ю. Левитанский

На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.

Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.

Боже правый, как тихо. И только завыли собаки

да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.

Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота.

На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.

Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может...

Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,

всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу.

А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.

За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят,

и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,

что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех –

и пошлют умирать – нас. И вас... Как курёнка – на вертел.

А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.

И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней.

Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.

Над плёсом…

«Над вечным покоем»...

Исаак Левитан

Выйдешь на берег – неслышно, как тень, молчаливо.

Станешь молиться отчаянно, истово, вслух.

Снова кругом половодья – и снова разливы

будут безбожно терзать беззащитный мой дух.

Двух не бывает смертей? – Всюду смерти и войны.

Глух – говорят – к вопиющему пастырь небес.

Бес – говорят – он попутает, будьте покойны!

…Берег. Рассвет. И над плёсом колышется лес…

«Ностальгическое», или «О генах»

Знать – судьба. Не уйти.

Губы с дрожью прошепчут: «Осанна!»

Но темнеет лицо.

И беда понесётся вразнос.

Волокут.

Кровь на белом снегу.

Крики ужаса.

Бой барабанный.

«Нам бы крови да слёз, молодцы,

нам бы крови да слёз!»

Видно, гены у нас –

от лихого, шального смутьяна.

Что-то тихо? Вставай!

Сочинить ли со скуки донос?

Кто наврал,

что у нас благодать, мол, нужна и желанна?

Нам бы крови да слёз, молодцы,

нам бы крови да слёз!

И уютно живя

возле ласковых вод океана,

в жилах чую метель,

да пургу, да ядрёный мороз.

Бунты. Раж. Топоры.

Да на рельсы опустится Анна.

«Нам бы крови да слёз, – я шепчу. –

Нам бы крови да слёз».

Херсонская зарисовка

Осенний день. Репринт. Перепечатка

прошедших лет. Жёлт плагиатор-клён.

Хоть солнечно, но ты уже в перчатках.

А под асфальтом прячется брусчатка,

как беженка из сказочных времён.

Дубай

Песок и деньги. Деньги и песок.

Картина умирающего мира.

Глядят портреты строгие эмира

на Западом залапанный Восток.

Бетон и стройки. Стройки и бетон.

Армани, Гуччи, скидки, распродажи.

Возводятся бездушные пейзажи

под тон пустыни – монотонный тон.

А мы здесь – лишь на миг, не на года,

конквистадоры новых территорий.

Мы все уйдём. Здесь вечно – только море,

...И смоет всё когда-нибудь вода.

Последний султан Занзибара

...а где-то – лазурное небо и пальмы зелёные,

и море прозрачное, как на рекламе в кино...

и арки ажурные, белые, словно солёные...

«Вам виски?» – «Не пью я. А, впрочем – не всё ли равно».

...торговцы про рыбу кричат на базаре у заводи,

на улочках узких играют в футбол пацаны...

Как можно скучать на упитанном, правильном Западе

по вечному хаосу той африканской страны?

...глаза ещё вспомнишь – огромные, словно у яловки...

И море – лазурное, как на рекламе в кино...

Последний султан Занзибара сидит в забегаловке.

Простуженный лондонский дождь барабанит в окно.

Арабеска

«Ты – моя» сказать лишь могут руки,

Что срывали чёрную чадру

С. Есенин

На беду, на беду – не иначе –

Завилась, как змеёныш, стезя...

Я лицо под покровами прячу –

Мне любить чужеземцев нельзя.

Твой скакун набирается силы,

Скарб уложен, рубахи чисты...

Мой единственный, суженый, милый,

Я узнала тебя. Это – Ты.

По стезе, по дорожным каменьям

Я иду меж утёсов и скал.

Вопреки сокровенным знаменьям

Ты меня в темноте отыскал.

Вопреки вековечным устоям

Ты чадру отведёшь от лица...

Мы заплатим – слезами и стоном –

За любовь. За начало конца.

На беду, на беду – не иначе...

Ты уходишь. Приходит беда.

Под чадрою я черною плачу.

Я теряю тебя. Навсегда.

* * *

Два осколка – мы мотаемся по свету.

Я – с другими. Ты – с другою. Много лет.

Мы забыли часть души друг в друге где-то...

Два осколка. Разлетелись по земле.

* * *

Dance me… To the end of love

L. Cohen

Слышишь?

Ты – всё, что осталось

от наших безумств и ошибок, от нашей любви.

В крови – и твоей, и моей – затаилась усталость,

и жалость

порой мне пытается горло сдавить,

когда я взгляну на тебя,

твой измученный вид –

согбенную, тонкую...

Но.

Позови.

Позови на танго меня –

эта страсть нас с тобою охватит,

закружит-завертит в мерцании радужных пятен –

часов и минут... уходящих.

Но времени хватит

на танго.

Последнее.

Жгучее

танго любви.

Любовь в эпоху интернета

За грош продашь и явь, и хладнокровье.

Зачем тебе их скучный мир, поэт?

Назад, назад, туда – в средневековье,

где «дама сердца» – эфемерный свет.

И светится экран – и «страсти пылки»…

А, может, и не страсти. Всё равно.

Меня – щелчком, как джина из бутылки –

за много вёрст, за много миль, за мно… –

ты вызываешь… и путём астральным –

не затеряться б! – на луче лечу…

меж миром виртуальным и реальным –

стихов и снов – и выдуманных чувств.

Теория относительности

На далёких планетах – шуршание диких ветров,

ручейки не-текущие, радуги странного цвета.

Это так далеко – на чужих, инородных планетах,

где живут по законам для нас непонятных миров.

Там, наверное, любят. И плачут, и пишут стихи.

От страстей сотрясаются оси и души – в ожогах.

...А отсюда нам кажется: звёзды спокойно-тихи.

Только мы, на Земле, захлебнулись в слезах и тревогах.

Ода кофемана

Встаёшь с утра. Без слёз и драм

живёшь лет 30 на Голгофе.

И жизнь – игра да мишура.

А я пойду да выпью кофе.

Пусть в чувствах – полный тарарам,

пускай глумится Мефистофель,

всё это – глупости и хлам:

я вот пойду да выпью кофе.

А коль удастся отдохнуть

(чтоб – дом, уют, любимый профиль),

дай, Господи, ещё чуть-чуть:

давай пойдём да выпьем кофе.

Почему-то неоконченное

Увидев нас,

в глубине

засуетились рыбы,

беззвучно восклицая:

«А что у вас на уме? А вы проглотить нас не...?

А мы бы вас – с радостью,

мы бы», –

гостеприимно заворковали рыбы, –

«пустили бы вас на суши.

Зачем вам назад, на сушу?

Там душно, и скучно, и муторно, как во сне –

а здесь можно бить баклуши,

дремать, никого не слушать...

...А нам бы – такая снедь!»

И мы, развесивши уши

под рыбие «Nevermore»,

остались навеки в мор...

Переплетение миров

…А между тем вовсю ревел прибой

И выносил песчинку за песчинкой

На побережье. Воздух был с горчинкой

От соли океанской – и от той,

Что выступала на горячей коже

Там, в комнате, в пылу, у нас с тобой…

А между тем вверху, на потолке,

Два существа сплелись в кровавой драме:

Металась муха в крохотном силке;

Нетерпеливо поводя ногами,

Паук ждал снеди в тёмном уголке

И к жирной мухе подходил кругами…

А между тем в романах, на столе,

Кого-то резво догонял Фандорин,

С соседом вновь Иван Иваныч вздорил,

И рдел, как кровь, гранатовый браслет...

А между тем извечная река

Текла сквозь наши сомкнутые руки,

Через любовь и смерть, погони, муки,

Сквозь океан, шумевший здесь века, –

И паутинки блеск у потолка.

А между тем…