* * *
Чехов, наверно, попросту ехал ровно.
Вышел досрочно в розовый Таганрог.
Ялта ладонь подставила – кашляй кровью,
Если – недоБетховен, один сурок.
Если постель крахмальна, душа примята,
Если свирель отлажена – свежий лак.
Цвет запоздалый, сумрачно тянет мятой.
Выхаркай, Палыч, недолюбовь в кулак.
Выйди из рёбер клетки грудных иллюзий,
Вымерзни в ночь студентиком у костра...
Снежной тропой босые уходят люди,
В звонкую высь России уходят люди.
Эй, просыпайся, Чехов, тебе пора.
Прощание славянки
В измерениях местных, в соседних дворах и мирах,
Ниоткуда не пришлые, помним из детства по Пришвину
Листопадничков, паданки, свой ослепительный страх –
То ли кровью во рту, то ли первыми кислыми вишнями –
Отдающий жестокие кипы цветных «Огоньков»
В переделку истории, в музыку мягко-рулонную.
Ничего бы не ведать и вишню мешать с молоком,
Только деда мой, деда – ушёл вековыми колоннами,
Полосой вдоль спины, верстовыми столбами берёз,
Не плакучих, на Дальнем Востоке – сплошные кудрявые…
Только бедную веру советский влачит паровоз –
Вот и крестишь его перекрёстными жгучими травами.
И ни левых, ни правых – лишь тихий внутри звездопад
С почерневших погон истлевающей правды просроченной.
Октябрёвым зайчонком в живую листву наугад
Упадаешь во сне – не прощаясь, прощая воочию
Это гиблое время, славянка, – и трубы звенят
Солонее слезы и протяжней надгробного прочерка.
* * *
Пацана носить – ерунда,
Растить – тревожно.
Отрывать потом навсегда –
да как же можно?
Но приходится.
Вот и нет у тебя сыночка,
вот и не было –
только дочери,
только дочки.
С девочкой – вся раздуешься,
вся грохочешь...
А потом ничего –
любуешься да хохочешь.
А потом по одной
уходят твои девчонки...
А ты профиль его
на стекле рисуешь тонкий
и губам шелестеть позволяешь
имя сына.
Кипарисом живи, сынок –
как тебя носила.
* * *
Я тебя любила, а ты был маленький
И бесстрашно гладил шмелей по спиночкам.
А теперь рисую в вотсаппе смайлики:
С добрым утром, где ты, мой сына-сыночка?
Полосата жизнь, и журчит, и чавкает,
Забираясь в самую суть цветения.
Автоматы множатся томагавками.
Как живётся-можется через тернии?
Как тебе шагается с первым лучиком,
И о чём табак Альтаиром тлеется?
С порыжелых кед отдери колючки-то.
Ты же всех – по имени, всех – жалеючи...
Повелитель трав и хранитель девочек,
Ты отлично знаешь, откуда дырочки
В непроглядной ткани смертей-издёвочек,
В небесах, пришпиленных под копирочку.
Сверлятся шмелиные колыбельные
По большому небу звездами-нотками.
Боль моя, ты больше совсем не больная.
Крылышки, полоски, гудки короткие.
Брат сестру качает
Виртуозно в воздух метать ножи,
Имена, названия, этажи,
Ну ещё про лапы-хвосты скажи,
Паспорта и СНИЛСы,
Я же всё спалила, стопой сложив,
Серебристым пёрышком откружив.
Мне важней, чтоб Ромка остался жив –
Вам же и не снилось.
Я бесшумный поезд, который ждут.
Я молочный сон, медицинский жгут,
Я шумелка-мышь и шуршалка-кот,
И ледовый лучик.
Мальчик встанет, сморщится и пойдёт.
Далеко пойдёт, высоко взойдёт –
Говорили маме и в три, и в год –
Он же самый лучший.
За окошком дождик, а может – снег.
Подставляй ладони, лови во сне
Их, которых толком не ждали, не
Пойми как зачали –
Обречённых жить осторожно-зло,
Пережав картинку, в картон – стекло.
В колыбельной девочке повезло –
Брат сестру качает.
* * *
А проснёшься – повсеместный Саврасов,
Эти краски – перепляс перламутра.
Без палитры – хоть сопрано, хоть басом –
Не воспеть и не понять это утро.
Сопроматы вы мои, супостаты!
Коля Порсев говорил, выпив крепко:
По весне оно, в сухом-то остатке,
Завсегда всё то же – щепка на щепку.
На кораблики из мокрого детства!
На лучину из прабабкиных сказок!
На дрова пойдём – чтоб в небо глядеться,
Как Саврасов научил, вот зараза.
И чего это припомнился Коля?
Прилетел поди со стаей грачиной –
Не в дрова, там не достать алкоголя,
Но гарпун наперевес перочинный.
По апрелю веселей – с колокольни
На лету седлать фрегаты любые.
А глаза-то голубые у Коли!
Как при жизни на земле – голубые.
Март в Переславле
этот град избегнет разрушения
ничего не зная про него
эта грязь в широком разрешении
тоже божество и волшебство
эти поднебесные колдобины
перезвоны в лужицах на дне
иноземным коням неудобины
иноходцам-инокам родней
ковылинкам да проточным улицам
кобылицам вдоль монастырей
призракам то воинства то вольницы
без тысячелетий на дворе
на меня в упор шагают вороны
горький хлеб крошу им на ветру
чёрный снег да неба край оборванный
вот теперь я точно не умру
* * *
Я умру вместе с Костей в каком-нибудь синем кострище
Дикоросом корнями навыворот, я поняла.
Он ладонью мне рот зажимает, чтоб не умерла,
Но я знаю – когда-то Господь одинаково взыщет.
Одиноких – жалеть, одиночных – вести к роднику,
К переливчатым линиям вый лебединых и лилий,
Ну а нам – что весёлые слёзы без удержу лили,
Нам ли будет прощенье за радость на этом веку?
Пересмешнице мне, и какому ему – не скажу,
Объяснение линий ладонных читайте по веткам
Дикоросов живых, в городах относительно редких.
Где открою – читаю, гляжу – «В чём застану – сужу...»
Не застань меня врозь с этой новой подвижной константой,
Я же чуть, я же не, я сегодня чуть-чуть не того.
Не оставь – я звала, я кричала его одного,
Через боль в темноте, о которой – ну разве что Данте,
Да и то... Я кричала – пришёл, я кричала – встречал,
И прошло, Ты прости, и прошло, как от Слова – от слова,
От дыхания рядом, и снова под горним покровом –
То бенгальские искры, то бед восковая свеча.
Ничего-то не думаю, хватит смертей на миру.
Ничего-то не знаю, знакомые травы вдыхая.
Дикороссия-Русь уплывает от края до края,
Синим взмахом как пламенем плачет фонарь на ветру.
Любовь не бывает завтра
Хорошо бы по часовой на три оборота
изнутри, и задраить люки, задвинуть шторы,
чтоб ни ворона, ни воробушка-идиота,
чтоб ни ворога на порог – замереть, как в штольне.
Чтоб снаружи копоть – да что нам сия наружа:
на конце иголки висит ядовитой дозой,
притворяясь, что вот январь, вот взаправду стужа,
вот взаправду мерной жизни привычной проза.
Запереть изнутри квартиру, берлогу, юрту,
завалить стекловатой, лапником, динамитом,
продинамить всех, продымить постель для уюта
мандрагорой, а лучше просто полынью-мятой...
Это слабость, да, и я – за тобою следом,
и дорога ввысь, я тебя прикрываю сзади,
по ногам стрельба – родниковое наше лето
для тебя храню, не споткнуться бы, Бога ради.
Камнепады, пади, падальные сомненья,
по долинам – смерть да педальные динозавры...
Только нам – тропой наскальной, и на спине я
на твоей читаю: «Любовь не бывает завтра».
* * *
Ты уходишь в ночь за сигаретами –
Я читаю вечные псалмы.
Укрываю чистыми заветами
Отзвуки грядущей Колымы.
Хуже ломки самой никотиновой
Холодок вдоль хорды ходуном.
Ниточкой от лужицы с крестинами
До последней луковицы в дом.
Вспомнят нас латунно-поперечными,
Здесь такие водятся дожди.
Долготою дней стекает свечечка.
Приходи скорее, приходи.
* * *
Вот и ходят за каждым батькой по семь бесов.
Вот и пьют попы, уступая тому, кто ближе.
А потом шагают по небу без трусов:
Я же твой Андрюша, я мальчик из детских книжек!
Я же твой Серёжа, я сам говорлив-писуч!
Не вмени, пойми, я же Коля Твой, Ваня, Вася...
Довели до ручки дверной, да на шее ключ –
На весь день свободы метка, как в третьем классе.
На весь день, до вечера! Не приходи, отец!
Я ещё в футбол, в малину, в подвал, в траншею!
Я ещё по крышам, я по небу птиц-летец!..
А потом я сам же тебе и подставлю шею,
Видишь – сзади вытерта чёрточка от шнурка!
Золотые мальчики, дети насквозь седые.
Эх, дала бы каждому – списывать до звонка,
До последней ягодки – слёзки да запятые
Неземной контрольной – когда б не тряслась рука
У того Андрюши, Коли, Серёжи, Васи...
А за ними ногами по небу – облака.
Это мы – овечки, и вечно в начальном классе.
* * *
Где ты – русский священник, бродячей страны иерей?
Где ты – кожа да кости, подрясник – дыра на заплате...
Где ты – странников крест, перетоптан у старых дверей,
Не церковных – музейных, где псы сторожат на зарплате
И торопится люд мимо яблонь, часовень и роз,
Жёлтых роз – поглазеть, коль приехал, на фрески в музее
На горе, где окатывал звёздами чёрный мороз
Нас, по снежному мороку медленно зрящих, шизея
От любви, от ночных монастырских белёных щербин,
От судьбин, вперемешку с костьми замурованных тут же...
Где ты – путь колокольный?
Нацелен в кого карабин?..
По-над пропастью тропка всё уже, да пояс потуже.
Не спрашивай
Звездами, как монистами, звеня,
Проходит ночь. Не спрашивай меня,
Когда и почему тебя оставлю.
Луна висит, как Бога третий глаз.
Она одна меж нами и про нас –
Клеймом и сталью.
Порочно, прочно – просто хорошо.
Межстрочно и межрёберно вошёл
Не в лоно – в темя.
Не спрашивай, когда совсем твоя,
Когда с меня слетает чешуя,
Как жизнь не с теми.
Я ничего тебе не говорю,
В твоих ладонях звёздочкой горю –
В траве и в лете.
Не спрашивай – оставлю, не оста...
Всё набело с зелёного листа,
И спи, как дети.
Всё набело, на снег, на тишину,
На память и на паперть, на луну,
На рыбью стаю.
А я тебе – озёрная вода.
И никогда не денусь никуда.
И не оставлю.
* * *
Гаси ночник – и так от снега свет.
В окне метель – и по небу, и ниже.
Живых насквозь, нас на живульку нижет
От снега свет на целый белый свет.
Заметил, заметелил, охранил
От странных непрощений и иллюзий
И завязал в неукротимый узел,
Испепелив – иссопом окропил.
Иссоп – трава, по Далю – зверобой.
Про синий зверобой приснятся дали.
В сандалиях по февралю и дале
Легко, легко повязаны с тобой.
Кто зверь кому, и кто к кому приник?
Снаружи плен, и нет нежнее плена,
И снежный пепел сеешь на колено,
Задумчив, как послушный ученик
Последнего светила во Вселенной.
Всё снег да снег. Гаси уже ночник.
* * *
Звёздочка моя
ясная,
мы с тобой давно
поняли :
лучше просиять
песнею,
чем брести повдоль
понями.
Франция ли, Я-
пония –
полное слезой озеро.
Если путь лежит
по небу –
значит, Велико -
россия.
Звёздочка моя
сильная
в купол шапито
вкручена.
Луковки церквей
синие
указуют путь
лучший нам.
Снежными уйти
реками,
на зиму, назад,
на зеро...
Пони обнимать
некому,
а у них в глазах –
озеро.
© Наталья Разувакина, 2019–2022.
© 45 параллель, 2022.