* * *
О Моцарте, о разности потуг,
О Моцарте, который вечно – вдруг,
О кружевах на ветреных манжетах,
Но даже, вероятно, не об этом;
О камешке, пока ещё летящем,
О звонко-синем, быстром настоящем,
О крошке снега, встреченной огнём,
И всё-таки о Моцарте, о нём.
* * *
Сто вариантов блеска, бесподобья,
Отождествленья с лучшею судьбой.
Надежды иждивенческою дробью
Высоких шпилек ходят за тобой
И в память вопросительно стучатся.
И затаишься, и другой мотив
Научит безнаказанно прощаться,
Пустую руку не позолотив.
Твой век подрос, но стал не выше слова,
Хотя молчит охотно и всерьёз.
Люблю его – хорошего, простого –
В минутном беге чёртовых колес.
* * *
Представить мир без запаха и вкуса,
В беззвучии и гордости поста,
И облако без белого хвоста,
И цифру «ноль» без минуса и плюса.
Представить мир, родившийся без нас,
Засеянный не нашими руками,
Где зеркала не понимают глаз
И каменщик не понимает камня.
Представить и забыть, и пусть вперёд
Заскачет время детскими ногами,
И нежный голос талыми снегами
Изголубевший ветер разольёт.
И будет вечер праздничного дня,
И гости, и клубничное варенье,
И будет свет из кухни для меня
Просветом для новейшего творенья.
Есть место, чтобы выманить огонь,
Когда гроза проходит полосами;
И птица-ангел с добрыми глазами
Подставит мне макушку под ладонь.
* * *
Море разливанное, луг заливной,
Белобрысой памяти резные одежды.
Я иду к тебе, и небо со мной –
Лес да облака, да твой дом – между.
Битых площадей толстогуб рот,
Клёкот да рык – вся заграница.
Если бы знать, где поворот,
Я бы не прошла мимо столицы,
Только что мне там, где тебя нет?
Горе пастуху, что любил Эхо!
Я теперь знаю – невелик свет:
Море да луг, да два человека.
* * *
От камня камню шепчутся загадки
И в горсть уходят высохшим песком,
И кто-то, недослушав в беспорядке,
Историю увидит с кулаком.
Он говорит, но я ему не верю
И наблюдаю в зеркале витрин
Двурогое передвиженье зверя
С картонным безбилетником внутри.
Как сонно жить! Который день не спится!
Как холодна под зеркалом одежд
Поэзия – разорванная птица
На талой ветке розовых надежд.
Мир полосат от слёз и корректуры,
Напра-налево кружатся слова:
Вчера была заплаканная дура,
А нынче – безутешная вдова.
Запомнить день и запах мандарина,
Сложить пожитки в мятый целлофан,
Вернуться к воскресеньям, именинам
И многоуважаемым шкафам.
Не назову свою судьбу излишком:
Сидеть никем в одной из мокрых рощ
У каменного ангела под мышкой
И слушать, как о перья мнётся дождь.
* * *
Горсточка неба и моря щепоть,
Дрожь отражений в колодезном эхе.
Ангела в ангелах ищет Господь,
Чтобы спросить об одном человеке.
* * *
Мы полетим над муравейником,
Обняв мурашек тенью нашей.
Андрей Платонов машет веником
И Марк Шагал рукою машет.
И, весь разъятый по понятиям,
Меняет каменное платье
Наш город, бедный на объятия
И жадный на рукопожатья.
А мы летим – мурашки по сердцу,
А мы живём – не надо сдачи!
А город с нами в небо просится
И смотрит вверх, и руки прячет.
* * *
В крепдешиновом платке
На карнизе стоя,
Петь на мёртвом языке
Что-нибудь живое:
Ave libris, ave lux,
Ave bonos mores…
Жизнь, которой так боюсь,
Набирает скорость.
Ave fortes – многим здесь
Не хватает силы,
Ave corvis – чёрный весь,
А кому-то милый.
Ave родственная нить –
ЖЭК, а в ЖЭКе слесарь,
И чего греха таить –
Трижды Ave Caesar.
Ave мой заросший двор,
Детские коленки,
Кто-то лезет на забор,
Кто-то бьётся в стенку.
Закопают, заплюют,
Занавесят шторой;
Ave victis – многим тут
Не хватает горя.
Ave Troja – был народ,
Да уже не будет.
Ave vita – запоёт,
Мёртвого разбудит,
Крепдешиновый платок
На глаза повяжет,
И покатится моток
Разноцветной пряжи,
Не заметишь, уж карниз
Под ногой хлопочет.
Не смотри, голубчик, вниз,
Вдруг чего захочешь?
* * *
А жизнь, словно тройка по пению –
Поплакать и песни орать,
И жалобно зеркалу врать
Про локоть, укушенный временем.
Про шею, извитую, как
Семёрка почтового индекса,
Про то, как слабеет рука,
Ни плюса не зная, ни минуса.
И в немощный этот портрет
Вцепившись бесцветным фломастером,
Стираю десятки примет,
Бесспорных, как подлинник мастера.
И вьются крылатые гении,
И плачут, и песни орут,
Фломастеры в руки берут
И ставят оценки по пению.
* * *
Как расколешь шар хрустальный –
Новогодний смех –
Заблестит со дна сусальный
Праздничный орех.
Как его зароешь в праздный
Сахарный песок –
Заблестит со дна алмазный
Сладкий колосок.
Если дашь ему пробиться
К верхним этажам –
В этот год тебе влюбиться
В чёрного стрижа.
* * *
Когда рука впервые потянулась
К большому солнцу маленькой земли,
Размеренно забились корабли
О горизонта синюю сутулость,
И круг земной под взглядом маяка
Вдруг приобрёл законченную форму,
Когда вела фрегат навстречу шторму
Немая от усталости рука.
И человек, ещё не ставший птицей,
Был рыбою, и зверем, и кротом,
И девушке с чешуйчатым хвостом
Он обещал на паводок жениться.
Их дети обожают лунный свет
И учатся летать как можно выше,
И на закате ловко мечут с крыши
В большое солнце крохотки монет.
* * *
Сеет день последние минуты,
В нетерпенье мечется вокзал
И закат раскрасился, как будто
Ангел ангелу на землю указал.
Угасает переулок Млечный,
Превратившись в каплю серебра.
Звездочёту падают на плечи
Люстры, ночники, торшеры, бра.
На душе рассеянно-прохладно,
Как бывает в этой части дня.
Хлеб, гранат, вино, огонь и ладан
Где-то дожидаются меня.
Светит телескоп. Слетелись звёзды
На его прямой влюбленный взгляд
И щекочут спящим детям ноздри,
И при них о небе говорят.
Оттого среди людей горбатых,
Мыслями прикованных к себе,
Ходят по грязи, как по Арбату,
Дети летних солнечных кровей.
* * *
Человек на небе ищет
Неземного человека,
Но людей на небе этом
Не написано, увы.
Ты родился стать поэтом,
Не ищи у жизни днища:
Мокрой лодкой в море-вечность
Бросишь пенистые швы.
Что ты шьёшь, золотошвейка?
Что латаешь ты, сапожник?
В неизведанные были
Вы пускаете иглу
И, согнув тугую выю,
И, склонив синичью шейку,
Обращаете в созвездья
Беспорядочную мглу.
* * *
Ах, памяти лицо – как белая земля,
Закрученная вспять подушечками пальцев,
Как пустота мечты в давно ненужных пяльцах,
Как равнодушный след безвкусного нуля.
И даже подойдя к источнику огня,
Я думаю, что всё уже когда-то было,
И верное кино осело и остыло –
Чб, бу, НВ и прочая фигня.
Десятки зимних дней. Их тесные ряды
Идут, как слово «шаг» и слово «осторожность»,
Но снег благодарят за светлую возможность
И узнавать, и целовать следы.
* * *
Чёрный-чёрный черновик,
Мой двойник и твой должник,
Чёрный-чёрный, как пигмей,
Сажи газовой черней,
Чёрных лестниц чернота,
Счастье чёрного кота,
Чёрно-белого Пьеро
Ежедневное метро.
Миллион черновиков,
Двойников и должников,
Едут-едут, кто куда,
Кто – сюда, а кто – туда;
Вдруг однажды их найдут,
Перепишут, издадут,
И по их строке счастливой
Ноги белые пойдут?
И растянется душа,
Смертным почерком шурша,
И того черновика
Не закончится строка.
© Наталья Вишнякова, 1995–2011.
© 45-я параллель, 2011.