Наследство
От бабушки по линии отца
осталось только имя без лица,
ни фото, ни открытки, ни письма,
лишь память, ненадёжная весьма,
как пух цыплячьих лет и все потуги
набиться, курам на смех, к ним в подруги,
как дух печной лоскутных покрывал,
как обещанье взять на сеновал
того, чьи руки и смешливый взгляд
боготворила много лет назад…
Там – две косички, ставшие косой,
там след ступни исколотой босой,
невидимый в перестоявших травах,
и навсегда утраченное право
быть Лягушонком, Кнопкой, Васильком,
сидеть на шее и нестись верхом
от душных снов, пугающих возвратом
к тоске недетской, к утренним курантам,
и к поцелую, ставшему кошмаром
для нежности, убитой перегаром…
Сквозь сны и годы списанных долгов
смотрю на дали скошенных лугов,
хмелею вновь от счастья, на вершине
копны под небом васильково синим.
Владею миром, сидя на подводе,
а солнце медлит, нехотя заходит,
увековечив эту пастораль...
Меня возносит дивная печаль,
коня ведёт отец, и, неземная,
я им любуюсь и запоминаю…
Экскурсия
У входа радостный аквариум –
немножко цирк, немножко рай.
Непринуждённо разговаривай,
смотри, вопросы задавай.
Чем пахнет тут, не стоит спрашивать,
так пахнет всякая нужда.
Помилуй, что ж такого страшного?
Ты здесь пока не навсегда.
Дух одомашненной казёнщины –
кульбит в кошмары детских лет.
Старушка-призрак, шейка тощая,
мертвецкий в коридорах свет.
Глянь, попугайчик, как подорванный,
вопит, по клетке семеня.
Ты ёжишься и смотришь в сторону.
Вот, кстати, распорядок дня,
И даже список именинников,
(и чем тебе не детский сад?)
Не обмирай, следи за мимикой –
вернёшься, будешь раскисать.
А вот просторная столовая –
коммунистический уют.
Не можешь сам в себя засовывать,
тебе засунут и вольют.
Не можешь топать, будешь так же вот
на колеснице развезён.
Браслетик с именем у каждого…
Сон разума, да это он.
Пристойные вполне условия
в приёмнике небытия,
дряннойобразчик хладнокровия –
физиономия твоя.
Да, это жизнь. Она здесь разная –
разулыбай зажатый рот!
Представь, им тоже есть, что праздновать:
и Хэллоуин, и Новый Год!
Как мудро и предусмотрительно –
ты здесь совсем не для того,
чтоб выбрать место для родителей.
Гуляй и чувствуй – каково
тебе, лежачему без памяти
в углу, гдедомом пахнет дом,
понять, что дом решил избавиться
от духа, запертого в нем!
Вся жизнь разобрана до винтика,
осталось разобрать кровать.
Дай жить живым! Им тошно видеть, как
самим придётся доживать.
Катись… пока везут, с достоинством!
Из тупика отправлен в путь
вагон, отцепленный от поезда.
Докатишь в рай когда-нибудь…
Осенний романс
А осень только-только занялась –
ты видишь лишь эскизы и наброски.
Но ты устал и навлюблялся всласть
в оттенки, ароматы, отголоски.
Печаль её жеманна и юна
иведома высокому челу лишь.
Ей нравится, когда она одна,
а ты её находишь и целуешь.
Бледнеет лист кленовый расписной,
мрачнеет лик обманчиво пригожий.
Тот поцелуй до крови затяжной
тебя оставит на ветру без кожи.
И прочь дождём поруганным идёшь,
исполненный и вновь опустошённый,
искать приют, в который ты не вхож,
или хотя бы взгляд под капюшоном.
никто не любит…
Хмур сиротинушка ноябрь.
Он лыс, он никому не нужен,
бурчит под нос: Наверно, я
опять наделал где-то лужу,
а человечество,проспав,
в ней усмотрело мрак небесный
и вечных ценностейраспад.
Что ж вы со мной так нелюбезны?
Никто не любит перемен
от плюса к минусу. Ну ладно…
Принёс постельный плен взамен
той лихорадки листопадной,
когда вы дружною толпой
прочёсывали лес и долы,
и только разве что слепой
не рвался с камерой из дома.
Теперь вам некуда спешить,
по крайней мере, в выходные.
Так прижимайтесь от души,
ну что же вы, как не родные!
Варите кофе и борщи,
пишите письма и сонеты,
погладьте все, что не мурчит,
дождитесь внятного ответа!
Поглубже занырните в шкаф,
не премините удивиться,
блаженствуйте, к лицу прижав
пушистый шарф и рукавицы.
Устал от вашегонытья
и коллективного психоза…
Стыдитесь! Между прочим, я
из-под земли достал вам розу
и против всяких правил смог
её взрастить, не искалечив.
Простите неуместный слог,
я сам от ваших слез промок,
Примите розу! Станет легче…
зимняя открытка
Палитра выцвела, и взгляду
теперь не многое дано,
дней черно-белых анфилада,
души замёрзшее окно.
Влачить себя по снежной пыли,
не отпуская тень свою
в те дни, что вылиняли-сплыли,
в их золотую чешую.
Ступать, рискуя оступиться,
молиться белому листу
и верить в новую страницу,
её лелея пустоту.
И в невесомости бессмыслиц
в освобождённой голове
себя банальнейше причислить
к невнятным птахам в синеве.
День краток и уже потерян
в однообразном полусне.
И вдруг… Глазам своим не верю –
да неужели Вы ко мне?
В холодной безупречной гамме –
как залп летучего огня.
Я замираю перед Вами…
Я Вас люблю! А Вы меня?
Легко ль остаться беспристрастной?
Словарный жалок арсенал.
Ну до чего же Вы прекрасны
на белом, красный кардинал!
Так просто! Небо чиркнет спичкой –
и, умиляясь пустяку,
живое сердце божьей птичкой
вспорхнёт на новую строку.
Точка
.
Прежде, чем стал сам себе не нужен,
был ей родным и немилым мужем.
Прежде, чем стал он таким немилым,
кажется, думала, что любила,
или, любуясь в окне собой,
видела, как под окном зимой
мёрз он часами, не чуя ног.
Плыл сигареты глаз-маячок,
так обжигая сплошную темень,
что мотыльки распускались в теле,
и разлетались по саду ночи
тени их будущих одиночеств.
.
Прежде, чем думалось и казалось,
детство резцами хищно касалось
тощего горла птичьего писка,
небо висело тяжко и низко,
как потолок в голойхрущёвке.
Сирый птенец сброшен со счета
в горьком дыму душных разборок,
дым заползал медленно в поры.
Прежде, чем жизнь не получилась,
майская ночь звёздно лучилась,
а над птенцом синеньким самым
выла, склонясь, бедная мама
и без воды жизни проточной
мыла в слезах папину дочку.
.
Прежде, чем он стал неугодным,
прежде, чем ей стало свободно,
детство её не отпускало,
мало любви, Господи, мало!
В раме окна – мыльная драма,
а на руках – бедная мама.
Бедная мама, бедный птенец,
бедный бессмысленно жалкий отец.
Линии судеб сходятся в точке –
Больше не будет… папина дочка.
яблоко
укатила яблоня и осталось яблочко
не болела я б о нём если бы не бабочка
бабочка-бессмыслица бьётся и колотится
не взлететь не вырваться из беды колодезной
не хватает воздухатемень и заслоны
тонет лето в осени яблоком зелёным
все тянулась веточкой на восток забрезживший
получала весточку реже-реже-реже все
опадала плакала все гадала где ж оно
дорогое яблоко сладкое и нежное
покатилось видимо по своей каёмке
ствол до сердца выеден престало ёкать
и катилось яблоко
в небо без неё
золотое яркое
и само своё
© Нелли Воронель, 2015–2019.
© 45-я параллель, 2019.