Никита
Брагин

Часослов

Как радостно – построить из песка

фантазии зубчатых стен и башен,

и развернуть простор, широк и страшен,

и выпустить на волю облака!

И вот поёт, свободна и легка,

волна цветов, и мир уже раскрашен

кирпичной охрой, изумрудом пашен

и шёлковой лазурью василька.

Пройдут века, и занавес былого

клоками распадётся, обветшав,

осядет пыль, и ты увидишь снова

всё, что узнала некогда душа,

летая по страницам часослова

и красотой наполниться спеша.

На полпути

На полпути за утренней звездой

торопишь время – скоро заалеет,

по холодку шагаешь всё быстрее

навстречу солнцу, сильный, молодой…

Шумит листва над головой седой,

уходит день, смеркаясь и старея,

и груды лет чугунной батареей

влекут на дно за горем и нуждой.

Но воздух снова свеж и неподвижен,

и слышен шорох бабочек ночных,

и про себя ты повторяешь – вижу

как поле языки тумана лижут,

и ветви прогибаются всё ниже

под сладким грузом яблок наливных.

Подвиг

Великий труд быть умным на Земле,

не просто труд, но подвиг и аскеза –

потрогай раскалённое железо,

и потанцуй на колотом стекле.

Послушай сказки о добре и зле,

постой, пока играют марсельезу,

и промолчи, придумав антитезу

тому, что проорут навеселе.

А то, что для тебя всего дороже,

запомни, ограни и сохрани,

пока его дотла не уничтожат.

А для кого – не спрашивай, не надо…

Созрели яблоки в покое сада,

стихает мир и думой длятся дни.

Бюст

Усы, глазищи, гипсовая пыль,

хтоническое торжество во взоре,

провидящем сквозь огненные зори

кондитерский ампир, колхозный стиль.

Его судьба – перекобылить быль,

быть сковородкой в коммунальной ссоре,

вершить и править в смуте и раздоре,

и, наконец, отправиться в утиль.

Но и на свалке перед ним камлают,

живым провозглашая мертвеца,

и спасу нет от пафоса и лая.

Быть может, в этом промысел Творца –

всё, что трещит, искрится и пылает,

должно испепелиться до конца.

Высокий штиль

Не в моде в наши дни «высокий штиль»,

его клещами рвут, «болгаркой» режут,

его усердно топчут по-медвежьи,

и, раздробив, перетирают в пыль.

Взамен – перелицованный утиль,

шансон убогий да жаргон несвежий,

бесстыжий рэп и клиповая нежить,

и замудрённый стиль для простофиль.

Как хочется ответить на такое

без гнева и без криков наобум,

негромкой, но уверенной строкою,

где был бы чист и ненавязчив ум,

и тихий дух высокого покоя

звучал слышнее, чем базарный шум.

Снег

В гармонии костёр и падающий снег,

в них зёрна жарких звёзд и ледников проростки,

в них треск горящих дров и по морозу поступь,

предощущенье дня и ночи оберег.

Огонь старинных букв, глаголей и омег,

хрустальные кресты соборов и погостов

друг с другом говорят так искренне и просто,

что время слышит их и замедляет бег.

Тогда встаёт душа, сметая хлопья праха,

рождаются миры в органном строе Баха,

и льётся тихий свет кристалла и свечи.

Торжественность зимы и мимолетность искры…

Дыхание любви так горячо и близко,

что самому себе внушает – помолчи.

Деревня

И всё-таки, что делать нам в деревне?

Ходить в соседний двор за молоком,

по солнцу жить, расстаться со звонком,

дожди и холод принимать душевно?

Прийти к доярке в поисках царевны,

и притвориться, что давно знаком,

по стопке выпить с каждым стариком,

премудростью обогащаясь древней?

Вещать и просвещать, вживаясь в роль?

В согласии с передовым ученьем

поверить, что ругательство – пароль,

имеющий бесспорное значенье?

Нет. Просто вспомнить вековую боль,

и поклониться, попросив прощенья.

Страницы на ветру

Листает ветер книжечку мою,

а я стыжусь, что написал так мало,

что от забот душа моя устала,

что я давно шепчу, а не пою.

Но так и быть, читай! Я не таю

ни лет своих счастливого начала,

ни горьких бед, которые встречала

любовь и жизнь моя в родном краю.

Прощай же и лети по белу свету,

шепча мои заветные слова

капелями дождя, шуршаньем веток…

Их будет слушать росная трава,

их будет греть осенняя листва –

иного и не надо мне ответа.