Никита Брагин

Никита Брагин

Четвёртое измерение № 21 (297) от 21 июля 2014 года

Утолённой боли родники

 

В списках значился: R 098

«45-й калибр» – конкурсная подборка

 

Хлеб

 

Мы выпекаем хлеб на речке Гытгывеем

чукотскою весной, июньским ясным днём,

и оживает печь палящим суховеем,

тем самым, из глубин, негаснущим огнём.

 

И с нами – млечный снег под карамельным настом,

и белая как мел пшеничная мука,

и дружный треск полен, и уголь чёрно-красный,

и стланиковый дым летит под облака.

 

Здесь голоден простор, и все металлы ржавы,

здесь непосилен труд, и сны как смерть белы,

здесь множества могил на рубеже державы

неведомы как пыль на кончике иглы…

 

Но здесь на грани дня и полночи багровой,

где снежная печаль спускается в Эреб,

превозмогают боль, выковывают слово,

прощают все долги и выпекают хлеб.

 

Как молоды глаза, а память вся в сединах…

Но, словно белый хлеб из тёмного огня,

и горесть, и любовь родятся воедино,

души моей излом шлифуя и граня.

 

Лестница

 

Мёртвый сумрак лестничных пролётов,

глухота обшарпанной стены,

дряхлый запах тлена и болота,

кровь во рту, и губы сведены!

Серые истёртые ступени,

старческие шаткие шаги, –

все твои собратья и враги,

все они – кладбищенские тени!

Всё кричит об умерших, о них, –

штукатурка, старые перила…

Память душит, память бьёт под дых,

что ни шаг, то под ногой могила!

Нож блеснул в рогожинской руке, –

выстрел отозвался вдалеке.

 

Ни души, ни плоти не жалея

голод опрокидывает нас

и хоронит в ледяных аллеях,

и вздымает в небо трубный глас!

Страшно! Ледяные мостовые,

окропила мёртвая вода,

рваной паутиной провода

падают на ветви неживые,

облаков снятое молоко

мутно, словно будущее время,

и уже становится легко

жизни ускользающее бремя, –

прожито, закрыто, сочтено,

и в глазах бездонно и темно.

 

Площадь помертвела словно плаха,

замерли тяжёлые мосты,

и зимы больничная рубаха

забелила красные «Кресты»,

выше окон языками иней,

как следы от ледяной свечи, –

проходи скорей, да промолчи,

растворись на параллелях линий!

Сетка улиц – поминальный лист,

небо в клетку, паутина горя…

Как он ослепителен, как чист

город в горностаевом уборе,

от начал времён и навсегда

созданный для Страшного Суда… 

 

Рогожская застава

 

На трамвае гремящем до самой Рогожской заставы

мимо серых градирен и черных проталин в снегу

я поеду, поверьте, не ради забавы,

но зачем, объяснить не могу.

 

Что-то тянет уехать дорогой, усталой, как совесть,

в чёрно-серый пейзаж обнажающей струпья весны,

просто тянет и тянет, без всяких условий,

словно старое чувство вины.

 

Словно ждёт меня что-то на этом смиренном кладб?ще, –

измождённая верба, рябины надломленный ствол,

словно губы мои безутешная ищет,

прошептав – наконец ты пришёл.

 

Словно кто-то поёт, все далече, все горше и выше,

словно кто-то рыдает в ночи на пустом берегу, –

я всё ближе иду, всё отчётливей слышу,

лишь увидеть ещё не могу.

 

Крутицкое подворье

 

Над изразцами муравлёными

осенних облаков сукно,

дождём заплакано окно,

аллея заалела клёнами;

от Новоспасских куполов

течёт вечерний отсвет золота,

и ветер щёки красит холодом,

прозрачен и суров.

 

По граням кирпича фигурного

следы дождей и голубей,

цвета все глуше и грубей,

щербины резче и фактурнее;

кругом крапива да лопух,

кругом казармы и развалины, –

здесь чувствуешь эпоху Сталина,

не выветрился дух!

 

Конечно, зрение художника

очистит ржавые кресты,

листвой укутает кусты,

рассеет лапки подорожников,

и, перешагивая грань

кирпично-красного величия,

найдет нарядные наличники,

и за стеклом герань.

 

Москва, как думочка уютная!
Тебя не зная, любит он, –

его палитры тёплый тон

невинно свеж, как воздух утренний,

и ты, придуманная, вдруг –

реальна, зрима, осязаема,

твой тихий мир, в любви рождаемый,

как старый добрый друг.

 

Вот так мечтается под теремом

из муравлёных изразцов,

но след истории свинцов

на нашем городе потерянном,

и живописи больше нет,

и памяти добавить нечего…

Есть только тёмный холод вечера,

и в сердце тихий свет.

 

Видение Руси

 

Она осталась как вчера,

но, спрятана от глаз,

в ночи ползёт из-под ковра,

и воду пьёт из ваз,

ютится в старых зеркалах,

скрипит в петлях дверей,

бредёт по улицам впотьмах,

и шепчет – обогрей!

Не отвернёшься, не смолчишь,

стемнело – тут как тут,

скребётся в душу, словно мышь

за ячменём в сосуд…

 

Но, если не боишься ты,

к себе её впусти,

цветком забытой красоты

дозволь ей прорасти,

и будут вечер, и альков,

и скатерть, и графин,

и нежность пухлых локотков,

и томный жар перин,

шеренга слоников, хрусталь,

и трав лечебный сбор,

в шкафу – церковный календарь

(Елоховский собор),

лампады осторожный свет,

герани у окна,

и сотню дней, и тыщу лет

покой и тишина…

 

Что правда здесь, а что мираж,

попробуй, угадай!

Пылает меч, крылатый страж

встаёт у входа в рай,

стеклом становится бетон,

текучим воском сталь,

сквозь стены к нам со всех сторон

распахнутая даль,

Руси малиновый покров,

рассветный окоём

над ветхой плесенью миров,

в которых мы живём. 

 

* * *


Радуйся – любовь твоя угадана...
Осень осыпается и дышит
облаками пепельного ладана
на деревья, купола и крыши;
радуйся – становятся всё тише
утолённой боли родники,
в наступившем полумраке слыша
всплески набегающей реки.

Отдохни – челны твои причалены
полночью, что одарить готова
всеми незабвенными печалями,
исстари родными с полуслова;
Отзовись и вслушивайся снова,
как зовёт шуршаньем камыша
тихого и бледного покрова
осени усталая душа.

Скоро небо над тобою склонится,
звёздными цветами засыпая,
и уйдет последняя бессонница,
отрешённо по воде ступая,
и надежда, нищенка слепая,
в ясной безутешности мольбы
прикорнёт, неслышно засыпая
на холодной паперти судьбы.

 

Настанет время

 

Настанет время уходить,

прощаться и прощать,

бесшумно перерезав нить,

без голоса кричать,

вдохнуть клубящийся мороз,
и выйти в тёмный путь,

и строчки набежавших слёз

без жалости смахнуть.

 

Настанет время зачеркнуть

пустые словеса,

почувствовать земную суть,

услышать голоса

её вскрывающихся рек,

проснувшихся дерев,

и повторить прошедший век,

огнём его сгорев.

 

Настанет время наизусть

произнести псалом,

узнав, что ты, Святая Русь,

далече за холмом,

а впереди собачий лай,

и муторная тьма,

а там, что хочешь, выбирай, –

кабак, петля, тюрьма...

 

И будет время умирать

за всё, что возлюбил, –

и выстрелит в затылок тать

и упадёшь без сил,

и примут безымянный прах

скрещения дорог

в лесах, полях и на горах,

где тишина и Бог.