Николай
Боков

La Sainte Russie (Русь)

Воль человеческих кто знает сопряженье

в поступок общезначимый народа?

Сливаются ль они в движенье

души диктатора? О, если –

тогда тиран – лишь выразитель

отдельных миллионов воль.

Ах, Музы! дверей нет запертых

для вас, нет тайны совещаний

богов, судьбы иль Провиденья.

Я вслушиваюсь в шёпот ваш,

стараюсь разгадать

бессмыслицу существованья

великого огромного народа.

Века идут. За что он избиваем?

Иль бьётся сам о стены?

* * *

А вы просто

расскажите что видели поняли

от чего вздрогнули попятились

хотели ли подать милостыню и не решились

обманули ли или не стали

поступил ли в мозг сигнал о непоправимом

собрались ли вы с духом или с силами

посмотрели ли вы в зеркало над умывальником

в провинциальной гостинице

это интереснее, уверяю вас,

чем все насмешки над коллегами

чем все намёки на ваше превосходительство

во многих – не во всех же – отраслях знания

и порослях и зарослях бытия.

А мы сделаем вот что

Тихо играет орган Робертсбриджа

С нами покой Старой Англии

Неяркий свет чтобы любоваться друг другом

И в этом бокале и в том отблеск вина

О, губы напьются теплом из твоей ладони

И чтобы не слышали щупальцы сторожащие дом

На кусочке бумаги напишу божественные слова

Моя дорогая я люблю тебя

1974

* * *

А потом за стальными жнецами

Жадной порослью вышли лжецы.

И за страшными теми лжецами

Ковыляли немые отцы.

И над этой страной, – над дырою,

Где как перст женский вопль стоит, –

Пепл исландский нам солнце закроет

И кончину народа смягчит.

* * *

А с неба падавшая манна,

Казалось, не была обманна.

Когда ж казаться перестало,

То манны на земле не стало.

Акварель

как странно, легко, и как сладко

осенний разреженный воздух

вдыхается лёгкими нежно

как тихо почти незаметно

и плавно крыльями движет

по небу летящая птица

а он неподвижен он смотрит

на синие зубчики леса

линии горизонта

Античное

Толкал, упирался, болел и упорствовал там,

Где дорога кончалась пред эфемерной преградой,

Вставшей дрожанием воздуха, радужной пылью

Строился замок в лучах и лучами держался.

Скрыта была от него подготовка удара:

Чёрный гарпун тетивою натянутой прягся,

Вынырнул хищно из блеска весёлого, взвизгнул,

Затрепетавшую плоть повлекая в ничто.

* * *

Вздохнуть мешает боль.

Сказать мешает страх.

Играть мешает роль.

Уснуть мешает прах.

Идти мешает ров.

Любить мешает стук.

Мечтать мешает рёв.

Бежать мешает тук.

Мешает лень пронзить.

Мешает свист гореть.

Мешает глупость жить.

А мудрость умереть.

* * *

Взял бы да и выразил невыразимое

Произнёс бы непроизносимое

Помыслил бы немыслимое

Одушевил бы неодушевлённое

Обратил бы необратимое

Высказал невысказываемое

* * *

вода текущая медленно волны

деревья отдельные падающие листья

дело не в том что

не в этом дело

нет не в делах

ритм пешей ходьбы и

надежда на воскресение

сердца страстями

обугленного захлебнувшегося в собственном жаре

как высоко я поднялся чтобы

падая промахнуться мимо

земли

угодить в область страдания духа

но я выхожу выползаю

мне протягивает руку Маша Мария

дочь инвалид

инвалид ли

смотри мой ангел нам быть вдвоём

искуплением зла разлитого мною ли

будут долгие дни годы терпенья

о дочь моя ангел

мы любим друг друга

мы полюбили

1982

Вооз, ищущий слов для утреннего благодарения

Летний солнцеворот прошёл незаметно,

Почти никто не увидел, поднявшись на гребень года,

Что отныне стоит зрелое лето, а дальше

Начинаются жёлтые травы и красные листья, осень.

Тишиною наполнилось сердце. Надеждой

На разрешение уз и узлов. На удаленье Печали,

Свившей гнездо посредине меня и мира, –

Впрочем, старой знакомой Экклезиаста,

Саула в преддверии гибели, Иова и столь многих,

Чьи имена и вопли не достигли нашего слуха и учёных изданий.

Словно воздух на высоте – разреженное пространство событий

Моей жизни, идущей вне основных линий эпохи.

Настолько мало всего, что пригоршня влаги

Обернётся спасением потерявшегося в пустыне,

Тем более встреча, полная дружелюбных взглядов,

С подобным – идущим старательно – путником.

Но так трудно вытаскивать ноги из множественности песка

Усилий, намерений, усталых дней и зимнего изнеможения.

Повеяло свежестью вечера. Можно думать,

сидя у гаснущего костра, подняв лицо к проступающим звёздам:

смотрите, засиял Орион!

И карбункул таинственной Андромеды!

В тишине субботнего отдыха безмолвья Вселенной

Еле слышно дыхание из ветхой палатки,

Износившейся под порывами ветра, плача и восклицаний,

А теперь оберегающей сон утомлённой Руфи.

Ночь доверия, веры. Обретённого дома,

Прочного, основанного на Камне, о который мы едва не разбились.

Печаль и страдание перестают быть ежедневною пищей.

Ноша, снятая с плеч, останется при дороге.

Силуэт Вооза на утреннем светлеющем небе.

Повернув лицо на восток, смежив веки,

Он слышит скольжение капель, солоноватых на вкус, мокрых на ощупь.

Голова, борода, покрытые серебром луны, а точнее – пеплом.

Ах, какие же выбрать слова для утреннего Благодарения?

1998

* * *

Вопль сочен, возглас точен,

А потом слова, слова

Глохнут под покровом ночи,

И скучает голова.

Я ведь знал, что так и будет,

Что закрылся парадиз,

И теперь надежду губит

Взгляд, спускающийся вниз.

Нам осталось ожиданье.

Видит медленный рассвет

Возрастание сиянья

Будущих жестоких лет.

Воспоминание детства

Всё связать в пучки

Всё сложить в аккуратные кучи

Всё разложить по коробкам

Все развесить на стенах

Всех вывести во двор

Всем раздать деревянные кружочки

Всем приказать положить их на землю

Всем приказать отвернуться от них

Всем выдать по бутерброду

Всем приказать снять пиджаки

Всех пересчитать дважды

Всем приказать сравнить результаты

Всем приказать поднять правую руку

Всем продемонстрировать силу убеждения

Всех вынудить потупить взгляд

Всех отпустить живыми до следующего раза

* * *

Вот и ночь возобновляется,

с каждым часом фонарщик безумнее,

фонари разбивает вдоль улицы,

а аптека стоит закрытая,

и аптекарша лежит расстрелянная.

* * *

Вот когда прищучило,

Вот когда приспичило:

Входит в дом без спроса

Смерти нищета.

Заняты живые все

Делом выживания.

Сновиденья вещие

Некогда смотреть.

* * *

Дед жил пережил 76 зим

Бабушка жила пережила 67 осеней

Мать пожила того и другого

Кузен прожил 14 лет и

Не пережил своей единственной весны

Что же сказать о не оставивших следа

* * *

если музыка иссякает то что значит это молчанье

это солнце его болезненный блеск в тумане

нависшее серое небо о что это значит

неотвратимость и непреложность и замирание сердца

сердце и солнце никогда не видящие друг друга

и тем не менее имеющие много общего

* * *

Если с музыкой неладно,

Значит, в ней утерян лад.

Если есть и пить накладно,

Значит, где-то строят склад.

Если бледен стал политик,

Он, возможно, завтра труп.

Если красен аналитик,

Значит, с ним хозяин груб.

Если повар пляшет румбу –

Он обжёгся кипятком.

Если князь залез на тумбу –

Завтра будет под замком.

* * *

Её тело взглядом ела

Возбуждённая толпа

И в мечтаньях страстных млела,

Утирая пот со лба.

А она своим коленом

И движением бедра

Всё манила нежным пленом

И блаженством до утра.

И когда в изнеможенье

Имя женщины назвал,

Вдруг исчезло наважденье:

Он во тьме один лежал.

Жалоба оставленного Богом

Снова болезни пришли, и не оказалось лекарства,

прыскает ядом раздавленная надежда.

Думал – труды накопил, оказалось – мытарства

и сгнившая из фиговых листьев одежда.

Спасаюсь, пытаясь войти в ритм, соразмерный

теченью широкой реки с полноводною глубиною.

Только б расслышать его слабеющим слухом вечерним,

из обломков мысли плот сколотить, уподобившись Ною.

Кстати, плач старика удивительно напоминает

Смех старика. А обратное – справедливо ль?

Чтобы проверить, третий год случая ожидаю,

как пустыня – дождя, как застрявшая лодка – прилива.

А осень решительна в этом году. Не колеблясь

со всех сторон света сходятся холода в моём сердце.

И как бы вверх ни тянулись ещё зелёные стебли,

Им не прибавить в росте, а ему не согреться.

Впрочем, друзья юности меня посещают:

Экклезиастом зовут одного, а другого – Иов.

Только напрасно я пир приготовил и ветхий том открываю, –

остались нетронуты и твёрдая пища, и пиво.

Уже и не знаю, куда направить мои усилья

освободиться от тяготы не завершаемого томленья.

Оно не поддаётся ни уловкам стиля,

ни упражненьям жестоким, ни нарочитой лени.

Вместо жар-птицы премудрости, казавшейся завершением,

верным проводником на остаток существованья дороги, –

я снова перед чертой, и что за значение

этого окровавленного нуля, рабства, бедствия и порога?

Ветер шумит надо мной в кронах деревьев,

синева простёрлась над ними, лишённая веса и меры.

Где же они, отчего так невидимы носители перьев,

сторожащие доступ в певучие дали и сферы?

Возносилась молитва Давида, моя же – отяжелела.

Раненный день обступил – и не оказалось лекарства.

От болезни смертельной не помогает ни трусость, ни смелость.

Надобно только одно, и это – Небесное Царство.

1996

* * *

Зайдя на пару слов,

Увидел: ей не пара –

Смотрительнице снов,

Любительнице пара.

Ей лёгок маскарад

Улыбок и насмешек.

Ей, королеве, рад

Рой позлащённых пешек.

Но если на балкон

Её зазвать удастся,

Из ножен выйдет он –

И крепость турку сдастся.

* * *

Зачем тебе, душа, к другой душе стремиться?

Желая разговора с ней, желая

поведать ей о том, о сём, о ветре,

который ныне колобродит в парке, о тумане,

закрывшем долину, о блеске

воды реки?

Зачем, ладони, вам

грустить о гладком

плече и о запястье

особенно? О жаре

мест потаённых?

О уши, вам зачем

печалиться о голосе и смехе,

о звонком восклицании, а наипаче

о шёпоте и о дыханье, о

шелесте одежды?

А вам, глаза, зачем искать

изгибы силуэта в сумерках,

у тёмного окна, на фоне

квадрата звёзд с их лучиками?

Зачем?

* * *

Зелёная луна, и воздух всё свежей.

На пустыре заметны силуэты.

Далёкое мерцание ножей

Не прибавляет блеска свету,

Но тяжелеют горести земли.

Сердечное томленье пешехода

Остерегает, говоря: внемли,

Другого не видать исхода,

Поскольку жизнь, наверно, коротка,

А этот путь короче жизни нашей.

И слышится, пока душа легка,

На пустыре моление о чаше.

1974, Москва

Знаменитость

Убийца праздности, машины император,

Богач мушиных ожерелий,

Толпящихся лифтёр и хладнокровный банщик,

Писец танцующих, безногих балетмейстер!

Плакатов прошлогодних клейстер,

Расстрелов тайных опытный обманщик,

Этнограф соловьиных трелей,

Атласных кож прославленный оратор!

* * *

И всякий требовал участья

В его преемственности дней,

Как будто представленье счастья

С его балкона всем видней.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Ведь человек, увы, не знает:

Он нищ и наг, он жизни крот.

Он к пище руку простирает

И разевает жадный рот.

Но если ты судьбой иною

От вечной жизни награждён,

Оставь попутчика немого

Под серым пепельным дождём.

Пусть рушится всё в ту же яму

Народов плоть, за валом вал.

Тебе не вылечить изъяна

Души, сражённой наповал.

* * *

И как мы говорили когда-то

ночью, взволнованные друг другом.

И как мы молчали вместе,

потрясённые порывом и тяготеньем,

делавшим из нас одно целое.

И как твои пальцы перебирали мои волосы,

а мои чертили по твоей спине,

и как вздрагивала кожа.

И как ты лежала, подперев щеку рукою.

И как мы оставались весь день дома и никуда не выходили.

И как мы думали, что мгновение превратилось в вечность

и что жить больше не нужно.

* * *

И ночь светла, а воздух чист и сух.

Лучисты звёзды, и душа прозрачна.

И тишина, лаская, лечит слух,

И лёгок путь, а он со страхом начат.

Случится многое, и мне на благо всё.

И даже смерть: её прикосновенье

Бесшумно дух живой перенесёт

Туда, где незнакомо тленье.

1971

* * *

И после многих разветвлений

Вернуться к чистой простоте,

Как после тягостный сомнений

Вздыхают полной грудью те,

Кто из подземки душной града

Вдруг вышел к полю и реке,

И жизнь себя увидеть рада,

Чтоб продолжаться налегке.

Из сюиты «Опоздание трубадура»

Поговори со мной. О том, о сём

и о плохой погоде.

А может быть, о том,

что дует свежий ветр над озером:

оно синеет, простираясь

к подножью белых гор.

И много разных планов. Намерений.

Много путешествий

намечено, на Север и на Юг.

Твои друзья, собравшись,

болтают весело о том, о сём.

И о погоде тоже, февральской.

А потом придёт весна, не правда ли,

и зазеленеют луга, корова зазвенит

бубенчиком на шее, и лыжники

пойдут, увы, пешком, или помчатся

на велосипедах.

И вместо шубы

твой стан обтянет тесно полотно.

И острые соски восстанут

неотразимо.

Да будет юность твоя благословенна.

Твоё лицо смеющееся

сияет в памяти моей.

* * *

Испуганный шквалом восторга ладоней

Собравшихся в зал меломанов,

Печально слышать, как медленно тонет

Бархатный гром барабана.

Засыпана хламом галантных оваций

Последняя жалоба скрипки.

Умерло чудо губ и пальцев.

Надеваются шапки и кепки.

И музыканты торопятся тоже.

Выносят футляры и хлопают стулья.

Ночи туманный покров наброшен.

Тает исход человечьего улья.

* * *

Когда живой неандерталец

В отверстьи палочкой вертел,

Он совершал священный танец

И, пламя добывая, пел.

Я ж, в современности живущий

В преддверьи осени, один

Взыскую парадиза кущи,

Как некий странный господин.

О, если бы твоё волненье

Услышать, и смущённый смех!

А наши бы сплетались тени –

Движений повторенье тех,

От коих вздрагивает кожа,

Бегут мурашки по спине!

Ты сладкой б отзывалась дрожью,

Навстречу открываясь мне.

Колыбельная океана

Скажи мне, стареющий,

почему ты перестал оглядываться

на пройденное, перестал его повторять

и запоминать повороты?

Не придётся тебе возвращаться, и ты это понял.

Или боишься отвести взгляд от горизонта,

чтобы не пропустить прикосновения солнца к некоей линии,

отмечающей начало ночи?

Песок, обжигавший ступни,

теперь холодит ладони,

лучи, нагревавшие голову слишком,

отразились от черепа в небытие.

Бирюза, заставлявшая

биться сердце,

сменилась лиловым цветом церковного траура.

Эти приготовления тебя не смущают, напротив!

Наконец-то ты один на один,

и не слышно разнообразных по тону и одинаковых

по отсутствию смысла замечаний.

Больше не нужно заниматься существованием

жадной до пополнения плоти

этой скучной машины повторений.

Каждый день теперь

будет новым,

и память более не понадобится,

чтобы узнавать дорогу возвращения.

Ну, вздохни и Люби.

* * *

Кто во Франции родился

У родителей достойных,

Тот хороший человек.

У него достаток верный

В накопленьях и запасах,

И почёт ему оказан

От значительных сограждан.

И когда сойдутся вместе

Люди добрые, то с мачты

Смотрит с доброю улыбкой

Их французский добрый бог.

Лежащий в темноте

Лежащий в темноте не может быть наполнен

обрывками мечтаний, обломками споров.

Шум города далёк, и лишь ночной дрозд

повторяет простую мелодию предков.

Тело стало подобьём кораблика

и приближается к таинственному материку,

где живут великие имена Бог, истина, любовь.

Молчание не угнетает,

прозрачным веет от него и свежим,

и колышется дверь, называемая в просторечии смертью.

Метаморфоза

И в углу под тенью скрытом

Кто-то тихо говорит:

«Был он долго просто Шмитом,

А теперь он Мессершмит.

Это раньше застрелиться

Малодушно он хотел,

А теперь летает птицей

На скопленьем мёртвых тел».

* * *

Мозг обложен как бы ватой,

В сердце равенство начал.

А ведь трепетал когда-то

И права людей качал.

А теперь вот созерцаю

Равнодушный горизонт.

Милый друг, налей-ка чаю,

Рифму в строчке подскажи.

Ибо музам я наскучил,

Людям тоже надоел.

Жемчуг мой в навозной куче

Современности истлел.

Монмартр

Т.Б.

Улыбаясь сморщенным жёлтым лицом

Китаец подманивал искусством своим

Вырезывать силуэты из чёрной бумаги

И опять возгорелось во мне любопытство

Увидеть свой профиль в новом свете

Свой портрет под новым углом

Китаец щёлкал ножницами, соблазняя

Спутница моя воспротивилась

Со всей категоричностью юности

Со всей решительностью красавицы

И даже почувствовалось упорство

Судьбы возражающей против ошибки

Отвращающей от ложного шага

От чреватого страданием выбора

И я послушался юности

Смелости красоты златокудрой

Движений быстрых и ловких

За нею пошёл среди расступившихся

Оставив ни с чем уменье заманивания

Магию вырезывания чёрного-чёрного

Cилуэта мёртвого профиля странного.

* * *

Мы заснули в Парадизе

А проснулись в Гефсиманском саду

Даже Бог скорбел располагая легионами ангелов

У меня только ты нам ли печалиться

Вино и метель и свобода (сегодня)

Три чистые вещи оберегающие любовь

Так любят свободнорожденные в рабстве

(В каждом слове предчувствие расстояния)

* * *

На воздухе лежи и чувствуй обливанье

Теплом и гладкостью.

И тишиной бездумья.

Тебе ль постичь сей жизни созиданье,

Узнать, что мудрое, а что порыв безумья?

Верни домой фантазии и загони в сосуд.

Поставь на полку с ветхими томами.

И что с того, что близок страшный суд?

Плывущим облакам скажи аминь,

И подтверди тяжёлым amen.

На мостике всплывшей подлодки

Этим любезна история прежде живших и

выживших

Другие позёвывая смотрят в окно на случайных

прохожих

Вон те живут среди запахов, вкусов и осязаний

А вот некто задыхается засеивая Евины кущи

Того влекут в неизведанное звуки извлекаемые

смычком из струн

Но сей опьяняется среди криков одобрения и

ненависти

Для женщины этой весь мир поместился в плод

её чрева

Что ж, что привычны к движениям рук производящим составные части калашникова

Или вот ещё выращивающий пшеницу или просо

радуется урожаю

Наконец любуются некоторые начищенными

сапогами, ать-два

Однако стоят за углом с оружием поджидающие

толстосума

А этот целуя запястье зачарован влажностью

взгляда

Среди всех этих движений, операций, возгласов

удовлетворения и стонов

Стою я на некоем мостике наблюдателя хаоса

Размышляю над волнами массовых действий

Любуюсь пенящимся человеческим морем мира

Вот и вечер проступают звёзды навстречу ночи

На отъезд Константина Бокова

Элегия

Как!

Ты покидаешь все пределы эти?

Но что, скажи, тебе мешало здесь

Спокойно спать и есть

Рассыпчатую польскую картошку

И вкусную японскую треску –

Персидскую подкармливая кошку, –

В цейлонский чай кубинского накладывать песку?

Не спорю: не было картофеля подчас.

Но Родина! С нас не сводила глаз.

Ты мог бы, может быть, и комнату снимать

И натюр-морты рисовать.

В Америке уж не найти такой натуры:

Сосед, весь мёртвый после политуры.

Ты возразишь: стоял под пистолетом.

Так это же о том пеклись, художник,

Чтоб не ходил дорогой ложной!

Ах, ты не понял, ох, не оценил,

Билет на самолёт купил!

Уж Участковый

Не придёт делиться

Своими мыслями о школах живописных,

Мундиром похваляясь новым, –

Тебя умчал аэроплан, как птица!

И не видать тебе повесточек отныне,

Как маленьких ушей своих,

А впрочем, и чужих:

Больших.

В ночь на 21 сентября 1974

Накануне Пасхи

Я гибель пил, как сладкое вино.

И одинок бывал в падении

Не потому, что презирал другого.

Поставившему жизнь на карту,

Не ждущему ни помощи, ни ласки

Открылась истина.

Она даётся при условии

Отрезаться от всех и отделиться.

Не помнить матери, отца,

Забыть родную речь и

Родину оставить.

И вот тогда так просто и легко

Снисходит, ниспадает, шепчет

Бессмертие.

2007

* * *

Напрасно приготовил тему:

Ей жизни нет, ей жалко нот.

Её законченность изменой

Готова обернуться, вот.

Таким уменьем не владею –

Себя провидцем нарядить

И на забавную идею,

Как рыбок, слуг себе ловить.

А только так: себя не зная,

Предчувствуя разрыв, раскол,

Очнуться… на пороге рая

Безумен, одинок и гол.

* * *

наслаждение чистым ритмом верлибра

отложены барабанные палочки рифмы

с ними хорошо шагать и прыгать

отнюдь не подниматься на воздушном шаре созерцания

до той высоты (или просто места)

где уже не нужно говорить

Forêt de Breteuil

* * *

Не только плоть, о нет!

Сияние души

и голоса оттенки и обмолвки.

И мысль, и радость умозаключенья.

Не только речь, о нет!

И силлогизмы строгие, и даты.

Ключица тонкая под кожей

и лотос бёдер, спрятанный стыдливо

под тканью.

Не только шёпот, нет! Прерывистость дыханья,

гортанных междометий рой

и спазма рук на шее.

Не только утренняя торопливость, нет!

Но величавость вечера, загустеванье тьмы

и сон твой в окруженье прочном

рук и ног моих.

* * *

Неизбежно как расставание с телом

утром днём в середине ночи

испытывая холод смятение печаль

испытывая успокоение

неизбежное как

расставание с телом в конце вечера жизни

холодок живущий во мне перед этим

мгновением

текущие воды тепло летнего дня колесо

велосипеда брошенного на обрыве

ещё вертится в синеве неба

брызгая блеском спиц

скользкие камни кустарник в воде и печаль

при виде уплывающего парохода

вниз к морю

как будто быть пассажиром само по себе уже счастье

а мы плывём на невидимом корабле

везущем меня остальных всех прочих

ни ветра ни птицы ни сожаления

только бы мне проснуться вблизи тёплого живота

не умереть не услышав рядом дыханья возлюбленной

только бы мне захотелось написать письмо

о моей спокойной меланхолии

о предчувствии странном о том

что смерть мне понятна гораздо меньше чем прежде

1982

Неизбежное

Орфей выводит любимую жену из преисподней

И он знает о том что произойдёт

Ибо обернётся однажды нетерпеливо

И сильные силы повлекут её обратно

Закроются навсегда парадные золочёные двери

Как описать этот трепет Орфея

Эти закипающие на глазах слёзы

Про себя повторяемое заклинание

Не оглядывайся на тень Эвридики

Слов ласковых не говори преждевременно

Лёгкость стоп возлюбленной на каменистой

дороге

Её радость избавления наконец наступившего

Навстречу веет чистый воздух Эллады

Цвет синего неба чуть темнее её глаз

Её движения грациозны ей весело ей воздушно

Они счастливы и не помнят о времени настоящего

Новые стансы в августе

1

Наступи и посмотри.

Ишь, золотая.

Смотри-ка, не выдержала.

Думала – чугунная.

Стрекоза.

Любви.

Эх

2

Что ж теперь говорить

О чём теперь поболтать

Умерло.

Умер.

Что ж, лучше стало? Жить?

Да хотя бы просто

Выкарабкиваться?

3

Любовь – дитя свободы.

Поди научись.

Ни своего «люблю» нет

И на чужое «люблю»

Наплевать

Из чего ж тогда

Чему-нибудь вырасти

4

Мне больно сделали,

И я больно делаю.

А любить – ваше дело,

Если хотите.

Нормандия

хочу воспеть тишину провинции

нарисовать отсутствие журнальных улыбок

горячо одобрить прохладу нетопленой спальни

ибо сладок сон в таком помещении

а как вкусен хлеб после

пешеходной прогулки под секущим лицо дождём

и порыв-

истым ве-

тром

вечен покой порядка мирных могил

и заржавленных оград покосившихся

здесь единственный допущенный в дом посторонний

называется телевизор –

слепой свидетель того, с каким аппетитом

едят местные жители вкусный картофель

и другие некоторые продукты

и остальные веселящие душу напитки

жаль, что ты старый, шутит раскрасневшаяся Одетта

не то б тебе нашлось применение

в нашем сельском хозяйстве

ночью ветер и дождь расходятся по домам

облака удаляются на свои тучные пастбища

крупные звёзды встают в окне вызывая в памяти

сладостные имена созвездий

и в той комнате моего сердца

где живут боль и печаль

сегодня никого нет.

* * *

Ну, выглянул. Ну, всматривался вдаль.

Подробности записывал в тетради.

Заметил вдруг, что прошлого не жаль.

И напрочь позабыл, чего он ради.

Подумал снова: равнодушье – груз.

А вот восторг его носил на крыльях.

Но постепенно паутина уз

И очи, и углы, и зеркало покрыла.

Попробовал открыть, ну, как его, окно.

Желая воздуха, толкал его, ударил.

Нос выставил в пролом, рискуя ранить, но

Отброшен был волною зимней гари.

22 марта 2006

* * *

О, золото волос, ладоней теплота…

Убийц наёмных говор еле слышен.

Проходит ночь, о, не простая, та,

Когда не спит Иуда, тяжко дышит.

Ужасен долг его. Займётся чуть заря –

Бродить в толпе, выслеживая Бога.

От поцелуя шаг – до фонаря,

Во исполненье предсказанья… Бога!

О жизнь Иуды, мотыльковый век!

Исчезнет лишь роса с газонов Гефсимани,

С неумолимостью сбывается завет,

И целовавший с хрипом в лету канет.

О, золото волос в мерцании огней!

Из чаши рук твоих я жадно пью, целуя.

Другая подождёт. Ведь сказано о ней:

«Минует пусть». Однако не минует.

1967

* * *

О, не спеши. Я обниму

овал плеча, я приласкаю также

твоих волос скольженье и объём.

И я подставлю

лицо моё под чудный водопад каштановый,

захлёбываясь им, изнемогая

от колкости желанной их.

Постой. Я разведу

угольнички ненужной ныне ткани,

чтоб видеть, осязать, чтоб чувствовать

биенье сердца в жилке.

Не торопись. В блаженном весе тела

я слышу ноту нежности,

и ты ей отвечаешь трепетом.

О, шум листвы смоковницы над нами.

Дыханье в моих ушах стоит, во рту, в груди.

* * *

О, что это

продолженье взгляда за горизонт

углубление слуха в пространство

ветер наполняющий лёгкие

о, что это о, неужели

предвкушенье отбытия

навсегда возвращенье

на родину сердца

мне одиночество сладко сегодня

над этой равниной где птица

в безмолвье раскинула крылья

оставив страдания труд

вишу беззаботно над прошлым

Март 2002, Вилла Маргариты Юрсенар во Фландрии

Орфей не ведающий

Ты спишь абсолютно бесшумно

и я иногда тревожился не слыша

твоего дыхания тем более что и спина

казалась прохладной

и однако вздрагивала кожа и ты вся

от моего прикосновения

я так боялся потерять тебя в те дни

и не знал как сделать чтобы этого не случилось

жизнь улыбалась мне / твоею печалью

тебе было холодно а у меня избыток

тепла накопившегося стоящего в ладонях

оно перетекало в твои лопатки в твои бёдра

твой живот был ко мне дружелюбен

и Евина роща радовалась моим посещениям

далеко за полночь Морфей покрывал нас одеялом

купленным мною по возвращении в Париж

в начале третьего тысячелетия

* * *

ответь мне дрожью

криком плачем

восклицанием

ответь мне вздохом

спазмой ног

ответь мне именем моим

ответь дыханьем жарким в рот и уши

ответь

кольцом упругим рук

ответь мне

жемчугом испарины на лбу

текущим ароматным потом

ответь

пожатьем бёдер пальцев

дрожанием ресниц

вжимаясь в моё тело словно

ты стала часть моя навечно

о

Отрывок из поэмы «Оглядываясь на Парадиз»

Огромная плешь этой американской страны

с низеньким лесом сгоревшей травой асфальтом

бетоном сетки дорог наброшенной на поверхность

так выловленное пространство достаётся мне

чтоб затухающая на руке жилка

жилка ритма осязаемого поддающегося пальпации

хотя бы такого ритма хотя бы

колебание пламени свечки дождь до изнеможенья

шорохи радио зеленоватого квадратика

глубокая о глубокая тень пролегшая между сосками

уплывающая по животу под сбившуюся простыню

тепло в парадизе растенья на окнах и даже

чай гораздо приятнее чем на самом деле

жарко выключи отопление жарко огонь блуждает по стопе голени

жарко истома болезни причина чтоб наконец позаботились

о если б болеть постоянно чувствуя

на потрескавшихся губах прохладные пальцы пипетку с лекарством

болезнь единственное лекарство от одиночества

открой же окно открой я задыхаюсь

закрой же окно скорее темнота вливается в комнату

в рот я задыхаюсь ляг рядом укрой

одеялом руками и животом губами

вот лучше не так опасны предметы

пустое пространство притаившееся за окном

дай мне чаю пожалуйста кажется оставалось немного картофеля

сладкого чаю только не выходи

нет только не уходи

побудь рядом прижмись пожалуйста так лучше

вздрагивающая кожа там тут и посередине

тепло проникающее повсюду и даже в сердце

поговори со мною немного я услышу так тихо

падает снег в памяти матовая белизна

прозрачная оболочка тела над снежной поляной

жарко сын протягивает чашку с питьём мой дорогой

дочь моя милая торопится доползти

доползти до меня со спасительною игрушкой

пёстрая кукла клоун с чрезмерным носом

я протягиваюсь навстречу в слезах растворяющийся в пространстве

распятое оцепеневшее тело матовая синева вливается в мозг

я дотрагиваюсь до маленьких пальцев

последним усилием разрываю опутавшую простыню

порезанные ладони полоски капельки крови

капельки капли пятна

и чистая сила выбрасывает меня

из болезни

Очищение любованием

Разглаживание любованием

всех морщин сердца, души и даже лица.

Очищение любованием от всей горечи, горечи.

Примирение любованием со всем светом.

Желание счастья всем, всем, всем.

Очищение любованьем тобою:

твоим именем, твоим лицом, глазами, ртом.

Любованием твоих рук.

Любованием твоих волос,

Твоих плеч.

Любованием тобой от тонких пальцев рук

до розовых – не правда ли – пальцев ног.

Любованье тобой.

Очищение любованием:

смотреть на тебя, как дышат весенним воздухом.

* * *

Очнувшийся в пустыне одинок и мал.

Колодец пуст (иссяк родник сердечный).

Давно ли взора от звезды не отрывал,

Играя в свете дня смертельно и беспечно.

Укрыл лиловой тьмой (навечно) до утра восток.

Надолго (навсегда) уснуло дорогое братство.

Где почва треснула, там позвоночник лёг.

Соломой шелестит, мертво моё богатство.

О, ночь дана, и ночи (в сердце плач).

О, ночь подарена (украдена), а утром

Нашествие бессмысленных задач

Рукою отстранив, поступишь мудро,

Поскольку… нет, не жизнь, и не свобода, нет,

Наверное, тепло обнявшихся и спящих вместе,

Тепло боготворимое (там – ветрено, и снег)

Готовит к смерти нас и лечит от желанья мести.

1972

Памятник

Железный Феликс, а не дремлет.

Туберкулёзною душой

Он шёпоту и речи внемлет,

И слышит вдов убитых вой.

* * *

Перелистывать страницы книги надеясь обнаружить слово

Крутить ручку настройки приёмника

Разыскивая ухом кусочек музыки в массе звучания

Вглядываться в лица прохожих чтобы увидеть

Слабый отблеск удивления перед открывшейся вечностью

Смотреть на летящие облака восхищаясь до слёз их эфемерностью

Следить за паденьем листа дерева предвкушая собственное исчезновенье

Провожать взором загорелые колени велосипедистки

Вычисляя за сколько минут она доедет до следующего перекрёстка

Подниматься к себе в мансарду не останавливаясь до этажа шестого

Гордясь хорошей работой привычного сердца

Засыпать глубокою ночью невинным сном

Наслаждаясь плаванием в неведомом голубом пространстве

2005

* * *

переодеться Львом Николаевичем

переодеться клоуном

переодеться отцом семейства

переодеться... ну, олигархом

или бомжем

переодеться голым

вот-вот

голым улыбающимся

а каким же ещё

* * *

перчатка белая начаток

зимы благословенной той

когда навстречу холодам

природе всласть противореча

любви желание взошло

и слов покров обыкновенных

метелью плотно замело

губам замёрзшим говорить

стеснительно и улыбаться

рука ж охотно влагалась в руку

как в счастливом сне

* * *

Писем ныне больше пишу, чем получаю ответов.

Сверстники заняты делом: вглядываются во тьму.

Она становится гуще и осязаемее.

Люди, близкие к зрелости, прилежны в строительстве,

навёрстывают упущенное, чувствуют, что нужны.

Легче жить молодым: за них решит биология

набуханием вен под действием неумолимых гормонов.

И дети цветут, не зная о космической пыли и радиации.

Огромное безголовое тело по имени человечество

стонет, рычит, взрывается пузырями войн и болезней,

продолжая движение среди прочих звёзд и планет, и галактик.

2006

* * *

Побежать хореем и ямбом,

перепрыгнуть через ямы невнятицы,

Не заботясь о том, что позади не останется

благоустроенного пути и даже тропинки

для самых задумчивых.

Ибо верх и низ,

обозначенные словами

небо и ад

измеряются одним и тем же человеческим ростом,

и все споры идут вокруг сантиметров

или, простите, дюймов.

Из-под холодных понятий

вырываются страсти

продолжения рода

и прибавления племени.

Заблуждения имели причиной

прорывы во тьме и пробоины в камне

человеческого горизонта.

Они бывают реже, чем хочется,

чаще, чем хватает сил у человечества

их пережить и усвоить.

Пусть же искусства

раскрасят Ожидание,

пусть музыка радует слух, а живопись – глаз,

и яства – нёбо.

Жестокое удовольствие войн

отходит в прошлое или в другое место.

Напоённые запахом сосен

легкие обласканы,

зрение наслаждается

благолепием морской сини и бирюзы,

и бриз поглаживает кожу.

Закрыв глаза,

произносится им Имя Бога.

* * *

Побратим ли необратимого?

Кому истинное, а тебе настенное.

Ты с подружкою Диотимою

Открываешь своё нетленное:

Контур жизни твоей пугающий,

Крови выплеснутой узорами.

Звук сладчайший, однако, тающий,

Провожаемый печально взорами.

Ждали многие обещания,

Не заметили обращения.

Труд напрасным казался тщания,

Глупой деятельность завершения.

Кто там встал со своей треногою

Над лужайкой забав человеческой?

И окрасился дым тревогою,

И окрысился дом ложью жреческой,

Приготовлен стоит в пищу пламени.

Ложь изгнала слова спасения.

Не покрыты пробитой дланию,

Не достойны мы воскресения.

* * *

Подробности ненужные в картине

подобны утомлённой паутине

в лесу осеннем липнущей к лицу.

Прогулка приближается к концу,

и хочется простых свободных линий

и наблюдений беззаботной лени.

Склад вечных сожалений пуст.

Приятно жить, не открывая уст.

* * *

Подстроив голос свой к сонету,

Пристроив к обществу зрачок,

Он никого не звал к ответу

И не искал в затеях прок, –

Зачем ему определенье

Теснины слов, усилий дня,

Коль экзистенции теченье

Влечёт добытое, храня?

И так узнает подоплёку

Державы страшных гигиен!

То не орлиный власти клёкот,

А визг дерущихся гиен.

* * *

Послушайте, Поэт, я весьма опоздал.

Я, правда, думал, что никогда не вернусь.

Но река жизни пролегла петлёй,

А вас отозвали на горний луг.

Остались боящиеся. А вы никогда

Не шли на поводу у сантимента сего,

Ибо хранил вас от трусости нашей

Бог или муза, или даже судьба.

Вот почему в порыве бесстрашья

Пользуясь библейским примером,

Вообразив вас почти Илиёю,

Испрашиваю в подарок милость.

Носивший её пророк вознёсся,

Успев её бросить на Елисея.

А мне подарите ваш плащик, который

Остался лежать на каком-то бреге,

Ещё хранящий порывы и радость,

Влажный от слёз и росы, и туманов.

Это просьба, приснившаяся на рассвете.

И я не знаю, осталось ли в силе

Отдаленное рукопожатье в Венеции

Странников, с тех пор разошедшихся

До встречи в будущем вне Земли.

1977–2005

* * *

постанывал от наслаждения

покрякивал от удовольствия

причмокивал от восхищения

и другими способами опережал

равнодушие нетребовательных современников

к происходившим в его душе открытиям

* * *

Почто, бабочка, летаешь над песком?

Здесь не твоя стихия,

тут грозной птицы тень

и брызги волн солёных,

нектара нет тут,

как нет цветов на водорослях.

Чернеет среди волн котёл:

здесь затонул кораблик,

на отмель выброшенный жестокой бурей.

Погиб и капитан, и рыболовы.

Зачем же, бабочка, своей рискуешь жизнью,

чрез волны бирюзовые летишь

и на котёл заржавленный садишься?

Что позабыла тут?

Кого ты будешь ждать?

Но, кажется, тебя я понимаю

и постигаю цель твоих усилий:

трепещет пятнышко,

как золото, на коричневом железе,

а вкруг колышется, сверкая, бирюза.

Стараюсь не дышать.

Мгновение остановилось.

Длится.

Поэт Айги в Москве 1973

На диване лежал босиком

Подтянув колени к животу

Брюки были чёрные изношенные

Стены комнаты облезлые жёлтые

Бедность вздыхала в углу время от времени

А жена тогдашняя штопала

Или гневаясь отсутствовала

Существование текло обычное

Весёлое с шутками и цитатами

Со стихами надрывными и загадочными

Что назавтра ждёт нас никто не спрашивал

В те времена дверей и замков не было

Стояли по всей стране неприметные служащие

Заходили в гости без приглашения

Стихи подслушивали и почитывали

Выполняли приказы неукоснительно

Правда минималиста

спящий

проснётся

бодрствующий

оглянется

идущий

остановится

сидящий

встанет

засмеявшийся

побледнеет

пошевелившийся

вздрогнет

увидевший

зажмурится

выпрыгнувший

спасётся

* * *

Превозмоги тоску. Не думай: обречён,

Отступит обречённость в царство ночи.

Вот, календарь судьбы развернут и прочтён.

Ступай на путь, который напророчил.

Но если вдруг нежданное тепло

В душе пробудит музыку и слово, –

На помощь вдохновение пришло,

Чтоб легче задыхаться снова.

1973

Пред Кербером

А ведь не знает Эвридика,

Что ей его опасен взгляд,

Что если он коснётся лика,

Её потребуют назад.

Недостижим для слёз и крика,

Бесчувствен громоздится ад:

Багрового качанье блика

И темноты когтистый хлад.

Тщеты намеренья Орфея

Любовникам не должно знать.

Певец, мечту свою лелея,

Спешит пред Кербером играть, –

Слабеет преисподней рать,

Обиженно теснясь и блея.

Притчи минималиста

1

непроходимое, в сущности

нерасторжимое

невыдавленное

допустим, нелёгкое

недоделанное

в общем, ненужное

необязательное

нескончаемое, однако

невредимое

даже невредное

нелепое, в конце концов

2

неприятное чувство

взъерошенность какая-то

взбаломошность

вздернутость

взорванность

и, конечно, ноздреватость

3

смотрю и не видно

не видно а смотрю

а тем вон не видно

а говорят говорят

и даже постановляют

повторяйте, говорят, повторяйте

пока не поздно

пока нам нужно

* * *

…«Причаливай, старик! К утёсу правь».

Пушкин

Над головою звуки переклички

Веков подобны крикам птичьим

В заведомой долине остановки.

Дуновенье ветра

Освобождает от шелеста сомнений, от

Уверенности мышц.

Припав к воде

Живящей бедности голгофы

Плавучей

В житейском океане ожиданья.

Род оружья никто не выбирал.

Возня детей в основе философий.

Мы ждали, подождём ещё, уже и не надеясь.

Стараясь не убить.

Вдруг голос

Священника из Церкви Всех:

– Причаливай, старик…

(ему там место есть).

Прозрение

Безмолвный хаос должен поглотить

Души твоей отважные потуги.

Певцу назначено стремленье воплотить

И запереть навеки в чётком круге.

А вырвется – и в тот же миг умрёт.

Ошибка мастера печальней преступленья.

Кто защитит, когда истлеет рот

И душу поразит оцепененье?

Я осмотрителен, но зябко на земле.

И потрудившись сладко и упорно,

Копаю прутиком в угаснувшей золе

Листков, не знавших

Совершенства

Формы.

1971

* * *

Происходит движение масс,

Колебание плотных скоплений,

Возбуждая тяжёлый запас

Неприкаянных сил поколений.

Приближается сумрачный гул

Потерявшей материи форму.

Зачинается дикий разгул

Бедной плоти, лишившейся корму.

Кто попробует взрыв обуздать

И вулкан задержать для проверки?

Время кончилось. Некому ждать.

Человечии мерки померкли.

Кому выпадет жизнь, кому кровь.

Прочим гибель. Счастливцам любовь.

Просыпаясь, утром

Памяти Бродского

Долго цвела твоя меланхолия, долго.

Ты же надеялся, что пойдут дожди

Любви, интереса к тебе, воспоминаний,

И пустыня памяти пустит побеги,

Каждый величиною в десятилетие.

Твоё ожидание делалось безнадёжнее,

Словно молчание неба, тяжелея,

Ложилось на лёгкое сердце.

О, где же обещанное? – Друг мой, кем?

2006

Русское

лежать, пока не надоест

встать и стоять, пока не надоест

сесть и сидеть, пока не надоест

пойти и идти, пока не

побежать и бежать, пока

махнуть и махать

чем бы ещё заняться

надоесть и надоедать, пока не надоест

взлететь и летать, пока не проснёшься

* * *

Памяти Леонида Черткова

Своих стихов он не договорил.

Он фразу начинал – его никто не слушал.

На подоконнике хранил останки крил,

А музыка звучала глуше.

Рожденье затянулось. Налегке

Из улицы перебегал в другую.

Стучало сердце жилкой на виске,

Когда он видел женщину нагую.

И ничего, что душно. Потому,

Что воротник рубашки очень узок.

Припал лицом к веселью своему,

Оставленный людьми. И музой.

* * *

Сей холод сладкий осени

И синий небоцвет.

И птицы одинокий голос.

И медленные сумерки ума.

Рассказывать ли нужно. Нет.

Ты больше не участник

продолженья рода.

В отвал, в отброс. В забвенье.

Переодеться бы, да незачем.

Переоденут.

* * *

Сладость исчезновения

Розовый воздух сумерек

Две юные всадницы

Счастливые они приветствуют меня с высоты

Конского крупа

Восклицанья играющих

Подходящие к горлу рыдания

Сладость отъезда в страну незнакомую

Сладость исчезновенья отсюда

Возвращение в дом

* * *

Снова на память приходят,

выплывают старинные строки,

словно открывшейся двери сияют проёмы,

в этот день, в этот полдень исполнились сроки

слов созреванье закончилось,

труд завершился наёмный.

Праздник сияет в окнах,

благословенный.

Только она и была, прихожая парадиза,

сверху и снизу.

Вы с тех пор и не ездили?

Другие поехали и не привезли

ни мыслей, ни чувств.

Скоро уж ехать совсем в другие места,

где нет ни вашего кваса, ни самовара,

ни ваших казней.

Созерцание

Шёлковое кимоно

По гладкости не отличить от кожи.

Жизнь не вылечить от кино.

Сна не прогнать от ложа.

Горизонт затянуло серым и синим.

Дождь постукивает о ветку липы.

Похоже, мне бытие по силам,

Свежие соки в вены влиты.

Так приятно веет в сердце бесстрашие,

Это обычно знак присутствия смерти.

Утешение входит в пределы наши.

Ничего не бойтесь и Богу верьте.

Сон

Я видел Третий Рим в огне:

Больное место выгорало.

По пеплу чёрному на дне

Ползло железное орало.

Я испытал такую боль,

Как будто кость лишалась плоти.

Из облаков сложился ноль

И плыл в кровавой позолоте.

Дыша снотворною тоской,

Скрипело дверью расставанье.

Душа в зародыше рыданье,

Я горло сдавливал рукой.

* * *

Старик отчаливал, опершись на весло.

Фет (1853)

На склоне дюны грандиозной сидя,

мы не заметили, как лодка подошла.

Старик стоял в ней. Странная тревога

мной овладела, и владела дальше.

Уединенье наше он нарушил.

– Послушайте, вы не могли б поодаль

остановиться? Места много! – Тот не отвечал.

– Отчаливай, старик! – хотел я крикнуть громко,

но возглас не поддался языку: не вылетел.

– Что ж, мы уйдём, – Патрисии сказал я.

Старик стоял, опершись на весло,

и волны чуть плескались, ударяя в борт.

Заметно отойдя по вязкому песку,

я обернулся. Пустынен брег был.

И в море ни души, насколько глаз хватало.

Вдруг ветер дунул и принёс

из дали неведомой какой-то голос:

– Отчаливай… старик…

Судилище

Не презирая обстоятельств,

Я их, возможно, не люблю.

Не избегая препирательств,

Я разбирательств не терплю.

От них мигрени и морока,

Лицо землистое судьи.

От адвоката нету прока.

И точки нет как нет над i.

Судьба

Он не солдат, он просто так

Случайно он одет солдатом

Теперь так модно одеваться

В страну чужую приезжать

И просто так стрелять в пространство

Поскольку прибыл он сюда

Он должен чем-нибудь заняться

Ходить и иногда стрелять

И просто так – так получилось

В то утро свежее как есть

Вдруг прилетела из пространства

Ему попала пуля в лоб

* * *

Сумерки Рейн пароход в вечернем тумане

камыши песок и кустарник камыши и

бесшумные крысы бегущие наперерез от воды там тут и дальше

в белом воздухе окутывающем сновидца

Шелест листвы приносимый ветром из далёкого Парадиза

Едва различимый свет.

1981

Сущее

И вдруг из-под унылой коросты страдания мелькнёт блестящая молодая кожа обновлённой души. И – радость, радость, радость…

На чём же всё держалось эти месяцы висения в темноте и сухой тоски…

Эта окруженность/сокрушённость смертями… Памятью Голгофы, конечно, – Марии и Иоанна, потерявших всё в гибели Иисуса, – но ещё живых и чувствующих, и обязанных видеть катастрофу…

Слова приблизительны.

Счастье Орфея

наутро снег белел на крышах

а тротуары под подошвами бездомного скрежетали солью

насыпанной заспанной консьержкой

ты ленилась вставать

по-кошачьи свернувшись под одеялом

и говорила о чём-то не заботясь слышу ли я

благодарно я думал что остаток существованья

мне подарен снисходительным небом

в любви, дружелюбии и даже

мне улыбалось колено высунувшись

из-под простыни

ночью я слушал стонущую шмелиную ноту

самолёта пролетавшего высоко над нашим

городом

и замирал от ручейка счастья пробиравшегося

через сердце

* * *

В.Б.

Теперь и ты перевалил сюда.

Тут склон стремится вниз,

а мы медлительны, удерживаясь

взглядом за розовые облака.

Отсчитан жизни полный час

и начался второй, и мы не знаем,

на какой минуте сорвутся лыжи

в последнее скольжение.

А впрочем, другая метафора

за гребнем сим законна:

воздушный шар неслышно подплывёт

и примет нас, любителей полёта.

И в голубом тумане растворится,

неся навстречу древним обещаньям

желанной вечности, где нет ни страха,

ни холода, ни недостатка в свете.

Усталую материю оставив,

мы облекаемся в иное состояние:

Любовь.

* * *

Теперь ясно, что сил недостанет

пуститься в новое путешествие

чтобы переходить часть пустого пространства

с удивленьем смотря на людей не знающих ничего о смерти.

Не знающих ничего.

Вероятно, мне никогда не выплатить Тебе долга

насмешек и легкомысленных присвоений,

слёз, горечи жён и не родившихся младенцев?

И Ты возвратил меня к стене Парадиза

с нарисованной дверью?

Лечение ритмом течением слов утешеньем

приходящих на память улыбок и дружеских жестов

чтобы снова повиснуть птицей в воображении

над рельефом сухих трав и камней

сходящим к Мёртвому морю

мёртвому мне

Солнце, воздух. Недвижные облака.

О, Господи, вспомни о нас! – Если не Ты, то кто же?

Ты, уставший нас бить, отдохни, дай нам время опомниться

от привязанностей ненужных своих, и наших тяжёлых предков.

Ты наполнил меня страхом перед несчастьем и неудачей.

Словно, назвав нас детьми, и своими, Ты смутился

и отошёл, оставив болезни, рваную обувь и начатки фраз.

Нас, нищих, Ты погрузил в последнюю нищету

Твоего молчания.

1998

* * *

M.-C. T.

Ты весна

моей осени

Ты осень

моей зимы

Ты зима

моего счастливого детства

огромных снежинок

Ты снег

моего забвения

Ты забвение

непоправимого

* * *

Ты ленилась вставать и ссылалась на то,

что суббота,

Что не топлено в доме, и ветер гудит за окном.

И звучала одна в твоём голосе бархатном нота,

И ей вторил послушно медлительный дом.

В память предков любезных окна гладили

ветви деревьев.

Пёс дремал у порога, соседями данный взаймы.

Жизни прошлой и пошлой обрывки, отрепья

Мы засыпали снегом свободной и чистой зимы.

Этот миг, эта пядь бытия нам подарены небом:

Мирный скрип половиц и пыланье поленьев

в печи.

Из колонки водой и пахучим коричневым хлебом

И ладонью на сердце мою старую боль залечи.

У грота

Он ждал у фонтана Медичи в Люксембургском саду. Вдоль водоёма, всегда скрытого густою тенью платанов, стояли железные стулья светло-зелёного цвета, и люди сидели группками и поодиночке. Вода была чёрного цвета, прозрачная. В ней неподвижно висели красные рыбки, и лишь утки деятельно проплывали, процеживая клювами воду, разыскивая съестное. Журчал и фонтанчик, вытекая из грота скульптурной группы, – огромный Полифем в грот заглядывал, где Галатея нежилась в объятиях – ах, кого же? Запамятовал. Нет, не Пигмалиона… Но не странно ли – так быстро покинуть творца своего? Справиться в словаре монументов. Навести справки у Овидия.

* * *

Из сб. «Envie de prose»,

авторский перевод с французского

уметь различить стук нелегального сердца под брезентом грузовика

умеешь ли слышать, Таможенник, движение тела под брезентом грузовика

умеем ли мы различить движение сердца в угрызении совести

умеешь ли ты различить угрызение совести в движении сердца

о умеют они различать стуки

умеете ль вы находить сердце в трупе

уметь различить сердечность в сердце

2002

* * *

Усталость бедности

Вот тот в доме живёт,

А этот в яме лежит.

Вон тот ест да пьёт,

А этот лыком шит.

Ну, расскажи, объясни

Да медком помажь:

Пока вон тому ни-ни,

Другому любая блажь.

Потому-то кисели твои

И того кисель братья навек.

Ну, а этих тут, смерть, подними,

Проводи туда, где всяк человек.

2006

* * *

Хрупкость мира, свет и тени,

Шёпот ветра, ласка птиц.

Много разных есть умений

Прятать выраженье лиц.

Много разных дипломатий

Для укрытия сердец

И диванов, и кроватей,

И улыбок, наконец.

Чем медленнее, тем правдивее

Коснуться сюжета намёком

Избежать чересчур чёткого ритма

Призвать на помощь неторопливость

Медлить накладывать краски

Не двигаться оберегая впечатление

Не шевелиться чтобы не вспугнуть музыку

Чувствовать как отступает сердечная сухость

Порадоваться исчезновению безразличия

Оглянуться нет ли рядом Провидения

Приготовляющего разрыв в одеянии

Для жала смерти

Чувства пловца

А потом пустота

Лежание на поверхности воды

Дыхание задерживая плывя

Наслаждаясь ласковостью температуры

Движением солнечных пятен на дне

Нечаянным касанием бедра пловчихи

Ощущением этим тающим словно сахар

Хлопаньем ресниц в знак извинения

Взрывом брызг в знак одобрения

Будем безгрешными рыбами

Если уж птицами не получилось быть

Шартр

…nur eine Liebende, o, allein am nächtlichen Fenster…

Rilke, Duineser Elegien VII

Эти смирные люди мне не чужды, нет, не чужды. Напротив.

Увядающие братья и сёстры, рассеянные в хорах собора

грандиозного, построенного в порыве надежды и скорби

так давно. И однако, он принимает и нас, он приветит и горстку.

Вечерняя месса. Непреложность восклицаний

священника,

известных заранее – две тысячи лет –

и тем не менее всегда ожидаемых.

Вот и сегодня

пробежала дрожь по спине вдоль позвоночника,

едва донеслось: «в ту самую ночь, когда Он был предан…»

Цепочка стареющих горожан протянулась к престолу

навстречу священнику, дароносице, знакомому жесту.

Не переменилось ничто за последние десятилетия:

значит, Бог существует, и мы под его крылом.

В этом соборе цветных стёкол изображений

И прямо передо мной

встреча ангела и Марии и встреча

Марии Елизаветы двух беременных женщин

(не совершившаяся надежда оборачивается изнеможением)

Эти согбенные плечи деловитые сумочки домохозяек

вырастивших детей заработавших пенсию похоронивших мужей

и немного усталой музыки усталого органиста

хотя казалось бы не слишком жаркий июнь

и ещё свежая зелень газонов бывшего епископского

дворца а теперь музея

с почти неприметным бюстом Эмиля Маля

от чьей учёности досталось в умное пропитанье и мне

пришельцу из северных далей медведей и самоваров

Среди спин и плеч согбенных словно колосья созревшего поля

ожидающих удара серпа и колокола погребенья

вызывающих сочувствие и желание услужить

словно восклицанье ребенка словно

порыв свежего ветра словно

лазурная кромка неба у далёкого горизонта

после дней ночей десятилетий пути неистощимого на повороты

облик спины и плечи наклон головы и руки сжатые вместе

словно окно раскрывшееся внезапно словно

драгоценный сосуд среди трудолюбивых горшков

и он предназначен для накопившейся нежности сердца

не понадобившейся никому среди изнемогших

от нелюбви от тучной пищи и регулярных доходов

тебе – о, тебе – все знания опыта и размышлений

Школьное

Однажды Маузер с Макаровым в пивной

О кодексе моральном рассуждали.

Макаров говорил: твоё нытьё не ново,

Товарищ Маузер, возьмите ваше слово!

Но тут Калашникова реплика из зала

Ненужный спор закончить приказала.

Я в логике не спец, сказал он приосанясь

И не в свои, сказал, не залезаю сани.

Шопен

Оригиналы слепков-то этих,

пожимавшие друг друга дружественно,

поглаживавшие любовно в молчании.

О, слепки, напоминающие!

О, оригиналы, исчезнувшие!

Перо, бежавшее по бумаге…

Клавиши, издававшие звук.

Многозначительные соседи –

Руки в музейной витрине.

Экзистенция

заворожён красотой облаков

очарован волнистой линией горизонта

ошеломлён формой дуги согнувшегося под ветром дерева

ослеплён жемчужным блеском зубов Вероники

озадачен раздражительностью полицейского

убаюкан проповедью священника

встревожен видом бедра остановившейся рядом велосипедистки

обезоружен её невинным вопросом

смущён бесперспективностью попытки к сближению

утомлён мыслию об административном ходатайстве

облегчён возможностью отложить хлопоты до другой недели

успокоен прибытием на свою остановку

умиротворён безмятежностью улицы

доволен перспективой вечера чтения трёх интересных книг

Элегия Лёгких

С некоторых пор смотрю снисходительно

на в моём прошлом гуляющих горожан.

Вот только ломают астры моих любований,

бросают пивные банки критических замечаний.

Впрочем, будем ли урезонивать галлов подростков да скифов мы?

Какие уж есть. Гунны, готы, сарматы хуже.

Главное ведь подпрыгнуть и снова поплыть,

снова выплыть из относящего к Берегу течения жизни,

установить оптимальное расстояние от брызгающих информацией ртов,

от пальцев, привычных к кнопкам.

Ибо законы прекрасного, как ни стараются перекричать, другие.

Покинь только просторный зал заседаний через коридор на площадь,

там прекрасное улыбнётся и повеет навстречу,

и даже простакам обонянию и осязанию достанется что-нибудь.

Не думай, что ритм это вид ревматизма с его недовольным покряхтываньем

входящего в гостиную нобелевского лауреата.

Подтянувшись невольно, к носителю звания повернут головы

седые писатели школьных учебников и газет.

Застегнувшись на пуговицы рангов ли, рифм ли,

как нелепы они на цветущем лугу вдохновения!

Не удобней ли на паркете отстукивать ножкой

дядя-глядя, правил-заставил,

сняв с подносика бокальчик шампанского,

кропя розовые раковины ушей

комплиментами сомнительной свежести,

проверенной эффективности.

И я попадался на призывы к всемирному братству,

стесняясь понимания дружбы как восхищённого обслуживания

нужд их обыкновенного существования.

Пока не увидел схватившихся на университетских аренах,

старавшихся вывернуть отношения мехом наружу.

Верный друг несёт последние полкилометра

до раздаточного окошка питания и похвал ничтожеств.

Отступить в темноту зимней ночи великого одиночества,

наслаждаясь тишиной самой неприкосновенной,

где звёзды высыпали на небосвод, не обещая и не пророча,

и свежий воздух овеивает лёгкие наполняет дыханием паруса.

Эмиграция

Рабством отмеченные в крупном и малом

Эти годы, люди, жизнь. И книги, и даже портянки.

Застолья с речами, запивкой и салом,

C плясками русской души-обезьянки.

Не избавиться, не победить, взрывая

Эту топь и грязь. Охают вековые ухабы.

В сумерках свою песнь начинает стая.

Люди огненную воду пить не слабы.

Что делать? Последним усилием вынуть голову,

да и ноги,

Выбрать место на горизонте, где больше света,

И рвануться туда, не ожидая подмоги.

Не оглядываясь на пенаты, их песенка спета.

Эпитафия

прикоснись: эта глина

была ловкой когда-то

двумя ногами бегала

обнимала двумя руками

прекрасная хрупкая

в глину вернулась

коснись её нежно

* * *

этот влажный грот

у подножия рощи

приоткрывающийся

навстречу

желанному гостю

ему приготовлены

объятия от которых он

умилённый заплачет

поверив

в искренность чувств

о Ева о любовь

о сладость восклицаний

о невозможность повторения

* * *

Я спросил старого нищего китайца лежавшего на асфальте при входе в театр

Почему инь и янь всё время меняются местами

Он долго вслушивался в звуки непонятной речи и улыбался

Произнёс вероятно слова и протянул руку ладонью вверх

Нужно думать что он просил милостыню и я так подумал

Положил на неё монетку с профилем испанского короля

Он покачал головой и протянул деньги обратно

Улыбаясь он говорил что-то держа руку козырьком над глазами

2006