Николай
Боков

Колыбельная океана

Скажи мне, стареющий,

почему ты перестал оглядываться

на пройденное, перестал его повторять

и запоминать повороты?

Не придётся тебе возвращаться, и ты это понял.

Или боишься отвести взгляд от горизонта,

чтобы не пропустить прикосновения солнца к некоей линии,

отмечающей начало ночи?

Песок, обжигавший ступни,

теперь холодит ладони,

лучи, нагревавшие голову слишком,

отразились от черепа в небытие.

Бирюза, заставлявшая

биться сердце,

сменилась лиловым цветом церковного траура.

Эти приготовления тебя не смущают, напротив!

Наконец-то ты один на один,

и не слышно разнообразных по тону и одинаковых

по отсутствию смысла замечаний.

Больше не нужно заниматься существованием

жадной до пополнения плоти

этой скучной машины повторений.

Каждый день теперь

будет новым,

и память более не понадобится,

чтобы узнавать дорогу возвращения.

Ну, вздохни и Люби.

* * *

Снова на память приходят,

выплывают старинные строки,

словно открывшейся двери сияют проёмы,

в этот день, в этот полдень исполнились сроки

слов созреванье закончилось,

труд завершился наёмный.

Праздник сияет в окнах,

благословенный.

Только она и была, прихожая парадиза,

сверху и снизу.

Вы с тех пор и не ездили?

Другие поехали и не привезли

ни мыслей, ни чувств.

Скоро уж ехать совсем в другие места,

где нет ни вашего кваса, ни самовара,

ни ваших казней.

* * *

Почто, бабочка, летаешь над песком?

Здесь не твоя стихия,

тут грозной птицы тень

и брызги волн солёных,

нектара нет тут,

как нет цветов на водорослях.

Чернеет среди волн котёл:

здесь затонул кораблик,

на отмель выброшенный жестокой бурей.

Погиб и капитан, и рыболовы.

Зачем же, бабочка, своей рискуешь жизнью,

чрез волны бирюзовые летишь

и на котёл заржавленный садишься?

Что позабыла тут?

Кого ты будешь ждать?

Но, кажется, тебя я понимаю

и постигаю цель твоих усилий:

трепещет пятнышко,

как золото, на коричневом железе,

а вкруг колышется, сверкая, бирюза.

Стараюсь не дышать.

Мгновение остановилось.

Длится.

* * *

И после многих разветвлений

Вернуться к чистой простоте,

Как после тягостный сомнений

Вздыхают полной грудью те,

Кто из подземки душной града

Вдруг вышел к полю и реке,

И жизнь себя увидеть рада,

Чтоб продолжаться налегке.

* * *

Побежать хореем и ямбом,

перепрыгнуть через ямы невнятицы,

Не заботясь о том, что позади не останется

благоустроенного пути и даже тропинки

для самых задумчивых.

Ибо верх и низ,

обозначенные словами

небо и ад

измеряются одним и тем же человеческим ростом,

и все споры идут вокруг сантиметров

или, простите, дюймов.

Из-под холодных понятий

вырываются страсти

продолжения рода

и прибавления племени.

Заблуждения имели причиной

прорывы во тьме и пробоины в камне

человеческого горизонта.

Они бывают реже, чем хочется,

чаще, чем хватает сил у человечества

их пережить и усвоить.

Пусть же искусства

раскрасят Ожидание,

пусть музыка радует слух, а живопись – глаз,

и яства – нёбо.

Жестокое удовольствие войн

отходит в прошлое или в другое место.

Напоённые запахом сосен

легкие обласканы,

зрение наслаждается

благолепием морской сини и бирюзы,

и бриз поглаживает кожу.

Закрыв глаза,

произносится им Имя Бога.

* * *

Сладость исчезновения

Розовый воздух сумерек

Две юные всадницы

Счастливые они приветствуют меня с высоты

Конского крупа

Восклицанья играющих

Подходящие к горлу рыдания

Сладость отъезда в страну незнакомую

Сладость исчезновенья отсюда

Возвращение в дом

* * *

Памяти Леонида Черткова

Своих стихов он не договорил.

Он фразу начинал – его никто не слушал.

На подоконнике хранил останки крил,

А музыка звучала глуше.

Рожденье затянулось. Налегке

Из улицы перебегал в другую.

Стучало сердце жилкой на виске,

Когда он видел женщину нагую.

И ничего, что душно. Потому,

Что воротник рубашки очень узок.

Припал лицом к веселью своему,

Оставленный людьми. И музой.

* * *

Послушайте, Поэт, я весьма опоздал.

Я, правда, думал, что никогда не вернусь.

Но река жизни пролегла петлёй,

А вас отозвали на горний луг.

Остались боящиеся. А вы никогда

Не шли на поводу у сантимента сего,

Ибо хранил вас от трусости нашей

Бог или муза, или даже судьба.

Вот почему в порыве бесстрашья

Пользуясь библейским примером,

Вообразив вас почти Илиёю,

Испрашиваю в подарок милость.

Носивший её пророк вознёсся,

Успев её бросить на Елисея.

А мне подарите ваш плащик, который

Остался лежать на каком-то бреге,

Ещё хранящий порывы и радость,

Влажный от слёз и росы, и туманов.

Это просьба, приснившаяся на рассвете.

И я не знаю, осталось ли в силе

Отдаленное рукопожатье в Венеции

Странников, с тех пор разошедшихся

До встречи в будущем вне Земли.

1977–2005

* * *

В.Б.

Теперь и ты перевалил сюда.

Тут склон стремится вниз,

а мы медлительны, удерживаясь

взглядом за розовые облака.

Отсчитан жизни полный час

и начался второй, и мы не знаем,

на какой минуте сорвутся лыжи

в последнее скольжение.

А впрочем, другая метафора

за гребнем сим законна:

воздушный шар неслышно подплывёт

и примет нас, любителей полёта.

И в голубом тумане растворится,

неся навстречу древним обещаньям

желанной вечности, где нет ни страха,

ни холода, ни недостатка в свете.

Усталую материю оставив,

мы облекаемся в иное состояние:

Любовь.

Созерцание

Шёлковое кимоно

По гладкости не отличить от кожи.

Жизнь не вылечить от кино.

Сна не прогнать от ложа.

Горизонт затянуло серым и синим.

Дождь постукивает о ветку липы.

Похоже, мне бытие по силам,

Свежие соки в вены влиты.

Так приятно веет в сердце бесстрашие,

Это обычно знак присутствия смерти.

Утешение входит в пределы наши.

Ничего не бойтесь и Богу верьте.

Накануне Пасхи

Я гибель пил, как сладкое вино.

И одинок бывал в падении

Не потому, что презирал другого.

Поставившему жизнь на карту,

Не ждущему ни помощи, ни ласки

Открылась истина.

Она даётся при условии

Отрезаться от всех и отделиться.

Не помнить матери, отца,

Забыть родную речь и

Родину оставить.

И вот тогда так просто и легко

Снисходит, ниспадает, шепчет

Бессмертие.

2007

* * *

На воздухе лежи и чувствуй обливанье

Теплом и гладкостью.

И тишиной бездумья.

Тебе ль постичь сей жизни созиданье,

Узнать, что мудрое, а что порыв безумья?

Верни домой фантазии и загони в сосуд.

Поставь на полку с ветхими томами.

И что с того, что близок страшный суд?

Плывущим облакам скажи аминь,

И подтверди тяжёлым amen.

* * *

Испуганный шквалом восторга ладоней

Собравшихся в зал меломанов,

Печально слышать, как медленно тонет

Бархатный гром барабана.

Засыпана хламом галантных оваций

Последняя жалоба скрипки.

Умерло чудо губ и пальцев.

Надеваются шапки и кепки.

И музыканты торопятся тоже.

Выносят футляры и хлопают стулья.

Ночи туманный покров наброшен.

Тает исход человечьего улья.

* * *

Зайдя на пару слов,

Увидел: ей не пара –

Смотрительнице снов,

Любительнице пара.

Ей лёгок маскарад

Улыбок и насмешек.

Ей, королеве, рад

Рой позлащённых пешек.

Но если на балкон

Её зазвать удастся,

Из ножен выйдет он –

И крепость турку сдастся.