Николай Подрезов

Николай Подрезов

Новый Монтень № 8 (536) от 11 марта 2021 года

Амаркорд

Булочка-птичка с изюмными глазками

 

Что делать с этой памятью земною...

Н. Перстнёва

 

У окна он долго рассматривал ладошки, прислонил ручонку к стеклу, сжал пальчики – и радостно:

– Зина! Зина! И совсем не дырявые у меня ручки.

– Ну, конечно, это у меня никудышные очки, надо новые покупать. Давай скоренько обувай сандалики и пойдём, а то всё разберут.

Он любил ходить с Зиной в булочную. Любил смотреть на красивую витрину, продавщицу, в белом как снег фартучке и в такой же белой короне.

 

В магазине, как обычно, стал рассматривать выставленное в витрине. Перед Зиной в очереди со своей мамой стоял мальчишка чуть постарше его и, размазывая по щекам слезы, что-то канючил.

Продавщица, обращаясь к плаксе, проговорила:

– Посмотри, какой маленький мальчик, ничего не просит и не плачет.

И это в ту минуту, когда он увидел птичку-булочку с изюмными глазками. Ему так захотелось попросить Зину, чтобы она купила… но теперь – ни за что, ни за что в жизни. Может, Зина догадается, она всегда видит то, что ему хочется. Нет…

 

Они вышли.

– Зина, Зи… и… ина…

– Ты чего? Не заболел ли часом?

Потрогала рукой лобик.

– Зина, когда я вырасту, буду работать, обязательно куплю тебе новенькие очки и домик для них.

– Вот спасибо, даже не знаю, как отблагодарить тебя.

– Зина, – радостно защебетал, – а ты купи мне булочку-птичку с изюмовыми глазками.

– Вот голова два уха, что же ты не сказал в магазине, – она достала гомонец, отсчитала несколько монеток, – на, сходи купи, а я подожду тебя здесь.

 

Он посмотрел ещё раз на ладошку, плотно сжал в кулачке денежки и, держа их перед собой, чтобы видеть, если вдруг выпадут, аккуратно переступил порог булочной. Разжал пальчики: в ладошке лежали прилипшие монетки.

– Вот!

– Что вот? – спросила продавщица.

– Булочку-птичку с изюмовыми глазками!

Взяла монетки, пересчитала:

– Молодец, не потерял. Я тебе выберу самую красивую.

Он сложил ручки, получилось подобие гнёздышка. Продавщица положила в него птичку.

Осторожно переступая порожек, вышел.

– Давай в сумку.

– Нет, ей хорошо в гнёздышке.

 

По дороге смотрел то на клювик, то на крылышки, то на хвостик, перехваченный жгутиком, то на изюмные глазки. Ему казалось, что кончиками пальчиков он ощущает, как бьётся её сердечко. Дома Зина дала голубое блюдце, он положил птичку в него, поставил на стол, застланный белой скатертью.

– Сейчас принесу тебе молочка.

– Зина, она улетела на небо!

– Вот, топлёное, – поставила перед ним чашку с молоком. – Ешь.

– Зина, а можно я завтра?

– Нет, завтра мы купим свежую.

Он вздохнул и заплакал, горько, как будто остался один, один-одинёшенек возле сгоревшего дома.

 

Вместо эпилога

Круг и любовь к глиняному ремеслу перешли к нему по воле случая. Вращая колесо, оброс годками. Заканчивая тянуть посуду, из оставленного кусочка глины всегда лепил гончарному богу птичку-свистульку. После обжига складывал в корзину на манер деревенских бабок, собирающих наряды на тот, самый последний, надёв.

 

Случай

 

Странное свойство случая! Оно проводит вас равнодушным мимо «Страшного»,

и, наоборот, вы ищите глубины тайны за ничтожным случаем.

Велимир Хлебников

 

Полагаю, что вряд ли так чётко и надолго в моей памяти отпечатался бы этот случай, если бы не одно обстоятельство или совпадение (тут уж кому как захочется), но именно с него в моей жизни наступили перемены.

 

Было это давно, в годы, которым имя «лихие». Оно и сейчас, когда мало-помалу утряслось, ремесло гончара на отшибе – нет в нашем деле надобности, как прежде, но какая-то верхняя сила стреножит меня при нём. Летом куда ни шло, туристы покупают, зимой – край. Пытался жить работой, какая под руку попадётся, ходил на болото за ягодой клюквой, тонул, и, не окажись поблизи ещё двоих таких же горемык, на том закончились бы мои мытарства. Добыть клюкву – половина горюшка, продать – совсем беда, не задались во мне коммерческие способности. Перехвачу у одного маленько денег на недельку – бегу к другому, должок отдачи требует.

Сталось так: по третьему кругу пошёл просить, спасу нет от стыда, да что поделаешь. Прихожу, а человек, выручавший много раз, говорит:

– Что ты ходишь с протянутой рукой? Немцы, замаливая грехи, собрали денег и выплачивают всем, кто был угнан в Германию. А твоя матушка полных пять лет отбыла, знаешь, сколько отвалят!..

 

Нехорошо как-то сказал. Понял я, что занимать мне больше негде. Что делать? Ума не приложу, хотя мороки никакой, возьми бумаги, сходи, получи – людям тоже приятно будет, от чистого сердца делают. Да только мамушка моя была человеком иного кроя, ни минуты не сомневаюсь, не пошла бы.

 

Припомнилось, как она пыталась в мою голову заронить правило борьбы с бедой, какая бы ни навалилась. И самое интересное, науку эту она почерпнула там, в Германии. Весна, войне вот-вот конец, сельхозработы, немец за плужком, мамушка картошку в борозду кладёт. И тут самолёты бомбить начинают. Кричит немцу:

– Ложись, гад!

Он, не останавливаясь:

– Арбайт, арбайт…

Так и работали, пока не кончилась бомбёжка.

Вот её слова, сказанные мне тогда: «Какие бы беды ни обрушились, нет лучшего средства, чем «арбайт». Даже если результатом будут крохи, это больше, чем ничего».

 

И надо же учудить, в такое время обзавёлся собакой. Не морить же голодом. По карманам, по сусекам собрал на корм, купил мешок «Дарлинга», на обратную дорогу денег нет. День праздничный, машин на трассе мало, потихоньку поплёлся к себе. Тащу мешок – и вроде разделён на две половинки. Одна другой:

– Кому нужно твоё упрямство, оно сродни гордыне.

В ответ:

– Брать в долг стыдно, но тут ты хоть и на земле, да не на лопатках, есть надежда, что стряхнёшь эту напасть. Примешь пожертвование – собственными руками изничтожишь надежду.

Размышляя, дошёл почти до свёртки, подустал порядком, поди километров десять оттопал. Решил передохнуть, у обочины сбросил мешок, на него присел. Смотрю, у ног моих кошелёк, я его поперву принял за комок грязного снега. Нет, кошелёк. Подумалось, может ребятня шалит, привязали за ниточку… А тут же: «Какая ребятня?» – по обе стороны заснеженное поле.

Поднял, радость скукожилась, стало жаль потерявшего. Вдруг адресок внутри? Нет. Денег в кошельке было на пару мешков корма. Я набрал полные лёгкие воздуха, что есть мочи закричал в быстро надвигавшуюся темень:

– Я не пойдуууууу…

 

Вместо эпилога

За деньгами я не пошёл. Через неделю получил заказ, о котором можно было только мечтать.

 

Из не вошедшего в интервью

 

Хотел себе рай смастерить,

а вышла обыкновенная жизнь –

про самого себя.

М. Мартинайтис

 

Эта история, хоть и давненько сдана в архив моей памяти, а нет-нет да вспыхнет окрасом цвета нездешнего, и ты по оставленной выкройке шьёшь одёжку из давно пережитого, примеряя, вглядываешься в потускневшую амальгаму старого зеркала, засиженную мухами. Может, и не стоило об этом писать, обнажая некоторые подробности о себе, тем более когда удалось от коровника шагнуть до столичных подворотен…

Сталось это на важном культурном гуливании, где ублажал я народ изготовлением всяческой посуды на гончарном круге. Вдруг подводят ко мне особу, по всему видать важную, так как на полусогнутых подле неё шлифуются. Она, улыбаясь, протягивает мне руку. Приятным голосом:

– Поздравляю! Подписан Указ о награждении вас правительственной наградой.

На календаре август месяц и число не первое, выходит, о розыгрыше не могло быть и речи. Что я такого сделал? Месил глину, крутил посуду, делал забавы для детей –свистульки. Приобретали музеи, писали статьи искусствоведы, но награда да ещё такая...

К назначенному сроку стал собираться. Трепет к разносолам в одежде давно угас, обхожусь что ни на есть самым скромным, может, и отправился бы так, да сын настоял на покупке. Дня три оббивали пороги всевозможных магазинов, наконец, подобрали. Оно и правда, пенёк принаряди – и тот красавцем станет. Да только денег ухайдокано зазря – ни костюмов, ни спинджаков не ношу я. Купил билет, а тут бумага срочная, так, мол, и так, раз вас будут награждать как народного мастера, должны быть в рубахе народной. Расстроился, сына жалко, он человек занятой, столько времени в пустоту супровадил.

Рубаха у меня цельного кроя, шита знаменитой мастерицей, и пояс ею соткан. Что тебе тать, присовокупил её тайком к костюму и отправился. Встретили разрядно, обхождение вежливое, ни одного слова поперечного. Думал, сразу повезут награждать, ан нет, загодя вызвали, стало быть, моему томлению срок продлён. Оглядели мой наряд, пришли в восторг, а меня туга-печаль, будто траву ковыль, до земли гнёт.

 

Всему приходит черёд, объявили, что подают автобус. Народ последние мазки на лоск накладывает, и я утюжу рубаху – она из чистого льна, пока выгладишь, пара утюгов надсадятся. Суматоха. Волнение.

Привезли. Одеваюсь, и... пояс забыл в гостинице, а без пояса никак нельзя.

Я и на страшном суде скажу, что не нарочи сделал это. До вручения узнал всё об оборотной стороне награды, зато в костюме её получал, и радости от того, как у дурака на святках.

Иду, а ко мне барышня с микрофоном – и давай вопросами одаривать. На душе солнышко, а корреспондентша всё пятна выискивает, я-то и по жизни о них стараюсь меньше говорить-замечать. Нет у разговора завязи. Тогда она с подветренной стороны:

– Я понимаю, что русская печь ушла из обихода, надобность в горшках и кринках никакая, да и китайского товара навезли – бери не хочу. Как вам в таких условиях удаётся держаться на плаву?

То ли в обидку, то ли сама не поняла, каким вопросом в меня стрельнула. Передёрнул затвор и отвечаю:

– Я вам расскажу, да только всё это в отвал пойдёт.

Взвилась она тут, посмотрела многозначительно и ждет продолжения.

– Ну да ладно, слушайте.

В слякотную перестроечную пору, торговый люд вышиб из-под меня мастерскую, а я получил заказ редкостный. Стал срочно искать помещение, согласен был на любое. Нашёл в школе, переделанной под общежитие, заброшенный туалет, снес унитазы и стал работать. И вот интересно, на дворе разлад, а у меня работы не переделать. Выставляюсь, участвую в международных фестивалях, звание «Народного» получил, работая в таких пикантных хоромах. Среди собратьев по ремеслу слыву нелюдимым, никого не приглашаю в мастерскую, да только кто же отважится гостей в туалет приглашать. Чтобы угомонить стыд и самолюбие, обращаюсь к возвышенным строкам итальянского мыслителя-золотаря по прозвищу Одеколон: нет никакой разницы между ароматом и вонью, и то, и другое – лишь оттенки понятия «запах». Пребывание в таком сакральном месте почти пятнадцать годков, естественно, дало свои плоды. Амбре – есть амбре, а если точней, диффузия – и в Африке диффузия, я прямое доказательство этому физическому закону. Отсюда ответ на ваш вопрос «как мне удаётся держаться на плаву» – дерьмо не тонет.

Больше вопросов не задавала, расстались вежливо. Моего откровения не напечатали, я и не понял, обо мне ли это? Да сладко так было – пару лет сахар не покупал.

 

Вместо эпилога

Для тех, кто усмотрит в моём рассказе бахвальство, сообщаю: мои работы находятся в пяти музеях – и за это низко кланяюсь людям поколения Зины, у которых учился преодолевать трудности. Премия называется «Душа России», и мастерскую построил, о которой долго мечтал, без «запаха». Только из жизни слов не выкинешь, как из интервью. Я вспоминаю. Так переводится «Amarcord».