Николай Тихонов

Николай Тихонов

Николай ТихоновНиколай Семёнович Тихонов родился 22 ноября 1896 года в семье парикмахера. Поступил в пятиклассную Торговую школу на Фонтанке, после чего стал работать писарем в Военно-морском хозяйственном управлении.

В 1915 служил гусаром в армии на «аренах бойни мировой», как сказано им в те же годы в цикле «Жизнь под звёздами». Был контужен.

В 1918 году уходит добровольцем в Красную армию, а демобилизовавшись, издаёт на выручку от пары сёдел и армейского белья первую книгу «Орда» (Пб, «Островитяне», 1922). В том же году выходит вторая книга «Брага» (М-Пб, «Круг»,1922). Первые книги едва ли не сразу определяют место Тихонова в современной ему литературе – с одной стороны, как «талантливейшего петроградского лирика» (В. Маяковский), с другой – как «первого и значительнейшего поэта революции» (М. Горький).

После «Орды» и «Браги» Тихонов выпускает ряд книг стихов, прозы, статей и очерков, среди которых: «Поиски героя» (1927), «Стихи о Кахетии» (1935), «Тень друга» (1936), «Стихи о Югослави» (1947), «Шесть колонн» (1968), «С марсианской жаждою творить» (1979) и многие другие.

В 1945 году совместно с С. Маршаком и И. Эренбургом отправляет на имя Л. Берии письмо с ходатайством о находившемся в ссылке в Казахстане Н. Заболоцком, в частности, с просьбой о возвращении его в Ленинград.

В 1946 году в печально знаменитом «Постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград» в качестве председателя правления Союза Советских Писателей получает «выговор» от товарища Жданова в виде обвинения в попустительстве «проникновения в журналы чуждых советской литературе тенденций и нравов». В том же году – снят с поста.

Произведения Тихонова переводились более чем на 50 языков народов мира, сам он не раз был отмечен премиями – как за свою литературную работу, так и за общественную деятельность.

Много и успешно переводил, особо следует отметить переводы из грузинской поэзии: наряду и наравне с Пастернаком Тихонов открывал русскому читателю поэзию Г. Леонидзе, С. Чиковани, Т. Табидзе. Переводил также с армянского, украинского, польского, шведского и других языков.

Скончался 8 февраля 1979 года, похоронен на Новодевичьем кладбище.

 

Я бросил юность в век железный...

О ранних стихах Николая Тихонова

 

«Вы поэт моего мира и понимания, лучше не скажешь и нечего прибавить», – так писал Николаю Тихонову Пастернак в 1924 году. В 1927 году Э. Багрицкий в своём знаменитом «Разговоре с комсомольцем Николаем Дементьевым» сказал:

 

А в походной сумке –

Спички и табак,

Тихонов,

Сельвинский,

Пастернак...

 

О Тихонове с нескрываемым восхищением говорили и писали Горький, Тынянов, Шкловский, Эренбург, Л. Гинзбург, В. Каверин и многие другие, не говоря уж о младших его современниках. Маяковский назвал Тихонова «талантливейшим ленинградским лириком» (к слову сказать, сам Тихонов резко критиковал стихотворно-плакатную деятельность Владим Владимыча, о чём не раз писал Пастернаку).

В 1921 году Николай Тихонов, вчерашний гусар и красноармеец, создал группу «Островитяне», куда помимо него входили поэты К. Вагинов, С. Колбасьев и П. Волков. За неимением литературных журналов («То, что в России не выходило два-три года журналов, тоже пошло молодым писателям на здоровье. Они писали для себя...» – В. Шкловский) «Островитяне» печатались под собственным «лейблом»: в одноимённом кустарном издательстве на плохонькой бумаге вышла первая книга Тихонова «Орда» (1922), окончательно утвердившая вместе с вышедшей в том же году «Брагой» её автора в русской поэзии – и не только современной ему.

Стоит также отметить, что в 1921 году Николай Тихонов вошёл в знаменитую петроградскую группу литераторов «Серапионовы братья» (в неё входили также В. Каверин, М. Зощенко, К. Федин, Л. Лунц и другие) – став последним «братом» легендарного содружества.

 

Праздничный, весёлый, бесноватый,

С марсианской жаждою творить,

Вижу я, что небо небогато,

Но про землю стоит говорить.

 

Даже породниться с нею стоит,

Снова глину замешать огнём,

Каждое желание простое

Освятить неповторимым днём...

 

Стихи Тихонова 1916 – 1922 годов – «бессмертная страница» русской поэзии, стихи, многое впитавшие, но непохожие ни на кого, удивительной силы монологи и баллады, действие которых происходит на фоне причудливого мира-мифа, создаваемого автором. Принято считать Тихонова «учеником Гумилёва», но, думается, это явное преувеличение: да, их роднит общий дух героики и странствий, но возросли они на разных почвах и взрастали под разными солнцами. Тихонов – цветок из камня, проросший сквозь глыбы «войн и революций», буйно расцветший в «безнадёжном климате войны» – Первая мировая («Жизнь под звёздами»), Гражданская («Орда», «Брага») – и почти увядший в мирное время, среди заседаний в президиумах, бесконечных путешествий, всевозможных международных конгрессов мира и т.д.

Ещё в 30-х годах в письме к другу – писателю и переводчику В. Гольцеву – Тихонов горько жаловался: «Я устал смертельно от дел союзных и околосоюзных. Жажду писать сам – и что-нибудь хорошее. От заседаний и докладов схожу с ума...»

Но и в 30-х, в книгах «Стихи о Кахетии», «Чудесная тревога», а также в переводах из грузинской поэзии тихоновский талант ещё щедро сверкал алмазными гранями. В последующие же годы проблески были редки – впрочем, из всех поздних книг можно отобрать стихов на тонкую книжицу – стихов именно тихоновских, а не «обще–советских».

 

* * *

 

О смерти думать бесполезно,

Раз смерть стоит над головой.

Я бросил юность в век железный,

В арены бойни мировой.

 

«Бросив юность в век железный», Тихонов и его стих сами стали стремительно «ожелезиваться»: «Я слишком мысли ожелезил,/Я слишком в этом преуспел» – признается поэт уже к 1917 году, ко времени создания цикла «Жизнь под звёздами». Стихи из этого цикла, по собственному признанию их автора, «упирались в кровавый туман Первой мировой войны». Этот «кровавый туман» въелся в стих юного Тихонова, напитав его ужасающей подлинностью страдания – страдания не столько душевного, сколь физического:

 

И там, где рана, колыхалось пламя,

И рёбра зверь неустающий грыз,

И гулкими зелёными руками

Казались ветки, падавшие вниз.

 

...Двуколка прыгала в ночной прохладе,

Шумя, бежала чёрная страна.

И он в поту неудержимо падал

На камни дна, не достигая дна.

 

Телесное страдание у Тихонова проступает столь ощутимо, являясь чуть ли не постоянным пульсирующим фоном его строк, что невольно становится одушевлённым героем их: «Принимаю страданье, как брата,/Что от голода долгого тощ».

Что до страданий души, то она, как и мысли, «ожелезивалась» в кузнице «железной эпохи» – одно из стихотворений 1920 года начиналось утверждением: «Мою душу кузнец закалил не вчера...» И верно – за плечами была закалка Первой мировой войной, и поэт уже отзывался «закалённой» душой на новые «железные зовы» времени:

 

Сердце забили кистенём да обу́хом,

Значит, без сердца будем жить,

Разве припасть окаянным ухом,

Тёплой землицы жилы спросить.

 

Только что слушать-то: гром звенящий,

Топот за топотом – жди гостей,

Двери пошире да мёда послаще,

Псов посвирепей, побольше костей.

 

Гром, топот, гул – постоянный звуковой фон первых тихоновских книг. Но как же – «без сердца»? Забили-то его забили, но разве не было сказано в те же годы:

 

Я сердце своё, как боксёр – кулак,

Для боя в степях берегу.

 

На что ж ещё сердце молодому красноармейцу, вчерашнему солдату Первой мировой, как не для боя! Правда, ещё раньше, в 1917 году, Тихонов написал:

 

Едем мы сквозь чёрной ночи сердце,

Сквозь огней волнующую медь,

И не можем до конца согреться

Или до конца окаменеть.

 

Первая строка как бы «переговаривается» с последней: да, сердце, забитое ли обухом, сберегаемое ли как боксёрский кулак для боёв, – сердце всё-таки не может «до конца окаменеть». Пока душа и мысли «ожелезиваются» в кузнице века, сердце поэта прозревает горы, прорастающие «сквозь малый камень», слышит «спящий в каждой капле» потоп, «и в прутике, раздавленном ногою», угадывает шум «черноруких лесов»... Содрогается от боли за поваленное – «убитое» – дерево, и за «трясущийся от ужаса» холм, «услышавший циклопью болтовню» (пушечную стрельбу). «И скоро облачной не хватит марли на перевязку раненому дню» – оглушительная метафора, исполненная мятущегося сострадания всему живому – природе, превращённой железным временем в «арены бойни мировой».

Именно такое сердечное зрение и слух, помноженные на тяжёлое «железо» времени, научили Тихонова «словам прекрасным, горьким и жестоким». Складывая их, поэт создал «Орду» и «Брагу» – первые две свои книги, с которыми ворвался, вломился, упал метеоритом в поэзию, сразу утвердившись в ней – будучи признанным не только грядущим временем, но и «неповторимым днём» своего настоящего. Для того же, чтобы вспомнить, каков был этот «день», достаточно назвать имена Хлебникова и Есенина, Мандельштама и Ахматовой, Цветаевой и Маяковского...

 

* * *

 

Среди самых известных стихотворений Николая Тихонова может быть названа «Баллада о гвоздях» – хотя бы за финальные, гвоздями вбивающиеся в сознание строки:

 

Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

 

При жизни Тихонова стихи эти традиционно относили к революционному подвигу красных. В постсоветское же время, присмотревшись к балладе, все начали «выводить на чистую воду» её автора – оказалось, всё не так, и вдохновлена она иными «героями». Об этом среди прочих написал и Л. Аннинский в своём эссе о Тихонове из книги «Красный век. Эпоха и её поэты»:

«Ставшие советским символом строки... – образ, спаявшийся в большевистской мифологии с самоотверженностью «винтиков», строящих Днепрогэс и Магнитку, – строки эти, если вчитаться, написаны Тихоновым, так сказать, по другому адресу. Команда, которая там подаётся: «Офицеры, вперёд!» – весьма далека от крика «Товарищ!», на который должна, по Маяковскому, оборачиваться земля. Кегельбан, с которым герои Тихонова сравнивают подвиг, мало похож на булыжник, оружие пролетариата. «Адмиральским ушам простукал рассвет: – Приказ исполнен. Спасённых нет». Это уж, скорее, самоощущение царских «седых адмиралов»...»

Всё так – достаточно перечитать стихотворение незашоренным глазом. Но недаром написанная на рубеже 20-х годов «Баллада о гвоздях» перепечатывалась в сборниках и собраниях сочинений Тихонова в течение почти 70 последующих советских лет. «Цветовое» разделение роли не сыграло. Красные ли, белые – «железная суть» от этого не меняется, и гвозди делать можно было и из тех, и из других – «крепче б не было в мире гвоздей». Такова была особенность первых тихоновских книг: политика в них не играла решающей роли, несмотря на то, что автором их был красноармеец, – на первый план выступала героика, не разбирающая цветов и оттенков. Объёмность же стихов была такова, что исследователи советских лет трактовали их по-своему. И по-своему же верно – кто бы спорил, красный цвет ясно осознавался поэтом, ещё в 1915 году писавшем в стихотворении «Революция»:

 

Ей люб огонь заката

И красный, алый цвет...

Я ждал её когда-то,

И жду... Сомнений нет!

 

Но в стихах «Орды» и «Браги» цвета уже не обусловлены ничем, помимо дикорастущей фантазии автора: тут и «десять жаб, распоротых и синих, красной лапой тронула заря», и «вязи книги белолистной», и «жёлтое сало – как жёлтый сон», и «чёрная лихая зыбь и ночь», и «тонкое голубое кружево тумана»...

И сквозь все цвета и звуки, повсюду и во всём слышится «железный зов». Что говорить, если Тихонов и сам, прежде чем написать свою знаменитую «Балладу», успел «ожелезить» себя до гвоздя:

 

Жизнь учила веслом и винтовкой,

Крепким ветром, по плечам моим

Узловатой хлестала верёвкой,

Чтобы стал я спокойным и ловким,

Как железные гвозди, простым.

 

* * *

 

...Ранние стихи Тихонова требуют отдельного, большого разговора, сложность которого, помимо прочего, состоит в том, что стихи тех лет делятся на включённые в книги и перепечатываемые во многих изданиях (в том числе – многотомных) известные произведения и на строки из «могилы стола», как выразился сам автор. Наиболее человечным, не чуждым «простых» чувств – печали, разочарованию, даже отчаянию – поэт запечатлён в тех неизданных своих стихах…

 

Да, чужда мне, чужда Нева,

И ветер чужой распахнул окно,

В наших книгах не те слова,

И у мельниц не то зерно...

 

Советский читатель не знал такого Тихонова. Не знает его в большинстве своём и читатель нынешний – не говоря о том, что само имя Тихонова знакомо сегодня немногим, даже среди этих немногих «неизвестный» Тихонов во многом так и остаётся неизвестным. Увы, книги, вобравшие в себя те не имевшие выхода к читателю стихи («Перекрёсток утопий» – М., 2002, «Из могилы стола» – М., 2005), вышли крошечными тиражами и давно уже стали библиографической редкостью. Нет и журнальных публикаций, где были бы представлены эти столь долго ждавшие своего часа откровения «железного» поэта, так и не сумевшего «до конца окаменеть».

 

Счастье нам, что дороги всегда по камням,

По цветам было б жутко идти.

 

P.S. Подборку, составленную из ранних произведений поэта, завершают два стихотворения, не входившие ни в одно из прижизненных изданий Н. Тихонова. Что же до поздних, не представленных тут тихоновских стихов (условно «поздние» стихи поэта – с 30-х по 70-е – заслуживают отдельной публикации, которая, надеюсь, ещё выйдет) – они, несмотря на общепринятую точку зрения, тоже представляют интерес, хотя бы в качестве «конечной остановки», до которой дошёл «экспресс» поэта – современника нескольких эпох, очевидца и участника четырёх войн, крупного художника, во все годы своего творчества неизменного в одном – в умении олицетворять собой своё время: и подлинно героическое, и «президиумное», и шумно риторичное, и истинно великое... Недаром уже в 1969 году – спустя почти полвека после выхода первых книг – Николай Тихонов написал восемь строк, уходящих далеко в прошлое и будущее одновременно:

 

Наш век пройдёт. Откроются архивы,

И всё, что было скрыто до сих пор,

Все тайные истории извивы

Покажут миру славу и позор.

 

Богов иных тогда померкнут лики,

И обнажится всякая беда,

Но то, что было истинно великим,

Останется великим навсегда.

 

Константин Шакарян

Подборки стихотворений