Ветер сфинксам ерошит гривы, времена покачнув, и вот, зыбкой Невскою перспективой Грибоедов гулять идёт. Книгочей и насмешник, дока в кропотливом искусстве жить, он бормочет: «Печаль-жидовка, здравствуй – вот я, твой вечный жид», но слова застывают в глотке, немота и морозный пар… В зябких сумерках мчат пролётки оголтело, как на пожар. Вот он, жизни небрежный росчерк, мимолётный, с наклоном вниз, и трубит в небеса извозчик: «Сучий потрох, посторонись»! Но куда там – не отстраниться от набухших сырых небес, водит гения по столице непокоя вертлявый бес. Вот и слышится время оно, вот и дышится невпопад, и египетской тьмою полон белый увалень, снегопад – исповедник и провожатый, всё не так одиноко с ним ожидать и жнеца и жатвы, и не жить ожиданьем сим. Грибоедов идёт всё дальше, безрассуден и отрешён, если кто и окликнет даже, всё равно не услышит он. Пахнет свежей извёсткой город там, где Ноев ковчег из глыб, где коринфский наряд собора с воронихинской взят иглы. Дальше, дальше… во время оно, что истёрто до чёрных дыр, тонут в сумерках Мост Зелёный и Серебряные Ряды. Дальше, дольше… ломают волны лед у Биржи – прощай, зима. Александр Сергеич, полно, это горе не от ума, лишь бы не поспешить с итогом, не прервать вековую связь. Всё плывет по пустынным стогнам грибоедовский топкий вальс.
Популярные стихи