Олег
Горшков

 * * *

Твой родной язык – немота, молчанье, 
то, чем дышишь и бредишь до слов, до 
     речи, 
ускользая в укромный его, начальный, 
несказуемый свет, далеко-далече. 
Палестины твои – вековые зимы, 
сколько в них ни блуждай, а в глазах – 
     всё то же, 
всё – пустыня. Лишь снег сыплет в 
     помощь, с ним и 
убывать, таять в сумерках белых, божьих 
много легче тебе, шаг за шагом легче. 
Большей частью твой возраст теперь – 
     усталость, 
но мерещится свет далеко-далече, 
до него дотянуться рукой осталось. 
Твои мысли – заброшенный лес, чащоба. 
Что за звери в холодных дремучих норах 
ворошат тишину, и зачем, с чего бы 
вдруг такая тоска в их звериных взорах? 
Весь твой скарб: одиночество, флейта 
     Пана 
и дурацкий колпак – шутовские латы. 
Вот и потчуешь чудище балагана, 
смех швыряя в утробу его, в разъятый 
зёв галдящей толпы, а в глазах – всё то 
     же, 
всё – пустыня, и свет – далеко-далече. 
Человечек в сумерках тает божьих, 
тают белые сумерки в человечке.