Посвящение норильчанам
1.
Замело наши сны и глаза.
Замело, прерывая дыханья.
Мы стоим на часах ожиданья,
На часах ожиданья конца.
Ни руки, ни надежды. Ни зги –
В нашем временном непостоянстве.
Мы друг другу запомнимся в танце,
Белом танце Любви и пурги.
Просто так получилось, и нет
Сожаления более Веры.
Отступать дальше некуда – Север.
И отсюда выходим на свет.
Каждый год – как последний рывок.
И поётся, и любится чаще.
Дай нам Бог, чтоб всегда в этой чаше
Оставался последний глоток.
2.
Когда отпустят холода –
И здесь становится терпимо.
Полярным голодом томима
Прозрачно-снежная звезда.
Её не выразить в словах,
Не объяснить её в догадках.
Букетом ягод кисло-сладких
Она растает на устах.
Когда отпустят холода
И станет чуточку светлее,
Мы будем знать, что навсегда
Расстаться с этим не успеем.
А что ещё? Да будет так.
И пусть прерывисто мерцает
Прозрачно-снежный звёздный мрак,
Уносит нас и возвращает.
Безответная любовь
1.
На расстоянии удара легла открытая рука.
Так оставляет Божья кара след первородного греха.
А что потом? Ты понимаешь? Ты помнишь небо над Невой?
Вот так живёшь и умираешь – самим собой.
2.
А потом – всё сначала, сильнее и твёрже рука,
И покуда тоски соглядатаи в нас не узрели,
Отозваться во тьме, охватившей тебя свысока,
Осмотреться на дне затаившей тебя колыбели.
А потом эта мука горячих обветренных губ,
И твоя красота, обратившая прошлое в пепел.
Это больше, чем выбор. Но это уже не вопрос.
От угла до угла очевидно любое касанье.
И покуда душа каждый шаг принимает всерьёз,
Нам с тобой суждено пережить и разброд и метанья.
Интересно другое – надолго ли хватит тепла,
и насколько ещё эта песенка нами не спета?
Только ночь переждать, а на утро – была, ни была.
Посмотри на меня, помоги мне дожить до рассвета!
А потом – всё сначала, в губительном ритме любви.
3.
Что же с тобою стало, милый мой человечек?
Всё-то мне было мало, вряд ли теперь отвечу
сам на свои вопросы, вряд ли сведу счёты,
помня твои слёзы, с тем, кем я был.
– Кто ты? – слышу. – Теперь кто ты?
Только не лги Богу!
– Шёпот души, шёпот твой и Его. Много?
– Воля твоя. Голос, милый мой, это свыше
данное, это снова: вышло или не вышло,
выйдет или не выйдет, стоит или не стоит.
Та, что тебя видит – уговорит, прикроет.
Та, что тебя любит – станет твоей тенью.
4.
Чужая Муза и чужая мука,
И окрик твой, и долгая дорога.
А в оправданье: письма, письма, письма...
И сердце замирает между строк.
Не спрашивай. По совести, по сути
Я всё сказал, ты тоже. Так и будет.
Вот только бы потом найти друг друга,
Как прежде находили, и приблизить.
А в помощь снова долгая дорога,
И сердце обещает не забыть.
* * *
Евгению Борисовичу Рейну
А был ли мальчик? Видимо. А было
Такое чудо, чтобы – бесконечно?
Стихи. И время, сжатое в стихи.
Мне говорили: много Бога, Блока.
А это плохо? Это очень плохо – мне говорили.
Я не соглашался.
И словно ссыльный ученик по классу
Игры со словом продолжал учиться,
Тому, что было в полусне открыто
внезапно, лет в четырнадцать, зимой.
Тогда от Баратынского свеченья
Остался луч, скользнувший и пронзивший
Неразбериху новых ощущений,
Души и плоти пламенный союз.
От Пушкина до света в поднебесье
Серебряного истинного века
Поэзии. От Бродского до самых
Окраин неизведанной земли.
Пока не понял то, чего хотелось
Понять, запомнить, зарубить на сердце:
Как стоит жить и что о н а такое на самом деле.
Так, однажды, и прочитал Его стихи в журнале
И только ими, только ими жил.
На Рождество я прилетел в столицу
Увидеть друга. Рассказал ему,
Что есть поэт, моё остановивший время,
Освободивший сердце от безверья.
Евгений Рейн.
– А он живёт в столице? – ответил друг. –
Так позвони, вот сборник
Московских телефонных абонентов.
И я решился. После долгих пауз,
На третий день ответил телефон.
Достойная супруга рассказала,
Что муж в отъезде и вернётся через месяц...
(а я не мог, никак не мог остаться!).
...но, если Вам необходима книга стихов,
То приезжайте на работу ко мне,
Я захвачу её с собой.
Иначе не могло и быть! И только
спустя полгода я опять в столице,
В Литературный принят институт.
Звоню ему. И встреча состоялась.
С тех самых пор, любовь его и слово
Всегда со мной и большего не жду.
* * *
Увидеть радугу перед отъездом.
В дороге нахлынут воспоминания
И время событий диктуется местом
Выбора встречи и расставания.
Последние деньги на билеты в Москву.
Многое виделось в истинном свете.
Теперь, когда тебя не зову,
Жизнь кажется песней в одном куплете.
И припева нет, только проигрыш,
полный проигрыш ожидания.
Судьбоносный короткий Розыгрыш
Преступления-наказания.
Подольск, Сергиев Посад,
Растерянно, неприкаянно.
Малаховка. Петербуржская сторона
И Крымская.
Столичные дворики
в центре и на окраине.
Темная, светлая полоса,
Дмитровская, Люблинская.
Целая жизнь промелькнёт в дороге.
Предначертания и сомнения,
Неразделённые монологи,
Исповеди-сожаления.
На месте выбора всё в порядке,
Когда понимаешь:
Наказания без вины не бывает.
В противном случае, взятки – гладки,
Но жизнь то опаздывает, то ускользает.
У кого ты находишь её маршруты?
У Данте, с фонариком в дебрях Ада?
У Пруста? Маркеса? Ни минуты
Не сомневаюсь – Истина где-то рядом.
Увидеть радугу – и остаться
Самим собой, рядом с тобою.
Потом опомниться, отказаться,
Прослыть предателем и плейбоем.
Перейти в защиту, начать сначала,
Одиночеством обостряя разум.
Не спеша, вполголоса, вполнакала,
Учиться не верить всему и сразу.
Даже, когда похоже на правду,
И худшее, кажется, миновало.
Когда по совести и по праву,
Но сколько бы не было – всё-таки мало.
Чем выше планка, тем выбор строже.
И не имеет обратной силы.
Никто никому ничего не должен,
Пока благодарен за всё, что было.
Любовь никогда не проходит даром.
Заплати немедля, не жди отсрочки.
Приворотным зельем, прямым ударом,
Сокрушает вместе, поодиночке.
Это как спуск по пути подъёма.
Мимолётное сходство гораздо чаще.
Но опять повторяется голос генома,
И опять, чем мучительнее, тем слаще.
Или всю жизнь в затяжном полёте
По неверному следу на опережение.
Или, рванувшись на развороте,
Нарочно не справиться с управлением.
Брод
Иосифу Александровичу Бродскому
1.
На Гудзоне волна заметнее.
А зато на Неве заливисто.
На Манхеттене – симметрия.
На Васильевском – прерывисто.
2.
В телогреюшке подархангельской,
да во френчике ненадёванном,
Он, нахальный, толпой охаянный,
пел-выл лирику на изломанном
русском, аглицком, польском, идише.
А поди-ка такое выдюжи!
Когда роют кроты литейные,
и дурачат жуки идейные,
и ведут следаки пошагово,
«шьют» подрыв и вменяют заговор,
соучастие и вредительство.
Поощряют за доносительство.
3.
Неумолимо – не время, люди.
Одни приблизят, другие бросят.
Одни линчуют, другие любят.
Какой хозяин, такие гости.
Приходят, смотрят: лежит, голубчик.
А он смеётся легко и тихо.
Одним навстречу, другим попутчик.
В крови у жизни – неразбериха.
Неразбериха у жизни в генах.
Внутри – кипение, фонтан снаружи.
Тогда снимали о переменах.
Теперь за бабки утюжат души.
Неповторимо – не время, люди.
Какая память, такая слава.
И десять заповедей Иуде,
как вспышка слева и вспышка справа.
4.
Слева – море. Справа – Италия.
Медовый месяц, белый теплоход.
На смену проискам и метаниям –
крылатый лев, блуждающий кот.
Они ценители Твоего парения
и просветления в полумгле.
Жизнь – это всё-таки вдохновение.
Долго ли, коротко, на земле
под наркотиком или чистая
Духа Божия Благодать.
Остановится. Рвёт неистово,
и – ни с места, и – не догнать.
Круто солона. Чище золота.
Перемешана, разлита.
Жмётся-ёжится как от холода-
зноя – сущая нагота.
Жизнь – копейки в воде на пристани.
Соберу, попрошу вина
итальянского, брызги искрами.
Денег мало, жизнь одна.
Расставался, и не единожды,
пересадочно, прыг-за-щёлк.
Сразу – должен, позднее – вынужден.
Вот и Норенская – Нью-Йорк.
В ленинградских прощальных сумерках,
ни в бараках, ни в рудниках,
ни в теплушках, ни в полуторках –
у Венеции на руках
Ты остался опально-призванный.
Следом невод, у сердца – нож.
Справа ангелы, слева призраки.
Не подступишься! Не возьмёшь!
Ты остался. Иные канули
за Идею, за гонорар.
Рассосались за океанами,
уяснили гнилой базар.
Усомнились и не заметили,
сплыли-сгинули от греха.
Проканали как те Свидетели,
что прохлопали двойника
Самого. И сосёт под ложечкой.
Горько, приторно, не сглотнуть.
Если можно, ещё немножечко
островной широты вдохнуть!
За Тебя надышаться благостно
на Василеостровский мрак.
Справа Балтика, слева Ладога.
Выше радуги Твой маяк.
Со спокойной душой не выгорит.
Так держать! Полнее вдох,
Глубже выдох. А что на выходе?
Одиночество или Бог.
Дачки-тарочки мимо кризиса.
Переменные перемен.
Кантианство и метафизика.
Тютчев этакий, Лафонтен.
Задержись на одном дыхании.
Станем чаек кормить с кормы.
И на будущее, заранее,
я возьму у Тебя взаймы.
Модель
Век модели недолог, но очень дорог.
Можно и до упора, почти задаром.
«Show must go on». Когда «за сорок»,
не придавай значения гонорарам.
Good luck, be happy, hasta la vista...
Повторяй, выстаивая сверх смены.
Ноги гудят, как у бывалого футболиста,
руки деревенеют, взбухают вены.
Смыться можно в момент, никто не заплачет.
Соискателей – тьма, «покупатели» крутят носом.
Тот, кто тебя танцует, за то и платит,
чтобы грудь колесом, хвост пистолетом и сил – с запасом.
Чтобы – правдоподобно, не дохлый номер.
Судороги? Естественные издержки!
Умерь аппетит и забудь про гонор.
ПОЛЮБИ язвительные насмешки.
В «натурных» актах, от «змеевидных»
эффектных линий – изломан, взвинчен.
Раскомплексован и очевидно
небезупречен, но эротичен.
Товар – лицом. Товар – всем телом.
Сколько это может ещё продолжаться?
Не пора ли заняться нормальным делом,
чтобы было не стыдно другим признаться,
чем на жизнь зарабатываешь, что дальше.
Вообще и в частности, без смущения.
Душа не желает тоски и фальши.
Душе не нравится обращение
на «ты», как с вещью, а с телом – проще.
И люди тянутся, доверяют.
Идёшь на подиум, как на площадь,
и воплощаешь, что пожелают.
* * *
Красота края, ровность пятна.
Леонардо, Майоль, Энгр.
Перспектива, в целом, ясна:
гравитация, центр.
Границы закрыты? Клавиша Enter,
и никаких проблем.
Лувр – укрепление, культурный Центр
притяжения, модем.
Мало-помалу, окажется весь
Мир на «рабочем» столе.
Не идеальна любая вещь,
линия – в том числе.
Даже кривая, даже круг.
Радуга, сфера, вектор.
По-современному, значит, «look».
Традиционно – спектр.
Красота края – гордость Петра –
Эрмитаж, Русский музей.
Ломкость контура, крепость ядра.
Вместо холста – дисплей!
Укоренился повально zoom,
возобладал терабит:
мало-помалу, вытеснят ум,
как полюса – магнит.
«Раскачай» куб, «завращай» шар.
Даёшь, 3D и т.п.!
Главное, вовремя выпустить пар,
не допустить ЧП.
Вместо холста – жк-монитор,
плазменная панель.
Вместо художника – монтажёр,
а экорше – модель.
Eugenie
Мы встретились спустя полгода,
На том же месте, в тот же час.
И я узнал твои глаза и голос,
И волосы, и лёгкую походку.
«Ну, здравствуй, здравствуй,
милый мой ребёнок...».
Мы шли по жёлтому Тверскому
И ты уверенно взяла меня под руку.
«Я не должна сегодня возвращаться рано».
Свернули на Калининский, к Арбату.
Купив коктейль клубничный около метро,
Добрались до Серебряного Бора.
Перебираю в памяти находки за этот день:
Подъезд номер четыре, мост «для двоих»
Над Яузой...
А это было в доме, куда проникли,
Через мансардный, тайный ход.
Шумели голуби за крохотным окном;
Негреющие трубы отопления,
Непредсказуемость и полумрак.
Романтика!
А в глубине пасхальной ночи,
На дне её, я вздрогнул и очнулся.
Ты уложила мне свой мягкий плащ
Под голову.
И всё же отогрелись и шутили
О нашем добровольном бесприютстве.
И ты сказала:
– Можешь всё со мною делать,
но всё теперь зависит от тебя,
поскольку я ждала тебя так долго.
Настала Пасха. И опять бродили,
И возвращались к улочкам закрытым,
Да-да, дворам, закрытым на замки!
Мы обходили стороной конторы
И никого не повстречали, только
Мурлыка-кот за нами увязался.
– Надеется, что кто-нибудь покормит, –
шепнула ты и позвала его.
Опять, опять, во тьме и тишине,
Дорогу показал маяк небесный.
Мы двигались на звон колоколов.
В конце концов, едва успели к храму
Приблизиться, – умолкли звоны.
Из церкви, не спеша –
встречать рассвет. Прекрасная усталость
Нас опьянила, сон совсем прошёл.
На Ленинградском, в зале ожиданья
Настроили великолепных планов,
Которые когда-то станут явью.
Ты вспоминала о своём романе,
О синем камне.
Женечка, родная!
Хрустальный гроб, как, всё же, это грустно.
Ведь где бы ни была ты, я приеду,
И разыщу, и нежно поцелую.
И ты проснёшься, всё опять случится,
Но только в новом, самом тёплом свете.
И вот, последний день.
На Патриарших
Японских уточек коричневый окрас
На солнце золотится. Все гуляют.
А через улочку – кафе «У Маргариты».
Когда вошли, внимательный хозяин
Стал предлагать остаться ненадолго.
– У нас банкет сегодня, извините.
Но до семи – пожалуйста!
А в зале на стене – «Марго в полёте»
От поклонника романа,
Фаянсовые светлые фигурки,
И книги пыльные, и голова.
Не Берлиоза, нет, – Ульянов-Ленин.
Заказывали красное вино,
Испытывая двойственное чувство,
Поскольку будем скоро расставаться.
Ни ты, ни я и думать не могли
Об этом, гнали мысли.
– Ну, до свидания, хозяин «Маргариты». –
– Ах, приходите завтра, непременно! –
– Но мы живём во Франции, и завтра
уезжаем. А сами из Милана. –
ты отвечала, и потом смеялась
над этакой забавной оговоркой.
...Увидел я, где ты училась пению.
Прошли у памятника на Тверском – Есенин.
И я услышал, как творили формы,
С кого лепили, как всё это было.
И вышли на Арбат, где начинался
Наш первый день.
И только перед самым расставаньем
Я подарил тебе стихотворенье.
Время не кончилось – остановилось.
Это внезапный порыв одиночеств.
Высшая мера и высшая милость,
Райские кущи, белые ночи.
Жгучие очи, и сумерки, сумерки.
Память как будто осталась за кадром.
Помощи?
Все до единого – умерли,
Прямо во сне, между раем и адом.
Что тебе снилось? Конечно, я знаю.
Страшно поверить и страшно запомнить
О приближении к самому краю
И о шагах в неминуемый омут.
Сердце болит, но не может расстаться
С чувством, рассудочно прячась за веру.
«Лучше бы нам никогда не встречаться».
Только теперь я себе не поверю.
Маленький мальчик с чужими глазами,
Бьётся в истерике, хочет согреться.
И повторяет: Бог с нами, Бог с нами!..
Как заклинание света и сердца.
Где она – вера? И что она всуе,
Если кругом кабала и опала?
Наши дыхания в поцелуе –
Недокасания, недоначала.
Мне всё равно, где ты выберешь место
Нашего дома, я буду с тобою.
Только тебе это точно известно,
Только с тобой я чего-нибудь стою.
«Времени нет. Только столбики, вёрсты...».
Мой поезд
Надежда светится монеткой
на дне единственной души.
О.В. 1994
1.
Этот поезд, видимо, уже ушёл.
Это не трагедия, перегон.
Не прекрасный губит, а слабый пол:
Уж они дадут, и дадут вдогон!
Ничего не жди, но прими в расчёт:
Правда с тем, кто верит, зачем живёт.
А Звезда Полей – просто добрый сон.
Всё уже случилось совсем не так.
Оглянись, взгляни на пустой перрон.
Впереди страшней. Отступи на шаг.
Может быть, на год, может, навсегда.
Но зачем, зачем нас несёт туда
Голубой вагон, через столько лет?
Самому себе передать привет?
Я простил себе то, что смог простить.
Я стучал, прощался, кричал, просил.
Но ответа нет, и не может быть,
Потому что дом – самый главный тыл.
И опять весна разбивает лёд,
А Москва безжалостно бьёт с носка.
Но один из нас слишком часто мёртв,
Чтобы лёгкой поступью в облака.
Так и будем маяться на земле,
По вокзалам совести и судьбы,
И когда-нибудь разглядим во мгле
Полустанок сбывшейся ворожбы.
Сухопутный «голландец» подаст сигнал,
И опять счастливый возьмём билет,
Потому что всё ещё не финал
И за всё на свете один ответ.
Так из пункта А, мимо пункта Б,
Нас выносит Ангел к своей судьбе.
Посмотри на рельсы, закрой глаза.
Пусть откажут тайные тормоза,
Провернётся стрелка, мелькнёт запрет.
И никто не знает, что смерти нет.
2.
С Павелецкого перрона
Во второй вагон,
Словно Ангел вне Закона,
Взял и вышел вон.
Неразумно, безрассудно,
Раз и навсегда.
Ночь в пути без сна, и утро
Страшного Суда.
Шаурма в пустой кафешке,
Слабенький чаёк.
Уезжал в тоске и спешке,
Гол и одинок.
Не было и нету дома,
По пятам тщета.
Не закроешь по-другому
Старые счета.
На спасительном исходе,
Как на вираже.
Туз шестёркой бит в колоде,
Мира нет в душе.
Потемнела, что икона,
И не рассвело.
Это Ангел вне Закона
Опустил крыло.
3.
Жизнь передёрнула – мало не показалось.
Огни поманили – умчался.
Сушил вёсла, рубил швартовы, жил тем, что досталось.
Проехали и забыли. Не разобрался.
Дело житейское: вложено, брошено,
На ледниковой воде настояно, очищено молоком.
«Перекати поле меня туда, где моя горошина!» –
Умоляла душа и жалела потом.
Скоро исходная. Сладко, когда наплачешься.
Всему, что упущено, передаю привет.
Как бы там ни было, это уже оплачено.
Ставки сделаны, ставок больше нет.
4.
Вот так – не надо. А как – не знаю.
Свернул, а дальше – не разбираю.
Уже не больно, ещё не страшно.
Душа по сути – святая чаша.
Немного яда, немного Слова.
Хлебнёшь погуще – и будь здорова.
Из праха вышла и стала тенью.
Не греет милость по принуждению.
У дальних станций – тоска и смута.
На сборы ровно одна минута.
Перед прощеньем или прощанием
Не верь обидам и обещаниям.
Вдохнёшь поглубже, и – миновало.
Не глядя – лучше, чем вполнакала.
Но точка сборки сдвигает рамки,
И замираешь на полустанке.
© Олег Ващаев, 2020–2021.
© 45-я параллель, 2021.